– Давай, Лукашин, валяй!
Пока он собирался с духом, я скинула туфли на шпильках и, с наслаждением погрузив ступни ног в мягкий ворс ковра, прошлась по спальне. Потом присела на краешек кровати и чуть подпрыгнула на ней. Поверхность подо мной пошла волнами. Ничего себе! Матрац, наполненный водой! Это тебе не деревенская перина под старым покрывалом. Это стопроцентный комфорт, пусть опять же и под старым покрывалом...
– Лукашин, а где ты взял этот плед? – я провела ладонью по гобеленовой поверхности. – В нашем доме был такой...
– Там и взял! – излишне резко отреагировал он на мой вопрос.
– Как это?
– А так! Купил его... вместе с этим гребаным вашим домом! Понятно тебе теперь хоть что-нибудь, Сашка-букашка?
И вот тут у меня внутри, впервые с момента нашей с ним встречи, надсадно заныло что-то нехорошее. Словно что-то щелкнуло там, как выключатель, затопило светом всю меня изнутри и высветило все те черные пятна, которые я прежде не смогла угадать.
– Ты хочешь сказать... – начала я медленно, с замиранием сердца наблюдая за тем, как Лукашин крадучись движется в моем направлении. – Что ты купил этот старый дом и... и покрывало... О господи, что я говорю... Зачем, Васька? Зачем он тебе?!
– Подумай, девочка.
Он наконец достиг того места, где я сидела, свесив босые ноги с кровати, и ухнулся передо мной на колени. Ухнулся всей массой своего тела так, что мне показалось, будто загудел весь дом. Или это у меня в мозгах загудело, не знаю...
– Я купил его для тебя... для нас... – он уронил свою голову мне на колени и, странно и страшно поскуливая на каждом слове, заговорил: – Всю мою жизнь я любил тебя. Только тебя одну. Я пытался жить без тебя, но у меня ничего не вышло. Через мою жизнь прошло столько женщин, что их хватило бы на дюжину мужчин, но ни одна... Ни одна, слышишь, Сашка, не могла сравниться с тобой! Я просто болен тобой!
– Ты был в саду в тот день, когда я приезжала? – вдруг осенило меня.
– Да... Я видел тебя на подоконнике той ночью, такую неповторимо красивую и одновременно недоступную, как звезды, которые Валька дарил тебе в детстве. И видел тебя в саду чуть раньше. Видел твой испуг... – Лукашин вдруг поднял голову и уставился на меня диким испуганным каким-то взглядом. – Скажи, Сашка, ты все еще...
– Молчи, – я закрыла его рот ладонью. – Я ничего не забыла, Лукашин. Ничего! И не хочу этого ворошить. Что было, то прошло. Знаешь, когда я продала этот дом, мне даже легче как-то стало. Словно я, расставаясь с домом, расстаюсь со всем тем, что...
– Что я приобрел? – горестно воскликнул Васька, перебивая меня. – Ты избавилась, взвалив все это на мои плечи! Всю свою боль ты передала мне...
Что-то не то он говорил сейчас, куда-то и к чему-то подводил. Я это чувствовала интуитивно, но объяснить не могла. Пока...
– Обещай мне, Сашка: что бы ни произошло, ты меня больше никогда не оставишь! – Тут Лукашин совершил абсолютно, на мой взгляд, идиотский поступок: задрал мне подол моей юбки и принялся целовать мои коленки в пропылившихся за день колготках. Целовал и бормотал беспрестанно: – Сашка, родная, милая... Как же я без тебя все это время... Господи, я же так люблю тебя, девочка...
Казалось, конца и краю не будет его излияниям. Благо хоть рукам воли не давал! Как сидел передо мной на коленях, так и продолжал сидеть, не сделав ни единой попытки разделить со мной ложе с комфортным водным матрацем.
Я изумленно взирала на его макушку и как-то отстраненно отмечала, что вот, мол, и Ваську не минула чаша сия: маленькая плешинка наметилась в аккуратной прическе. Годы... Тоже ведь уже не мальчик, пятый десяток разменял... Как он жил все эти годы? Сержант говорил, что неплохо жил – обеспеченно. Нрав имел неплохой, пользовался уважением и любовью окружающих. Почему же тогда жизнь не сложилась? Неужели из-за того, что не нашел своей второй половины и всю жизнь продолжал любить меня? Почему же тогда не попытался меня разыскать? Не такой уж это и труд для него, если учесть, что у тети Сони имелись все мои координаты. И почему не подошел ко мне в тот день, когда я была в Голощихине и бродила по саду?
И тут этот дьявол в обличье человека вновь поднял на меня глаза и произнес со странным смущением:
– Я не смог.
– Чего не смог?
– Я не смог подойти к тебе там, в саду... Боялся напугать еще больше...
Или спугнуть? Или что-то еще... Я устала. Почувствовала это как-то вдруг и сразу. Тоже ведь не девочка, а когда все так сразу валится на тебя, да еще мысли противоречивые раздирают в разные стороны, тут кого угодно свалит с ног усталость.
Он снова все безошибочно угадал. Осторожно, будто фарфоровую куклу, уложил меня на кровать. Поправил юбку на коленях. И укрыл меня краем покрывала со словами:
– Спи, девочка, ты устала. Завтра у нас трудный день...
Почему он будет трудным, я спросить не успела, потому что Лукашин исчез за дверью, не забыв выключить свет перед уходом.
Я сильно зажмурила глаза, затем распахнула их и, к облегчению своему, обнаружила за огромным окном эллипсообразную луну с целым хороводом звезд. Хорошо, что небо такое. Не так ощущаешь собственное одиночество, глядя в него. Валик приучил меня любить звездное небо, уметь находить созвездия, ориентироваться по ним. Жаль, что не научил меня находить по ним ориентиры счастья... Я тяжело вздохнула и вдруг не к месту вспомнила полковника. И тут же рассердилась на себя за это. Сын неизвестно где, а я бог знает о ком думаю! Заворочалась на кровати. Тут же подскочила. Скинула прямо на пол пиджак с юбкой и, оставшись в колготках и тонкой кофточке, полезла под теплое одеяло.
Матрац подо мной приятно завибрировал, принимая точные очертания моего тела. Я слегка поколыхалась и совсем не к месту улыбнулась. Интересно, как можно на таком ложе заниматься любовью? Сплошные неудобства! Тут снова не к месту вспомнился диван в съемной квартире полковника и тот дикий вихрь, что мгновенно сделал нас безвольными и почти сумасшедшими. Я ведь даже не заметила тогда, где мы с ним... С обреченностью умирающей хваталась за его крепкую шею и плечи. Неистово хватала открытым ртом воздух, которого на двоих нам было слишком мало, и без конца молила провидение продлить наше безумие. А потом... Потом все было прозаично и болезненно. Теперь стало еще хуже. И от неизвестности, и от чего-то еще, чего я всю жизнь ждала и боялась одновременно. А больше всего от того, что я боялась: все мои страшные прогнозы сбудутся. Единственная мысль, которой я утешилась, зарывая в подушку заплаканное лицо: кажется, я догадываюсь, где надо искать моего сына...
Глава 18
Ближе к утру звезды затянуло пухлыми сизыми облаками, заморосил мелкий осенний дождь. Я только поднялась, чтобы спуститься на первый этаж в туалет, как он украдкой швырнул в окно первой горстью капель.
Подойдя к окну, я поймала неуверенный свет хмурого раннего утра и попыталась рассмотреть часовой циферблат на запястье. Четыре тридцать... Рановато для подъема, но что поделать, если нужно. Натянув юбку и обувшись в туфли, я подошла к двери, повернула дверную ручку и едва не присела от изумления. Дверь была заперта! Это что еще за номер? Какого черта Лукашину понадобилось запирать меня здесь? Не из-за того же, черт возьми, о чем мгновенно подумалось! Надо же было быть таким идиотом, в самом деле...
И я заколотила что есть мочи кулаками в дверь и принялась выкрикивать какие-то грубые слова, правда, не помню, в чей адрес. Орала я так долго и самозабвенно, что совсем пропустила тот момент, когда в замке повернулся ключ. Опомнилась лишь к тому моменту, когда дверь полетела на меня. Отскочив на безопасное расстояние, я приняла воинственную позу и совсем было собралась обругать Лукашина, когда передо мной возникла фигура совершенно незнакомого человека.
На вид ему было лет двадцать пять, не больше. Рост средний, для мужчины, пожалуй, маловат. Широкоплечий и мускулистый. С опасной, смазанной какой-то физиономией. Таких я всегда боялась. Ни одной приличной приметы, за которую можно было бы зацепиться. Как-то мне довелось прочесть в одном политическом журнале, что люди с таким «портретом лица» обычно служат в разведке. Вот и шел бы туда! Что, интересно, ему здесь-то понадобилось?..
– Ты кто? – вполне резонно поинтересовалась я, когда глазеть на него стало неприлично.
– Охрана, – туманно пояснил он таким же безликим и бесцветным, как его физиономия, голосом.
– А чего дверь закрыта? Или... Или я под арестом?
– Никак нет, – ответил парень и попытался улыбнуться, но вышло не очень убедительно. – В целях безопасности.
– Чьей: твоей или моей? Тебе – чтобы спать спокойно, а мне, чтобы в голову не лезли дурные мысли насчет побега? Правильно я расцениваю ситуацию?
Он согласно кивнул и тут вдруг непонятно с чего улыбнулся широко и открыто. Боже правый, вот чудеса-то! Лицо его мгновенно преобразилось, сделавшись на удивление милым и привлекательным. Парня с такой улыбкой никогда язык не повернется назвать мерзавцем, и он тут же напомнит кого-то хорошо и прочно тебе знакомого. И руку ему пожмешь, и доверишься непременно. Вот и я тоже...
Он согласно кивнул и тут вдруг непонятно с чего улыбнулся широко и открыто. Боже правый, вот чудеса-то! Лицо его мгновенно преобразилось, сделавшись на удивление милым и привлекательным. Парня с такой улыбкой никогда язык не повернется назвать мерзавцем, и он тут же напомнит кого-то хорошо и прочно тебе знакомого. И руку ему пожмешь, и доверишься непременно. Вот и я тоже...
– Мне бы в туалет надо. Кстати, я Александра, а...
– В туалет так в туалет, проблем нет абсолютно никаких, – снова приветливо улыбнулся он, намеренно забыв представиться. – Пошли.
Мы спустились с ним на первый этаж. Благополучно миновали небольшой коридор с дверью в чулан. Пересекли гулкую, пустую столовую, которая в свете мрачного утра показалась мне еще более необжитой и холодной. Вышли в сенцы, и тут мой конвоир указал на утлую дверцу с веревочной петлей вместо ручки:
– Это здесь. Я буду на крыльце, если что...
Последняя фраза меня слегка развеселила. Чем, интересно, он может быть мне полезен в таком месте? Но утомлять его и себя выяснением этого вопроса я не стала. Включила свет, вошла в крохотный туалет и заперла за собой дверцу на огромный крючок. Чисто, прибрано и приятно пахнет дорогим дезодорирующим составом.
Я уже вымыла руки над крохотной раковиной, когда внимание мое привлекла аптечка, кое-как втиснутая под трубу горячей воды у самого пола. Конечно, я присела на корточки и выудила ее оттуда. Разумеется, открыла и обследовала содержимое. А когда все это сделала и вернула аптечку на место, то мыслям моим в голове стало тесно.
Зачем одинокому мужику, то есть Лукашину, в заброшенном доме иметь в аптечке женские гигиенические принадлежности? Да еще в ополовиненном состоянии? Я бы еще могла поверить в то, что это принадлежало или принадлежит его случайным подружкам, если бы не этот злополучный замок на двери чулана. Вот дался он мне! Вчера не давал покоя. Сегодня – опять... К тому же, когда парень, именующий себя охранником, вел меня мимо чулана, мне показалось, что замок в щеколде висит не так, как вчера. Показалось или нет?..
– Черт знает что! – прошептала я потрясенно и тут же вздрогнула, потому что дверь снаружи кто-то осторожно подергал. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, прежде чем голос мой приобрел нормальный тембр. – Уже иду, как вас там... Какая нетерпеливая охрана!
Это был не охранник. За дверью стоял сам Лукашин и, прилежно выдавливая из себя благодушие, подозрительно смотрел мне в глаза.
– Ты чего, Васька, так рано поднялся?
Мне пришлось долгих пять минут многозначительно оглядывать его грязные ботинки, мокрые до колен штанины и влажные от дождя волосы, прежде чем он соблаговолил мне ответить:
– Переживал за тебя, Сашка-букашка.
– А-а, потому и запереть приказал? Говнюк ты, Лукашин! Хоть бы предупредил, что закроешь меня!
Мое неподдельное негодование неожиданно разрядило напряженную атмосферу. Лукашин заметно расслабился, облапил меня за плечи и тут же озабоченно пробормотал:
– Я тебе привез кое-что из одежды, Сашок. Если не будешь больше ложиться, иди умывайся и переодевайся. – Он принял из рук материализовавшегося из полумрака коридора охранника объемный пакет и потряс им перед моим носом. – Идем, провожу.
Мы не успели сделать по гостиной и пары шагов, когда раздался странный глухой звук.
– Что это?! – Мне пришлось вцепиться Лукашину в рукав пиджака, чтобы не споткнуться и не упасть, настолько жутким показался мне этот звук.
– А что? – Он непонимающе завертел головой в разные стороны. – О чем ты?
– Ты что, не слышишь? Вот же! Опять! – Звук повторялся снова и снова, шел он словно из преисподней и напоминал тягучий рокот огромного церковного колокола. – Лукашин, прекрати придуриваться! Вот же, опять!
Охранник вновь выступил из утренних сумерек подобно призраку и с принужденным смешком пробормотал:
– Так это в церкви неподалеку в колокол бьют.
– Да, да, конечно! – с заметным облегчением подхватил Васька и метнул в сторону охранника признательный взгляд. – Это колокол, дорогая. А ты что подумала?
Я много чего подумала. Очень много, но говорить с ним об этом не собиралась, по крайней мере, пока.
Какие, к черту, колокола могут звонить в пять утра, если это не пожар, не всемирный потоп и не второе пришествие? Откуда на Нагорной взяться церкви, если раньше ее здесь никогда не было? Какому сумасшедшему меценату понадобилось строить ее в этом районе, который еще несколько лет назад было решено отдать под строительство новых очистных сооружений? Во всяком случае, именно так мне рассказывала по телефону тетя Соня.
Нет, Лукашин, вранье твое очевидно. И ты это знаешь. Ты догадался, что я все поняла. Только старательно делаешь хорошую мину при плохой игре, чтобы я приняла на веру слова охранника. Кстати, об охраннике... За то время, что он вел меня в туалет, и теперь, пока мы стояли в столовой и слушали непонятный гукающий звук, он трижды – если не больше – поднимал вверх правую руку и молотил ею то по притолоке, то по лампочке на шнуре, что висела перед входом в туалет, а то и просто рассекал рукой воздух. – Волейболом увлекались? – я так резко притормозила и оглянулась на него, что занесенная им для очередного упражнения рука едва не задела меня.
– Что? А, это... – он снова попытался улыбнуться широко и открыто, но вышло плохо, потому что его бесцветные водянистые глаза мгновенно запрыгали с предмета на предмет, старательно обходя то место, где я стояла. – Да, играл за школьную сборную. А что?
Отвечать я не стала. Отвернулась и пошла за Лукашиным. А охранник так и остался стоять столбом посреди столовой. Ну и пусть себе стоит. Оторопь взяла из-за моих манер? Так и мне есть чему удивляться. И не в одной его невоспитанности дело. А например, в том, что там – за этой дверью?..
– Что там, Лукашин? – Мы как раз поравнялись с дверью в чулан, и теперь я нетерпеливо дергала за дверной замок. – Что ты там прячешь, Васька? Открой немедленно! Там... Что... Нет, неправильно... Кто там? Ответь мне! Мои дети... Они ведь у тебя, гад? Это ведь ты? Ты затеял всю эту игру? Зачем? Что тебе нужно?
Господи, я понимала, что меня понесло. Что нужно немедленно постараться взять себя в руки и закрыть рот. Что на мои вопросы мне никто не ответит, во всяком случае, присутствующие. Но разве смог бы кто-нибудь сделать это, когда Лукашин при первых же звуках моего голоса остолбенел, затем привалился к стене, а следом обмяк и сполз по ней на пол. Опешил, разволновался? Если так, то почему?
– Ты? Это ведь ты за всем стоишь, так? – нависла я над ним, когда он вдруг спрятал лицо в ладонях. – Тебе что-то нужно от меня. Что, я пока не знаю. Но что-то непременно нужно! Мой сын и невестка... Я чувствую, что они здесь! В аптечке женские гигиенические принадлежности, чьи они?! Ответь! Где ты прячешь ребят? В этом чулане? Открой дверь немедленно!
Тут он убрал ладони от лица и внимательно посмотрел на меня. Не как на умалишенную, нет. Как на вполне нормального человека. Просто взгляд его был несколько оценивающим. Словно он взвешивал что-то и все никак не мог решить, готова ли я к этому.
– Почему ты думаешь, что это я? – спросил он сипло и начал подниматься. Делал он это неловко, странно заваливаясь на левый бок. Так, будто ему было больно.
– Потому что ты не спросил у меня там, в машине, приметы моего сына! – наконец озвучила я то, что давно меня тревожило. – Ты расспросил меня о моей невестке, но не задал ни единого вопроса о Славке. Почему? Ты же не видел его никогда! Потом ты самозабвенно врал мне о том, что печешься о моей безопасности, а сам утащил в самый опасный район города. У тебя же имеется квартира в городе. Там охрана. Не думаю, что она хуже, чем здесь. Нет, ты везешь меня в эту глушь, где обо мне никто и никогда не узнает! К тому же еще и запираешь. Зачем? Чтобы я не убежала? Ответь!
– Да. Чтобы ты не убежала, – ответил он так просто, будто речь шла об утренней воскресной рыбалке.
– И этот твой треп о чувствах! Все – ложь! Подойти он ко мне боялся... Ты не побоялся напугать меня до истерики, а подойти испугался? Это же ложь, Лукашин! Все всегда было ложью, все, что соприкасалось с тобой! Если бы Валик тогда...
Договорить я не успела. Лукашин, до сего момента так и не сумевший толком принять нормальное положение и стоявший на полусогнутых ногах, кинулся на меня с прытью хищника. Вцепился мне в горло и, цедя сквозь зубы каждое слово, зашипел:
– Что – Валик?! Дался тебе этот Валик, детка! Что ты мне хотела о нем сказать, а? Что я виновен в его гибели? Так?! Можешь не говорить, я это читал в твоих глазах, когда ты молчала тогда двадцать с лишним лет назад... Ты никому и ничего не рассказала, но день за днем казнила меня своими черными глазищами, в которых только боль, презрение и омут – и больше ничего... Как я хотел бы тебя ненавидеть, Сашка! Кто бы знал! Но ненавидел все время себя... Ненавидел и казнил, день за днем! Я старался исцелиться, очень старался. И у меня почти это вышло, но потом... Потом ты появляешься много лет спустя, и мое безумие снова просыпается. Знаешь, что это такое – любить тебя? Что это за боль? Нет, это не ванильные сопли на розовой щеке по ночам в подушку! Нет, дорогая, это то, что выворачивает тебя наизнанку! Что заставляет грызть землю и ломать до крови ногти об нее! Это лихорадка, это опухоль, которая съедает тебя день за днем и снова и снова напоминает тебе, что та единственная, о которой ты думаешь все время, никогда не будет с тобой! Потом ты появляешься... Ищешь меня... Зачем? Чтобы опять напомнить мне о нем? Тебе хорошо было с ним, детка? Как тебе было с ним, а? Я наблюдал каждую ночь за вами из кустов... Вы думали, что я ничего не знаю, а я знал, Сашка. И видел его руку на твоей худенькой спине. И ненавидел его пальцы, которыми он теребил твою косу... Но я терпел! Я все это вытерпел ради тебя и ради своей надежды, а ты... Ты обвиняла меня! И тогда, и все эти годы, и теперь... Хочешь знать, что в этом чулане?! На, смотри!