– Бережёного бог бережёт, – было единственное, что он промолвил за это время, после чего мы оба углубились в свои мобильные телефоны.
После получаса ожидания я начал сильно нервничать, подозревая, что с нашими документами никуда нас всё-таки не пустят, но Гурьев, который впервые в жизни действовал на свой страх и риск по поддельным документам, демонстрировал внешне стоическое спокойствие, лишь время от времени вытирая лицо шёлковым носовым платком.
Наш благодетель действительно вернулся через час довольно хмурым. Мы поднялись со стульев, готовые дорого продать свою жизнь. Я уже рассматривал различные варианты прикрытия отхода Андрея через окно, когда майор смущённо произнёс:
– Джентльмены, а почему бы вам не проехаться лучше в Сикким[13]? Там в это время года гораздо приятнее… Не хотите?
– Мы бы с удовольствием, – ответил Гурьев, в голосе которого чувствовалось искреннее удивление, – но нам бы хотелось отдохнуть именно на Андаманских островах.
– Да, но именно туда я не могу допустить вас без сопровождения офицера внутренних дел…
– Почему же?
– Потому что запрещено проводить научные исследования на Андаманах без сопровождения. Или без специальной бумаги от руководства министерства, которую нужно оформлять минимум две недели по запросу вашей стороны.
Мы переглянулись. Вот оно! Началось.
– С чего же вы взяли, что мы собираемся проводить научные исследования? – дрогнувшим голосом поинтересовался я.
– Но ведь вы же учёные! Ваш коллега сам расписался в журнале посещений: «Профессор Летас Гедвилас, доктор наук».
Я метнул на импровизированного профессора взгляд, в который попытался вложить всю положенную мне природой ненависть. Это же надо было так сесть в лужу, попасться на какой-то мелочи! Ну кто его просил представляться профессором, этого недоучку из американского колледжа, который о науке не знает ничего, кроме самого слова «наука», да и то вряд ли смог бы написать его без ошибок! Этот напыщенный горе-дипломат, пугавший меня всемирным заговором, теперь обрекает нас обоих таскаться по стране в компании какого-нибудь полицейского недоумка, который будет строчить отчёты в министерство, докладывая о каждом нашем шаге! Об острове Сентинель, конечно, можно было уже просто-напросто забыть.
Пока я скрежетал зубами, «профессор Гедвилас, доктор наук» делал вид, что он жертва произвола индийских властей, и вяло пытался качать права, что на лысого майора не производило ровным счетом никакого впечатления. Он объяснил, что был бы рад принять предложенные ему двести долларов и даже форма прямой взятки при исполнении не останавливает его, но на нашем заявлении уже есть резолюция директора департамента, и двухстраничное разрешение уже выправлено и снабжено синей печатью, и в паспортах уже проставлены штампы «Выезд разрешён в сопровождении». С видом побитой собаки мы приняли наши паспорта, и я поклялся про себя всепобеждающему Вишну, что задушу Андрея Гурьева собственными руками, как только заветная Золотая Книга окажется у меня в руках.
Однако главный удар ждал нас впереди. Покончив с формальностями, весёлый майор решил забить последний гвоздь в крышку гроба нашей так и не начавшейся экспедиции. Эффектно развернувшись, он указал на открывающуюся дверь и воскликнул:
– А вот и ваш сопровождающий офицер. Две предстоящие недели вы будете путешествовать вместе. Прошу любить и жаловать, начальник андаманского сектора нашего отдела, капитан полиции Савитри Пали.
Я не большой любитель немых сцен, но тут я не смог удержаться. Сцена и впрямь была на редкость немая.
Мы с капитаном уставились друг на друга, и в глазах у нас обоих, по-видимому, читалась самая гремучая смесь удивления, неприязни и готовности биться до конца. И всё-таки я вынужден был ещё раз констатировать: да, без фуражки она явно смотрелась гораздо лучше.
СТРАНИЦА 5 ГАНГА-ПАРВА («О НЕБЕСНОЙ РЕКЕ»)
– Да, – сказал Андрей Гурьев, – хорошая карма производит хорошие последствия, а плохая карма производит плохие последствия.
Мы уже в течение получаса тряслись в кузове моторикши в полном молчании, стараясь не смотреть друг на друга, поэтому на эту очередную жалкую шутку Андрея я демонстративно не отреагировал.
Тем более что он действительно был прав: карма у нас явно была плохая. Обвинять кого-либо в создавшихся проблемах было бессмысленно, и мы оба это осознавали. Хотя, конечно, в глубине души я-то прекрасно понимал, что виноват во всём именно Гурьев, который, буквально по русской пословице, назвался груздем и тем самым вынудил нас залезть «в кузов» индийской полиции, имеющей отныне вполне легальное основание следить за каждым нашим шагом. Я попал в глупейшее положение: прибыв в Индию по просьбе профессора Гедвиласа, у которого в руках был ключ от тайны Золотой Книги, я нежданно-негаданно оказался в компании двух людей, которые об этой книге не знают ровным счётом ничего, а годны только на то, чтобы создавать дополнительные препятствия, в то время как сам Гедвилас провалился сквозь землю и признаков сансары[14] не подавал.
Вдобавок не было никакой надежды коррумпировать приставленную к нам холодноглазую мегеру или по крайней мере усыпить на время её бдительность.
После того как мы втроём вышли из кабинета с нашими разрешениями на поездку, капитан Пали пригласила нас в соседнюю комнату безо всякой мебели, где облокотилась о подоконник и осмотрела нас взглядом палача, приступающего к экзекуции.
Я тоже постарался присмотреться к человеку, с которым – хочешь не хочешь – нам придётся считаться в течение ближайших недель. Внешне Савитри не производила отрицательного впечатления: невысокая, стройная женщина возрастом около тридцати в ладно подогнанной по размеру полицейской форме. Едва смуглая кожа, тонкий нос и пропорциональные черты лица делали её похожей скорее на сицилийку или уроженку южной части Испании, но никак не на индианку. Только длинные чёрные волосы и огромные глаза в обрамлении тёмных век говорили о том, что родиной её предков была Индия, причем, скорее всего, Северная.
– Я не хочу быть ни шпионом, ни надсмотрщиком, – примирительно начала Савитри, теребя тонкими пальцами фуражку. – Отдыхайте себе на здоровье. Всё, что соответствует закону, не будет вызывать с моей стороны никаких возражений. Думаю, господа, мы сумеем договориться о таком способе общения, который никого не будет излишне обременять.
Мне нечего было на это сказать – я ещё никогда не путешествовал с полицейским эскортом и не мог знать наверняка, будет он меня обременять излишне или в рамках допустимых пределов.
Зато заговорил Андрей:
– Я надеюсь, вы снимете полицейскую форму, когда мы отправимся в путешествие?
– Конечно, – передёрнула плечами Савитри. – Нечего нам пугать народ. Давайте распланируем маршрут. Я готова выехать завтра вечерним поездом.
– Почему поездом? – испугался я. – Мы взяли авиабилеты до Калькутты, оттуда в Порт-Блэр.
– Во-первых, не Калькутта, а Колката. – Её взгляд снова стал надменным, и я совсем затосковал. – Мы живём не в Британской империи, город давно переименован. Во-вторых, авиаперелёты полицейским бюджетом не предусмотрены, и нам придётся ехать на поезде Дели – Варанаси – Колката, а оттуда пароходом до островов. Вот мой телефон, предлагаю увидеться завтра на Центральном вокзале Нью-Дели в четыре часа пополудни. Билеты для вас я забронирую, оплатите при получении.
– Да вы что… – начал было Гурьев.
Однако я перебил его по-русски:
– Андрей, не нужно сейчас… Бог с ней, поедем поездом, это даже к лучшему – будет время её перевербовать. Времени у нас много, а её лояльность дороже пары лишних дней. Пошли отсюда…
– Да, вот ещё что… – прервала его Савитри. – Когда мы находимся вместе, извольте разговаривать на понятном мне английском.
– Извольте отправляться к чёрту, товарищ капитан, – твёрдо ответил я. – Если вам охота участвовать в беседе, потрудитесь изучить сперва русский язык.
Мы оба повернулись и вышли из комнаты.
И вот теперь мы ехали в мой «Шератон» в самом паршивом настроении, а Гурьев неумело пытался шутить, произнося какие-то мантры из палийского канона*.
– Да вовсе я не шучу, Алексей, – отпирался он. – Мы слишком близко к сердцу приняли создавшееся положение. Философия дзэн учит нас хладнокровно воспринимать кармические испытания вроде этой психопатки, свалившейся на нашу голову. Нам нужно просто почистить чакры[15]. Вот увидишь: пройдёт время, и вы с ней… ну, хорошо-хорошо, мы с ней подружимся. Наверняка её чем-то можно заинтересовать. Денег она, понятное дело, не возьмёт, но что-нибудь вроде цветка, шоколадной плитки, блестящей побрякушки вполне может её сдвинуть с мёртвой точки.
– Да как ты себе это представляешь? – тоскливо спросил я.
– Да как ты себе это представляешь? – тоскливо спросил я.
– Я – никак. У меня нет опыта работы с туземными женщинами. А вот ты должен бы уже знать. Тонкости общения с местными жительницами – твоя специализация, насколько я это понял по твоему африканскому опыту. Санаев, нам ведь не нужно её убивать: пусть живёт! Наша задача – сделать её лояльной и заставить смотреть спустя рукава на наши действия на Андаманских островах. А вот как это сделать – думай! Потому что чует моё сердце: придётся нам всё-таки нарушить индийский федеральный закон и отправиться искать нашего профессора на остров Сентинель…
Гурьеву, конечно, не терпелось побывать Колумбом. Как человек легко и быстро увлекающийся, он не мог пропустить такой возможности. Бизнес, деньги, карьера, политика – всё это в его жизни уже было, а вот общения с первобытными племенами не случалось ещё никогда.
Я же относился к таким вещам гораздо более серьёзно, особенно после того, как в ходе своего прошлогоднего африканского приключения стараниями жестокого племени теллемов чуть не побывал на том свете. И очень хорошо знал, что налаживать контакт с аборигенами никогда не бывает просто. У них – даже у самых «нецивилизованных» в нашем понимании этого термина – есть своя сложнейшая философия, своё видение мира, своя чрезвычайно разветвлённая система человеческих взаимоотношений… Однажды я навеки лишился расположения вождя племени на острове Новая Гвинея после того, как, встретив его на горной тропинке, в знак приветствия приложил к груди не правую руку, а левую. В другой раз я скрестил руки на груди, разговаривая с жителями удалённой деревни на Сулавеси, а этого категорически нельзя было делать – такой жест воспринимается как открытая враждебность, все равно как у нас в России при встрече сразу дать человеку в ухо. Туземцы развернулись и ушли прочь, а мне пришлось искать для ночлега другую деревню. У многих народов Индокитая не принято входить в поселение, пока о вашем приходе громко не возвестит староста, чтобы впечатлительные дети могли спрятаться и не видеть столь жуткого зрелища – белого человека. Изучать культуру тысяч народов разных уголков мира полезно не только с научными целями, но и для того, чтобы путешествие оставило яркие впечатления по-настоящему близкого знакомства с миром.
Обо всём этом я рассказал Гурьеву, когда мы вновь поднялись проводить закат на крышу моего отеля в центре Нью-Дели. Выслушав меня, он нырнул в бассейн и пропал на глубине на полминуты, а когда вновь появился над водой, напомнил мне ещё об одной очень важной вещи:
– Язык.
– Кстати, точно. А что там за язык на Сентинеле? – Будучи профессиональным лингвистом, я и так уже собирался задать ему этот вопрос. – Родственен другим андаманским?
– Да кто же это тебе скажет? – усмехнулся мой друг, растираясь полотенцем. – Ни одного слова из языка сентинельцев пока ещё не записано.
– Ага… – протянул я.
Перспектива записи неизвестного науке языка – что может быть лучшей приманкой для человека, который с самого детства бредил тайнами человеческой речи? Гурьев, конечно, знал об этой моей страсти.
Я тогда, будучи шестилетним ребёнком, маниакально перерывал всю квартиру в поисках надписей на иностранных языках, перерисовывая их с пузырьков венгерских лекарств и бутылок итальянского вермута в маленькую телефонную книжку. То, что родственники единогласно считали меня психически нездоровым, меня не останавливало ни в коей мере. Потом, в возрасте восьми лет, я задался благородной целью выучить все языки мира (тогда я ещё не знал, что их на свете больше шести тысяч) и с упорством, достойным лучшего применения, выписывал ежедневно по двадцать слов из единственного в нашем доме «Большого англо-русского словаря», дойдя в итоге до загадочного слова «аборт». Напуганные размахом моей лингвистической деятельности, родители перевели меня в английскую спецшколу, и это на время охладило мой пыл, но вскоре я увлёкся древнеанглийским языком, и пока мои друзья проводили время в дворовых играх и на «кислотных» дискотеках, я как ненормальный переводил «Англосаксонскую хронику» и поэму «Беовульф», декламация которой на языке оригинала вызывала слёзы у моей тогдашней девушки, особы нервной и чересчур впечатлительной для таких испытаний.
Жизнь сложилась так, что в тот момент, когда со школой, как и с этой девушкой, я наконец расстался, передо мною лежало только два жизненных пути: в науку, что значило бы обречь себя на голод, или в бизнес, что значило бы разлучиться с наукой. Однако, даже выбрав дорогу материального благополучия, я, сваливаясь с ног от изматывающих корпоративных проектов, ежедневно по вечерам изучал сравнительное языкознание и конспектировал труды великих лингвистов прошлого и настоящего, не теряя надежды когда-нибудь всё-таки оказаться в их числе.
Только к концу третьего десятка мне удалось разобраться с карьерой, накупить недвижимости больше, чем нужно, и обеспечить себе достойную старость, после чего я вздохнул спокойно и перестал судорожно зарабатывать деньги. В двадцать седьмой день своего рождения я поступил в аспирантуру по специальности «Языкознание», а к тридцати годам был уже кандидатом филологических наук и доцентом престижного гуманитарного университета.
Полевая работа, впрочем, нравилась мне значительно больше, чем преподавание или кабинетная писанина. Да, в отличие от студентов, туземцы были не всегда дружественны и почти всегда скудоумны, но приобщение к их языку и образу мыслей давало мне уникальные впечатления о мире, который неизменно существует рядом с нашим, но которого мы практически не знаем, не видим за тонированными стёклами своих квартир, офисов и автомобилей. Поэтому при любой возможности я кидался в очередную экспедицию в африканские саванны, пустыни Австралии и джунгли Амазонки, чтобы открывать там новые для себя языки в живом контакте с теми, кто эти языки, собственно, и изобрёл.
Так что есть Золотая Книга на этом свете или нет её – для меня оставалось более или менее маловажным вопросом, как, впрочем, и для Андрея Гурьева. Каждый из нас хотел использовать этот шанс, чтобы открыть что-то новое для себя в неизведанном уголке мира. Тем более что с Книгой у нас пока не очень-то и складывалось. Для того, чтобы найти Книгу, нужно было сначала отыскать профессора Гедвиласа…
– Это ты правильно заметил, – удовлетворённо сказал мне на это Андрей. – Так что давай-ка сейчас подумаем, как именно мы сможем найти его, и распишем план нашего маленького, но обречённого на успех предприятия. Чего не написано – того нет.
Сборы прошли в рекордно короткие сроки. Поздно ночью, когда мы закончили расписывать многоступенчатый план действий, показавшийся нам вершиной хитроумия, Гурьев уехал к себе собирать вещи. Утром ему нужно было забежать в торгпредство, чтобы оформить себе «местную командировку с целью проведения коммерческих переговоров», а я отправился на соседний рынок, желая приобрести некоторые с виду подозрительные, но чрезвычайно необходимые нам в нашем путешествии аксессуары. На островах такие вещи мы бы вряд ли купили, а если бы даже и нашли, не смогли бы избежать вопросов нашей сопровождающей, которая, как мне казалось, отличалась редкой наблюдательностью.
Наблюдательность эту она, собственно, и продемонстрировала, как только мы увиделись с ней у входа на вокзал Нью-Дели, как и договаривались, в четыре часа того же дня.
– Не много ли вещей для пляжного отдыха? – осведомилась она, снимая солнечные очки и насмешливо поглядывая на Гурьева, который, обливаясь потом, тащил из багажника такси сумку с моими фотообъективами, каждый весом с добротную авиабомбу.
Капитан Пали надела в этот день светло-голубые шаровары, блестящий курортный топик серого цвета, демонстрирующий явно больше, чем скрывающий, навесила на обе руки, по моим прикидкам, по килограмму серебряных браслетов и затянула волосы резинкой в тугой чёрный хвост, торчавший сзади задорным пиратским знаменем. Савитри сверкала белыми зубами и вообще была, как видно, на подъёме.
Так как, согласно нашему плану, именно мне поручалась задача «нейтрализации» капитана, я изобразил на лице подобие дружелюбной улыбки:
– А как же снимать природу тропических широт? Летас – бывалый фотограф, его хлебом не корми – дай найти нужный ракурс…
Гурьев посмотрел на меня как на сумасшедшего.
– Позвольте, я помогу донести вашу сумку. – Я галантно наклонился, чтобы взяться за ручки походного саквояжа, но Савитри остановила меня:
– Нет, спасибо. Пушка должна быть всегда со мной.
Мы тоскливо переглянулись и потащили свой багаж на платформу, как вдруг она резко дёрнула меня за руку:
– А это кто?
– Где? – отреагировал я.
– Вон, в толпе, в коричневой рубахе!
Мы с Андреем оглядели толпу орущих людей на вокзальной площади, но все замеченные нами коричневые рубахи принадлежали индийцам, с которыми мы не имели удовольствия быть знакомыми.