– Сучара! – пропыхтел Тигран.
Алексей замер. Андроник поднялся и, медленно приблизившись к Каледину – он оказался едва ли не на полторы головы ниже Алексея, – беспощадно глянул снизу вверх своими воспаленными надменными глазами:
– Прежде чем ты уйдешь… пока что живой и здоровый, ты должен усвоить: знай свое место. Даже нэ думай, – тут в его речи впервые появился легкий кавказский акцент, – даже нэ думай косорезить. И мой тебе совет – не крутись около этой шалавы, – он выразительно посмотрел на Аню, – ничего хорошего из этого нэ вийдет. Она уже на подходе, а ты танцуй себе танец и помни, что ты всего лишь дэвочка с яйцами, а нэ мужчина. А ты, Аня… твое время истекает. Одна ночь кончается, остается еще день, ночь и еще день. Я сказал. Идите.
Алексей повернулся, чувствуя, как багровая пелена жжет и давит глаза, и услышал негромкие слова вора в законе, больно ударившие в спину:
– Зачем Вайсберг просил припугнуть двух этих шалав? Трусливые твари. Как ишаки бессловесные: хочешь мозги е. и, хочешь – жопу… Хорошо еще, что они ковер сожгли, а не обосрали, в штаны не пустили. Нечего было с ними разговаривать – как в грязи повалялся. Вечно этот жид перестраховывается.
– Повалялся – пады прыми ванну! – отвечал уже веселый голос Тиграна.
* * *«Она уже не подходе!»
Эти слова не могли значить ничего другого, кроме того, что ее, Аню, уже приговорили.
Она медленно повернула голову и увидела, что Каледин, вжав голову, опустив ее едва ли не ниже плеч, закусил губу и остолбенело смотрит на мелькающие под ногами ступени, переставляя ноги, как робот.
Ей стало жутко. Лучше бы она не встретила его.
Леня Никифоров все так же сидел в зале и уже договаривался о чем-то с двумя девицами, между тем как третья мирно дремала, положив голову на стол и пуская пузыри.
– Поехали к тебе домой, Леня, – устало сказала Аня и выдернула его из пьяных объятий разохотившихся телок.
ГЛАВА 6. ДВЕ ОБОРВАННЫЕ НИТИ
Следующий день выдался хмурым и неприветливым. С раннего утра, как голодные псы, по улицам носились красно-желтые листья, хлестали прохожих, дыбились в подворотнях и арках и вдруг приникали к остывшей земле и затихали.
Ветер шарил своими растопыренными пальцами по траве, голым черным ветвям деревьев, во взъерошенных макушках прохожих. Словно насвистывал сквозь зубы сентиментально-октябрьское: «…а в израненном парке рвалась тишина, припадая от боли к холодной земле».
Этот день не мог быть иным.
Аня взбежала по лестнице с тяжело бьющимся сердцем и нажала на звонок массивной металлической двери. Здесь.
Открыли не сразу. Аня минуту стояла, прислушиваясь к тому, как стучит, готовое выскочить, ее сердце. Потом загремел замок, и дверь открылась.
На пороге появилась невысокая молодая женщина с остреньким носиком, темными глазами с желтоватыми кругами под ними и тонкой белой шеей, на которой проступали нежные синеватые жилки, и, прежде чем Аня успела открыть рот, спросила ее тонким детским голосом:
– Вы к кому?
– Мне Катю… Екатерину Михайловну.
– Это я. А вы кто? – Молодая женщина нервно потерла щеку, окинув взглядом непрезентабельный Анин прикид: потертые джинсы от Лени Никифорова, у которого Аня сегодня ночевала, футболку и куртейку-разлетайку от него же. Оно, конечно, Леня Саныч Никифоров – не Джанни Версаче. Но в самом деле, не рассекать же город в вечернем платье, а заходить домой, чтобы переодеться, Аня не хотела.
– Меня зовут Аня, – быстро проговорила Опалева. – Я знакомая вашего мужа…
Бледное лицо Кати помрачнело. На прозрачном виске, как мертвый червяк, свернулась голубая жилка, как показалось Ане, дрогнувшая при последних словах.
– Он умер. Если вы по поводу похорон, то похороны назначены на завтра. Не на этой квартире.
И она хотела закрыть дверь.
– Я знаю. Подождите… Я не по этому поводу. – Аня некоторое время подумала, а потом… как в омут с головой, – в отчаянное признание:
– Я та самая… проститутка, с которой ваш муж был в тот момент, когда его убили.
Катя вперила в нее потемневший тяжелый взгляд, а потом распахнула дверь и бросила:
– Заходите… Аня. Только скорее.
* * *– Выпить не хочешь? – быстро спросила Катя, когда они расположились в кухне.
– Н-нет.
– А я выпью. Ты что меня рассматриваешь? Ищешь следы безмерной скорби? Так нет их! Ты думаешь, я бы тебя сюда пустила, если бы не радовалась, что этого козла наконец-то угрохали?
Катя пляшущими бледными игрушечными пальчиками налила себе полстакана водки и выпила одним махом. Только сейчас Аня заметила, что на столе стояла почти полностью опустошенная бутылка сорокаградусного напитка.
– Расскажи, как все было. Мне отец звонил: сказал, что убили.
– И где?
– А что тут такого? Я всегда знала, что он козел. А ты почему не спрашиваешь, кто именно козел – отец или Юрка? И правильно не спрашиваешь. Потому что оба – казззлы! А ты что, – Катя взглянула на Аню совершенно без неприязни, напротив, с живым, искренним интересом, – ты в самом деле была с ним? Это не ты его убила?
– Н-нет…
– Жалко. Жалко. Во всяком случае, я бы знала, кого благодарить за это благодеяние.
В чем Катерине Вайсберг-Кисловой нельзя было отказать, так это в искренности и непосредственности. Поневоле можно было усомниться, что она дочь своего оловянноглазого папаши с рыбьей мордой.
– Налей мне тоже, – вдруг сказала Аня, переходя на «ты». – Мне тоже нет особого резона жалеть о смерти Юрки. Я ведь его с детства знаю. Еще по Текстильщику.
– А-а, – протянула Катя, и темные глаза ее недобро вспыхнули, – наслышана. Ты ведь Опалева?
– Опалева.
– Ну да. Рассказывал он мне о тебе. Точнее, упоминал. И еще какого-то Каледина. Надо сказать, особой любовью у моего покойного муженька вы не пользовались. Это если судить по словам. Только ведь правда у мужиков не в языке, а… сама знаешь, в каком органе. Ты с ним, с этим органом Юркиным, тоже познакомилась?
Аня ничего не сказала.
Катерина рассмеялась со смятыми истерическими нотками в голосе:
– Ладно, не парься, подруга. Ну, выкладывай. Понимаю, что ты пришла не просто поделиться впечатлениями о безвременно ушедшем от нас Юрии Андреевиче.
– Понимаешь, так получилось, что твой отец… – И Аня, чью откровенность подогревали жгучая тревога и дрожащее лихорадочное тепло в груди, растекающееся по телу и сдерживающее мелкую дрожь в локтях, – Аня выложила впервые увиденной чужой женщине, жене того, за чью смерть она могла заплатить собственной жизнью, все, что знала.
А что ей было терять?
– Н-да, влипла ты, подруга, – наконец резюмировала услышанное Катерина. – Ну, что я тебе могу сказать? Я так понимаю, что ты подозреваешь в причастности к этому… убийству моего отца. И твой этот… Дамир – он тоже так думает?
– Он этого не исключает.
– Навесят на тебя всех собак, Анька, – дергая ногой и отчего-то иронически усмехаясь, сказала Катя. – А что мой папель тебе ультиматум поставил, так это меня не удивляет: у него есть такая подлая потребность за малейшую свою неприятность на других отыгрываться. У сильного всегда бессильный виноват… ты же знаешь.
– Кто же мог заказать твоего мужа? Там же профессионал работал… его же прямо на мне убили, – морщась и прикрывая рукой влажные глаза, через силу спросила Аня. – Вот… вот сама ты что думаешь?
– А его каждая собака ненавидела, козла! – ответила Катерина. – Кто угодно мог ухлопать. Но чтобы у кого денег хватило профессионального киллера нанять – это только если по работе. У отца он работал, точнее, при отце. Как гриб-паразит, к банку приклеился. По крайней мере, льготные кредиты брал постоянно. В какой-то фирмочке он крутился, чаем они торговали, кофе там еще. А понтов-то было, как будто у него по меньшей мере контрольный пакет отцовского банка… урод!
Наверно, Катя не очень помнила – о мертвых либо хорошо, либо ничего.
– А какие у Юрки конкретно дела с отцом были, так этого я не знаю. Мало ли что… я никогда в их дела не влезала. Никогда. Может, и не было никаких дел у них. Вот что, подруга, – понизив голос, словно их кто-то мог подслушать, заговорила Катя, доставая вторую бутылку, – давай, это самое, дернем еще по сто для расслабухи, а потом пороемся в Юркином столе. Вместе. Может, на что и набредем.
– Вот так сразу? – недоуменно произнесла Аня, которой, по естественным причинам, предложение Катерины показалось странным.
Та взглянула на Анну исподлобья и рассмеялась – непринужденно, свободно:
– Не веришь мне? Думаешь, я что на тебя держу, а это все пропихиваю, чтобы потом завалить, как выражался Юрка? Было у него такое милое обиходное выражение. Так это ты зря. Я тебе уже сказала, что если бы ты его собственноручно убила, я б тебе только спасибо сказала. Не буду по этому вопросу распространяться… да вот смотри.
Катя распахнула на груди халатик, и под левой грудью, примерно первого размера, но уже обвисшей, Аня увидела громадный кровоподтек, а под ним – уже подживший шрам.
Ножевое ранение.
– Другие места показывать не буду, там еще хлеще. Да мне все равно. Он мне все время обезболивающее приносил, урод. Так что мне не страшно было.
– Какое обезболивающее?
– А вот такое! Вот такое! – Катерина засучила рукав халата, и Аня увидела, что в локтевом сгибе буквально нет живого места: все в точках инъекций, синяках и кровоподтеках, в том, что наркоманы со стажем называют «фуфло».
И тут Ане стало понятны и эти истерические нотки, и конвульсивные жесты Катерины, и дергающийся ее тонкий голос, и этот взгляд, то бегающий, как таракан на вечернем моционе, а то липкий, тяжелый и горячий, как растекающийся по асфальту расплавленный битум.
Дочь банкира Вайсберга сидела на игле.
– И чем он тебя пользовал?
– Крэк, – хрипло ответила Катя. – И кокаин. Давно… давно. Уже год, как…
– Понятно, – сказала Аня. – Значит, оттого и пьешь, чтобы не ломало?
– Да. – Катя перегнулась через стол и, ткнувшись в него плоской грудью, притянула к себе голову Ани и жарко зашептала на ухо, пересыпая слова нервным смешком:
– Ты вот что, Анька. Я вижу, ты клевая… клевая девчонка. Давай меняться – баш на баш. Я помогу тебе, а ты – мне. Ты же можешь мне помочь. Можешь, так? И я – ого-о, ты меня еще не знаешь. Я тоже могу помочь тебе. Да-а-а. Ты зашла как раз в нужное место. Я принесу тебе имя убийцы на блюдечке с голубой каемочкой, но ведь ты… ты знаешь, что мне взамен?
– Крэк? – неуверенно спросила Аня.
– Или… кокаин. Погоди. – Катя налила себе еще водки и опрокинула одним быстрым движением. – Ты понимаешь, когда я сидела одна, было еще ничего… просто обои сначала были в цветочек, а потом побелели. Поплыли белые хлопья… перекинулась радуга, как бензин по асфальту. Вот. А когда пришла ты, я поняла, что все не так… мне надо. Очень надо. Ты понимаешь… водка – это не то.
– Да, я понимаю, – поспешно вставила свое слово Аня, потому что липкие, как паутина, слова Катерины уже начали вокруг нее свою пугающую, затягивающую пляску. – Крэк… кокаин. Я смогу. Ведь со смертью Юрки для тебя перекрылся последний канал, а крэк в городе так просто не достанешь, это не «гера», верно?
– Верно. Ведь ты знаешь, где достать, да? Юрка говорил про какого-то Кирика. Ты не знаешь Кирика? Ведь ты по-любому… ведь ты терлась же с барыгами, если ты на самом деле подрабатываешь первой древнейшей.
– Кирик? – переспросила Аня. – Кирика знаю. Я его видела в «Аттиле». Я ему звонила даже… для Верки Курбатовой просила. Сейчас вспомню номер.
– Вспоминай!
Внезапно Катя откинулась назад, едва не ударившись головой о холодильник, и сказала трясущимся, как холодец, и таким же ледяным голосом:
– В общем, мы договорились, подруга. Пойдем выпотрошим его стол и секретер. И в вещах посмотрим.
* * *Ту ожесточенность, с которой Катя потрошила стол и секретер своего покойного мужа, можно было сравнить только с тем, как волк терзает тело своей жертвы. Вероятно, дочери Ледяного пришло в голову, что в вещах и бумагах Кислова может найтись хотя бы немножко, хотя бы чуть-чуть вожделенного зелья.
Аня стояла рядом и смотрела, как взлетают фейерверки бумаг, как растопыриваются пестрыми веерами фотокарточки, как глухо, с шелестом и шерстяным присвистом, бормочут что-то свитера, брюки и пиджаки, разлетаясь штанинами и рукавами, как переломанными руками и ногами.
Катя даже разрумянилась. Ей явно доставляло удовольствие разбрызгивать и избавляться от снедающей ее нервной энергии.
– Вот его органайзер, – сказала она. – Тут все, с кем он имел дело. Записная книжка. Он же аккуратный был. Не думала ты, что он аккуратный, правда?
Аня приняла из Катиных пляшущих рук пухлый кожаный органайзер и раскрыла его примерно посередине. Нет. Просматривать его тут – немыслимо. Эта женщина… эта женщина.
– Ну вот, – сказала Катя, садясь прямо на ковер. – А он его тщательно прятал. От меня, от кого – не знаю. Теперь ты… теперь ты достанешь мне… крэк?
Аня подумала о Дамире, но тотчас же эта мысль испарилась из ее головы. Конечно, Дамир бы достал, но… нет, Дамир исключается.
– Погоди, – сказала Аня, опираясь на стену. – Погоди. Сейчас.
Катя оскалилась недобро, по-звериному:
– Мы же договорились… ты что?
– Но сама подумай, ведь не могу же я достать тебе кокс прямо из воздуха. Я же не старик Хоттабыч. Сейчас припомню телефон этого барыги Кирика. Телефон у тебя где, Катька?
– Э-э… только я его расколотила. Сейчас принесу из спальни Юркин сотовый. Он его оставил почему-то, когда вчера уходил. А ты стой на месте. Нет, лучше дай мне органайзер обратно.
Аня, ощущая неприятный холодок, прощекотавший по позвоночнику, подала ей кисловский «талмуд».
– Вот так, теперь верю, – непонятно к чему пробормотала Катя. – Сейчас вернусь, через минуту. Ты пока номер своего барыги вспоминай.
Вернулась она, положим, не через минуту, а через все десять. Причем возвратилась не в халате, а в джинсовых шортах, размахрившихся снизу, и почему-то голая до пояса. В этом прикиде, в сочетании с выпирающими тонкими ключицами, костлявыми плечами, кровоподтеком и шрамом на боку, с анемичной грудью девочки-подростка и болезненными кругами под глазами, дочь всемогущего банкира выглядела как тертая пэтэушница на медосмотре в кожно-венерическом или, скорее, наркологическом диспансере.
Тоже мне – «жирная усатая холеная еврейка».
– На, вот телефон. Звони.
Аня перехватила ее напряженный, застывший взгляд и подумала, что не так уж эта Катерина не похожа на своего отца, Михаила Моисеевича, как ей показалось сначала. Что-то знакомое улавливается… холодное, рыбье.
Перед глазами Ани всплыло лицо человека, которому она должна была сейчас позвонить: тощее, с ввалившимися желтыми глазами и нелепо торчащим длинным носом. Губы без единой кровинки. Остановившийся самоуглубленный взгляд, неверные, изломанные жесты.
Кирик, торговец наркотой. Конечно, может и кинуть, но выбора нет.
Аня быстро набрала номер и, услышав в трубке голос, глотающий окончания слов, произнесла:
– Кирик? Нужен кокс. Срочно. Бабки?.. – Аня взглянула на Катю, и та кивнула: дескать, деньги есть. – Да, лавэ в отгруз сразу же.
– Скока хва? – выдавилось из трубки.
– На штуку баксов, скажи, – подсказала Катя, гладя пальцами обеих рук по своему худому, перевитому синими жилами горлу.
– На «тонну» баксов готовь, – передала Аня.
– Это нормалек. Вираж по мне. Че, можа впарю «геры» в досыл? Не бу? Три «чека» забанщу. Не?
– Не надо.
– Тогда через полчаса подгребай к стройке на Винницкой. Пятый дом, второй подъезд. Лавэ в отгруз на месте. Отбой.
И Аня услышала в трубке короткие гудки: Кирик бросил трубку.
– Ну что? – быстро спросила Катя.
– Товар будет через полчаса на Винницкой, дом пять, второй подъезд.
– А как он выглядит, этот твой барыга?
Аня быстро описала Кате внешность Кирика, которого она сама-то видела два или три раза, не заостряясь на таких особенностях его облика, как ввалившиеся, обведенные темными тенями глаза и дикий наркоманский взгляд.
Дочь банкира слушала жадно. Мало что в жизни она слушала так внимательно. Ее ненакрашенные бледные губы заметно шевелились, вероятно, повторяя сообщенную Аней информацию.
– Ну что, я пошла? – спросила Аня и, не дожидаясь, пока Катя передаст ей органайзер Юрки, сама взяла его из рук Кисловой.
– Э, Анька… куда?
Аня обернулась: Катя стояла, чуть запрокинув голову назад, и смотрела на нее провалами глаз, из которых окончательно выветрилось все осмысленное.
Но эти глаза были не самым страшным, что смотрело на Аню в упор.
Потому что в руках Катерины был пистолет, и его черное дуло, подергиваясь, наплывало на Анино лицо.
Вероятно, он лежал у нее в заднем кармане джинсовых шорт. Так вот зачем она переодевалась – в халатике-то карманов не было.
– Погоди… – пробормотала Катя. – Стой тут! А вдруг ты меня натянула, прокатила на порожняке? И нет никакого Кирика, а просто ты наговорила что-то в трубку, чтобы…
– Катька, да ты что! Опусти пистолет! – подняв раскрытую ладонь, обращенную к вдове Кислого, заговорила Аня. – Я тебе выдала весь реальный расклад. Ну, хочешь, я пойду с тобой?
– Ты будешь ждать меня здесь, в этой квартире. А если ты меня обманула, – пистолет прыгал в Катиных руках, – то я не прощу тебе.
Она уже не владела собой, это было очевидно. Ну вот, мелькнула в мозгу Ани стремительная, как мгновенно передернутый затвор винчестера, мысль: нарвалась там, где опасности не ждала. Черт его знает, что придет в голову этой сумасшедшей вдовушке. И тем более – что будет, если ее запрут в этой квартире, а потом придет «вмазанная» крэком или обдолбанная коксом Катерина Михайловна и закатит неадекватное окружающей действительности шоу.