Бремя русских - Александр Михайловский 14 стр.

Если первый его тезис почти бесспорен, ибо без него невозможен наш дальнейший технический прогресс, поскольку свободный человек работает для своего благосостояния с большим тщанием, чем раб под палкой надсмотрщика, то две остальные цели вызывают глубочайшие сомнения. Если Господь в своей неизмеримой благости создал женщину отличной от мужчины, наделив ее даром давать жизнь последующим поколениям, то каким образом граф Толстой собирается устанавливать свою равноправность? Да, этот дар отягощен теми муками, которая женщина испытывает при родах, но он жеблагословлен всепрощающей и нежной любовью матери к своим чадам.

Идея же прекращения питания мясом есть в корне порочная, как и порочно всякое сектантство. Если Господь предназначил человека к питанию как животной, так и растительною пищей, то почему некоторые господа считают себя умнее Творца. Всякого рода умничание приводит к исключительно печальным результатам, ибо, как установила современная наука, полный отказ от питания мясом ведет к последующему слабоумию, а через несколько поколений и к возрождению забытого инстинкта каннибализма.

Самый же главный посыл статьи, который заключается в призыве к отказу от существования государства, правительства и к установлению беззакония и анархии, выдает глубокое незнание автором законов существования человеческого общества. Все прошлое человечества есть история насилия худших людей над лучшими, до тех самых пор, пока лучшие не решались объединиться, чтобы дать худшим организованный отпор. Объединяет лучших людей именно чувство патриотизма и желания послужить своей стране и своим близким, пусть даже положа свой живот «за други своя». Человек же, не испытывающий чувство патриотизма и любви к своей родине, не есть человек, а есть своего рода особое, хотя и мыслящее, но животное, озабоченное исключительно желаниями брюха и прочими животными стремлениями.

Государство и правительство не есть инструмент для построения рая на земле. Оно предназначено исключительно для того, чтобы среди людей не воцарился кромешный ад. Ибо, как только власть правительства падет, сразу из всех углов повылезут всякие люмпены, жаждущие чужого добра, чужих жен и не жалеющие при этом чужих жизней.

У призывающего к подобному нет ни ума ни сердца. И мы даже не можем выразить ему сочувствие, иботаким типам не места среди нас, людей православных, а также представителей других конфессий. Как Господь изблевал из своих уст тех, «кто не холоден и не горяч, но тепел», так и мы должны исторгнуть из своих рядов графа Толстого и подобных ему.

Едва только на востоке забрезжил рассвет, как в мечетях Синопа с минаретов истошно заголосили муэдзины, призывая правоверных на первую утреннюю молитву. Начинался новый день, который людям предстояло провести в трудах и заботах. На небольшом базарчике, стихийно возникшем прямо на окраине русского военного лагеря, торопливо омыв предписанные Кораном части тела, торговцы привычно расстелили свои молитвенные коврики и, повернувшись лицом в сторону Мекки, принялись славить Аллаха.

Всевышний в этом году оказался необычайно добр к синопцам. Во-первых, их минули ужасы войны, задевшие своим крылом города в европейской части бывшей Оттоманской Порты, а, во-вторых, пришедшие сюда две недели назад русские не грабили горожан и окрестных крестьян, а платили за все им нужное полновесной монетой. Дисциплина в экспедиционном корпусе была строжайшая, и лишь по одному подозрению в насилии над местными жителями военно-полевой суд мог закатать злодея в арестантские роты.

А соблазнов, надо сказать, было немало. В первую очередь неприятности доставляли крутобокие, чернобровые и черноокие турчанки, томно взирающие на русских солдат поверх закрывающих нижнюю часть лица платков – яшмаков, или прозрачных вуалей. Многих из них война оставила вдовами, а требующее свое женское естество заставляло с интересом присматриваться к светловолосым и голубоглазым выходцам из заснеженных северных лесов. Долго ли, коротко ли, но дурное дело нехитрое, да и незнание языка в нем совсем не помеха.

Скоро по городу пошли слухи о том, что то тут, то там в ночной темноте вроде видели русских аскеров, то перелезающих через забор, то тихо проникающих во дворы через задние калитки. Что там было дальше, о том молчок – глухие дувалы надежно хранили сердечные тайны своих хозяек. Но разговоры по городу Синопу пошли, куда же от них деться-то. Когда людям хочется неприятностей, они изо всех сил начинают чесать языками.

Дошли эти разговоры и до эмира Ангорского, временно обосновавшегося в Синопе со своим малым двором. Тему поднял пышущий гневом городской кади, человек религиозный, но мелочный, жадный и не очень умный. Случилось это три дня назад…

– Прекрати, – брезгливо сказал ему Абдул-Гамид, выслушав жаркую речь блюстителя нравов о блудницах, достойных побивания камнями, – и не плюйся – брызги летят. Вот прикажу посадить тебя на кол за оскорбление моего величества, и будет у Синопа другой кади, поумнее. Такое право, слава Аллаху, победители мне оставили. Все их запреты касаются только греков и армян, а с правоверными я вправе разбираться по законам шариата и заветам предков. Эмир я все же или не эмир?

Осекшийся на полуслове кади Синопа растерянно замолк, и повеселевший Абдул-Гамид хмыкнул.

– Или, если хочешь, – сказал он, – я позову моего достойнейшего родственника Мехмед-Хаджи Османова, и он объяснит тебе с Кораном в руках, в чем ты был неправ. А потом аскеры урусов по их обычаю расстреляют тебя у стенки из ружей, за внесение смуты в умы правоверных. Ибо Мехмед-Хаджи по совместительству еще и майор русской армии. У них это делается быстро, раз – и ты в Джанне, в объятиях десяти тысяч девственниц.

Кади замотал головой, как ишак, нечаянно проглотивший жука-навозника, и эмир ангорский вздохнул:

– Значит, смерти от руки русских аскеров ты тоже не хочешь? Так чего же ты хочешь, сын шакала и гиены, за то, что ты отвлекаешь меня своей глупой болтовней от мыслей о важных государственных делах.

Абдул-Гамид замолк и с интересом посмотрел на перепуганного насмерть кади. Эмир не кричал на своего недостойного слугу, не топал ногами, а разговаривал тихим, спокойным и даже ласковым голосом. Но от этого кади стало еще страшнее. Сейчас Повелитель правоверных щелкнет пальцами, войдет Меч Справедливости, и с кади города Синопа все будет кончено, раз и навсегда. Богатства казненного заберут в казну, а жен, точнее, уже вдов, выдадут за других. И уже завтра эту должность займет новый кади… Обычное для Оттоманской Порты дело, что уж там говорить. И нет причин, почему в Ангорском эмирате все должно быть по-другому.

Кади упал на колени:

– О, Повелитель, пощади своего неразумного слугу, не ведавшего того, что говорит его нечестивый язык! Обещаю, что я больше никогда не побеспокою тебя своей глупой болтовней.

Эмир задумался:

– Пожалуй, я тебя помилую. Но кади тебе больше не быть. И велю тебе отправиться в Хадж, чтобы искупить твои грехи. Ты должен завтра же утром выехать… Нет, выйти пешком, босым и одетым в простой халат. И пусть Аллах вернет тебе разум.

– Кхе-кхе, – послышалось за пологом походного шатра эмира, – ваше величество, вы позволите мне войти?

Услышав знакомый голос, Абдул-Гамид расплылся в широкой улыбке:

– Входи, дорогой Мехмед-Хаджи, и не спрашивай. Я всегда рад видеть тебя в моей скромной обители. Двери моего дома всегда будут распахнуты для тебя. Если бы все мои советчики были такие, как ты, я бы правил уже половиной мира, а не этим ничтожным эмиратом. Твой добрый совет – это как раз то, что мне сейчас нужно, как глоток воды в знойной пустыни.

Услышав эти слова, несчастный кади покачнулся и, потеряв сознание, мешком осел на пол. Эмир щелкнул пальцами, вошли два аскера из личной охраны, взяли кади под руки и потащили его домой. Вот и все об этом человеке. Он остался жив, и слава Аллаху.

– Э-э-э, твое эмирское величество, – сказал гость, провожая взглядом уносимое тело, – что тут у тебя произошло? Надеюсь, этот человек не покушался на твою власть?

– Этот кусок помета ишака, – сказал Абдул-Гамид, опускаясь на роскошный персидский ковер, – еще несколько минут назад был кади города Синопа. Он потребовал побить камнями за прелюбодеяние тех несчастных вдовушек, что по ночам разгоняют грусть и печаль твоих храбрых солдат и офицеров.

– Ну, и что же решило Твое Величество? – с любопытством спросил Мехмед-Ходжа, он же майор Османов.

– А ну его… – махнул рукой Абдул-Гамид, – отправил его в отставку и велел отправиться в Хадж, чтобы в святом городе Мекке он покаялся в своих грехах. Я-то прекрасно понимаю, что женское естество у наших женщин, волею Аллаха ставших вдовами, требует того, что необходимо им по слабой их природе. И, если бы ваши воины не лазили через дувалы, то они сами бы стали приходить к ним в лагерь.

– Ну, и что же решило Твое Величество? – с любопытством спросил Мехмед-Ходжа, он же майор Османов.

– А ну его… – махнул рукой Абдул-Гамид, – отправил его в отставку и велел отправиться в Хадж, чтобы в святом городе Мекке он покаялся в своих грехах. Я-то прекрасно понимаю, что женское естество у наших женщин, волею Аллаха ставших вдовами, требует того, что необходимо им по слабой их природе. И, если бы ваши воины не лазили через дувалы, то они сами бы стали приходить к ним в лагерь.

К тому же у меня уменьшилось количество подданных, как по причине потери большей части подвластных мне земель, так и из-за гибели мужчин, которые служили в армии, и… Ну, в общем, ты все понял. И я считаю, что женщины побежденного народа должны рожать от победителей. Это улучшит человеческую породу, и дети, рожденные от отцов, которые не знают поражения, будут уверенными в своих силах и крепкими духом. Возможно, что лет так через двадцать-тридцать, хотя, возможно, я этого уже и не увижу своими глазами, но Ангорский эмират станет богатым и сильным государством. И во многом благодаря этим вдовам, которых сей нечестивый пес хотел побить камнями.

Но хватит об этом, мой друг. Я прекрасно понимаю, что мне выпало править не Россией, не Германией, и даже не Францией. Но, если будет на то воля Аллаха, я в меру своих сил постараюсь исправить это положение, поскольку у меня перед глазами есть живой пример того, каким должен быть будущий подданный ангорского эмира.

Абдул-Гамид несколько раз хлопнул в ладоши и громко сказал, как бы в пустоту:

– Кофе нам, кальян, и не беспокоить. У нас с Мехмед-Хаджи будет серьезный разговор…

Вот и сегодня, когда торговцы на базаре, завершив первый намаз, свернули свои молитвенные коврики, приготовившись начать свои каждодневные дела, из шатра вышел сам эмир Ангоры Абдул-Гамид и обозрел лагерь войск императора Александра III. Торопливо умывшись и позавтракав, русские аскеры начали спешно разбирать свои палатки, для того, чтобы уложить их на арбы, заранее приготовленные для них подданными ангорского эмира.

Пронзительно закричали маленькие серые ослики, которым предстояло тащить этот груз до самого Трапезунда. Гортанные крики погонщиков сплетались с воплями животных, создавая неповторимую восточную какофонию, которую не спутаешь ни с чем на земле.

Пока Абдул-Гамид смотрел на эту картину, у него за спиной слуги быстро и умело разбирали шатер. Повелитель правоверных со своим войском пойдет вместе с армией урусов до самых своих восточных пределов. Ибо, так оно будет спокойнее, да и проще будет устранять все возникающие на пути недоразумения.

Вот из лагеря с развернутыми знаменами вышла на дорогу первая казачья сотня, следом за ней двинулись конные упряжки с картечницами-митральезами. Великий Персидский Поход начался.

– Земля! Земля! – закричал я, уподобившись Родриго де Триана, матросу с «Пинты», одного из кораблей Колумба, когда он первым увидел Новый Свет.

Постепенно еле заметная полоска обрела очертания и превратилась в длинный зеленый остров с белой каймой пляжей на переднем плане. За ним виднелся пролив, отделявший остров от массива южнокаролинского побережья. Посреди острова вырисовывались очертания поместья Вандерхорстов, с его каменным основанием и деревянными верхними этажами и колоннадой посередине.

Вот мы и дома, подумал я, хоть и с более чем двухнедельным опозданием. Я содрогнулся, вспомнив шторм, в который мы попали через полтора дня после того, как мы в первый раз покинули остров Флореш. Океан, сейчас столь синий и безмятежно-гладкий, было тогда не узнать – волны высотой в три человеческих роста, порывы ветра, сильный дождь… Потом отец скажет, что это было не так уж и страшно – мы были довольно далеко от центра урагана, который мазнул нас, считай, краем. Но то отец, на которого качка практически не действовала, а я возблагодарил Господа, что я человек в основном сухопутный – лучше уж твердая земля под ногами, чем пляшущая на волнах палуба.

Обратно до Флореша мы тогда добирались целых четыре дня. Затем недели полторы пришлось ремонтировать «Алабаму», потом еще грузили уголь, взамен сожженного во время шторма.

За время этой вынужденной стоянки на Флореше, мы с Форрестом и с капитаном Слоном успели пару раз сходить на Корву. И здесь мне удалось наконец поиздеваться над Сергеем, поскольку если его абсолютно не волновала качка на корабле, то на лошади он ездил немногим лучше мешка с мукой.

В ответ на мои насмешки Сергей мне сказал:

– Ну, вот и хорошо, Оливер, ты и будешь давать мне уроки верховой езды. Я же десантник, морской пехотинец, а не кавалерист и лошадь раньше видел только в зоопарке.

Зато в пеших прогулках Сергею среди всех нас не было равных, он неутомимо покрывал расстояния своими широкими размеренными шагами. Искусству совершения пеших маршей уже нам предстояло учиться у югороссов. Это потребуется, поскольку лошади могут пройти далеко не везде. А с конем или без него, южный джентльмен должен уметь сражаться в любом месте и любом положении. Сергей даже перевел мне слова популярной солдатской песни.

Кстати, о ползании. После того как казнозарядные ружья и карабины центрального боя сделали возможным заряжание и стрельбу лежа, передвижение по полю боя ползком перестало быть чем-то из ряда вон выходящим. Не быстро, зато относительно безопасно. Если бы то, что каждый день рассказывает мне Сергей, я бы знал во времена Войны между Штатами, то янки в боях пришлось бы куда хуже. Но ничего, у нас еще будет шанс сквитаться с ними за все.

Сам остров и Слону, и генералу Форресту понравился, и они часами обсуждали план тренировок. Каждое утро и каждый вечер мы выезжали на арендованных лошадях на прогулку по Флорешу, и к нашему повторному отплытию с Флореша Сергей уже не так уж и плохо держался в седле. Хотя, конечно, до кавалеристов Форреста или Моргана ему было ох как далеко. Сказать честно, такую тушу, как у Сергея, по силам увезти было далеко не каждой лошади. Кстати, похожим телосложением обладает и новый русский император, которому под седло подают артиллерийского першерона.

Вторая попытка пересечения Атлантики оказалась намного успешнее. Морской бог Посейдон на этот раз был к нам милостив. И вот, наконец, наша кокетливая красотка «Алабама» подошла к острову Кайава.

Когда-то еще дед нынешнего хозяина острова, Арнольдус Вандерхорст Второй, командир южнокаролинского ополчения во время Первой Американской Революции, успевший после создания США побывать губернатором Южной Каролины, построил здесь свое поместье, и даже сделал глубоководные причалы для больших судов. Отец хорошо знал Илайаса Вандерхорста, отца нынешнего хозяина.

А во время Второй Американской Революции, известной у янки как Гражданская война, я успел повоевать вместе с Арнольдусом Четвертым, нынешним хозяином поместья. И я знал, что это человек, на которого можно полностью положиться. А нам нужно было, чтобы во время нашего захода в Чарльстон на корабле не было бы ничего подозрительного. Более того, из-за того, что штат чарльстонской таможни был укомплектован исключительно чиновниками-янки, то присутствие на борту «Алабамы» во время захода в порт президента Дэвиса или же генерала Форреста, равно как и наших друзей-югороссов, могло навести американские власти на вполне определенные мысли, что было бы весьма нежелательно.

Когда мы причалили к пирсу, к нам подбежал пожилой негр, в котором я с удивлением узнал Юлиссиса – черного слугу, сопровождавшего Арнольдуса во время войны.

Тот начал размахивать руками и кричать, подпрыгивая на пирсе:

– Частная собственность, масса. Сюда нельзя.

Я помахал ему в ответ рукой и ответил:

– Юлиссис, приятель, неужто я так сильно изменился, что ты меня не узнаешь?

Широкое черное лицо слуги вдруг расплылось в улыбке:

– О, масса Оливер! Старый Юлиссис будет рад вас видеть.

Юлиссис повернулся ко второму негру, помоложе, и сказал:

– Джонни, возьми конец и привяжи его, а я пока сбегаю и скажу массе. Он будет очень рад видеть массу Оливера и его друзей.

Через полчаса я, папа, президент Дэвис и генерал Форрест уже сидели в гостиной огромного здания. У каждого в руке было по стакану с самодельным виски, а из кухни неслись какие-то очень вкусные запахи. Тем временем, Слон и другие русские разгружали ящики с оружием.

Я в двух словах рассказал Арнольдусу о том, зачем мы сюда пришли. Тот посмотрел на меня и сказал:

– Оливер, ты мой друг и соратник. Так что даже если бы я не разделял твоих намерений, я б тебе все позволил. Конечно, я сочту за честь, если президент и генерал, а также твои русские друзья погостят у меня несколько дней. Никто не узнает о вашем визите – мои ребята умеют держать язык за зубами. Так что зови своих друзей, да и всю команду – ведь по законам южного гостеприимства никто не должен остаться голодным!