– Нет, спасибо. Пушка должна быть всегда со мной.
Мы тоскливо переглянулись и потащили свой багаж на платформу, как вдруг она резко дёрнула меня за руку:
– А это кто?
– Где? – отреагировал я.
– Вон, в толпе, в коричневой рубахе!
Мы с Андреем оглядели толпу орущих людей на вокзальной площади, но все замеченные нами коричневые рубахи принадлежали индийцам, с которыми мы не имели удовольствия быть знакомыми.
– Вы что имеете в виду, Савитри? – обратился к ней Гурьев, сдёргивая с носа свои бутафорские очки, чтобы лучше видеть.
Она пожала плечами:
– Вы приехали на такси, следом за вами из такого же такси вышел мужчина средних лет, с небольшой бородкой, в грязной тёмно-коричневой рубашке навыпуск, и сейчас только что я снова заметила его – стоит и пристально смотрит на вас. Вот я и подумала, уж не наняли ли вы себе охрану от меня.
– А где он сейчас? – спросил я.
– Испарился. – Она подняла саквояж и направилась к станции.
На вокзалах индийских городов обстановку тоже не назовёшь расслабляющей. Люди лежат и спят повсюду. Их перешагиваешь, чтобы добраться до нужной тебе платформы, и они ничуть на это не реагируют, потому что пришли сюда отоспаться в прохладе. В киосках продают такую еду, что становишься сыт как минимум на неделю от одного только взгляда на ассортимент. Вздумай я перекусить чем-нибудь на делийском вокзале, я наверняка не имел бы уже счастливой возможности писать эти строки.
Кроме того, ни одна душа не знает, куда, когда и откуда придёт поезд на Калькутту и придёт ли вообще. К счастью, именно здесь мы впервые оценили, что капитан полиции может приносить пользу, даже будучи в штатском, – Савитри Пали мгновенно сориентировалась в происходящем, задала несколько вопросов толпящимся на перронах пассажирам, не снижая при этом скорости, и вскоре мы уже стояли со всеми чемоданами на нужной нам платформе, ожидая прибытия экспресса.
– Нам придётся делать пересадку в Варанаси, – сообщила Савитри. – Но это ничего, всего лишь один день. Вы бывали на священных берегах Ганга?
Гурьев мрачно кивнул.
– Я нет, но с удовольствием увижу Бенарес, – с милой улыбкой ответил я, употребив старое колониальное название города.
– Вы это специально? – кинулась в бой Савитри.
– Нет, – сказал я. – Но я за свободу слова. Если мне так удобно, так я и буду называть известные мне города и страны. Я же не прошу вас выговаривать по-русски слова «Москва» и «Россия».
Действительно, сколько можно?! Произносить «Кыргызстан» – сломаешь язык, а скажешь гостю из Средней Азии «Киргизия» – обидится. Приезжаешь в Ашхабад, а он уже, оказывается, Ашгабат, и попробуй произнеси по старинке это слово в присутствии пятнадцати туркменских мужиков. В соседней с Индией Бирме переименовали всё, что только было можно, в результате чего провинция Аракан стала Ракхаином, река Иравади – Айейярвади, а город Маймё – и вовсе Пьинулуином. Во время путешествия по Бирме с путеводителем, в котором названия были ещё прежними, у меня постоянно возникало ощущение, что я попал в другую страну. Что и было правдой – ведь Бирма и сама переименована в Мьянму.
Индийцев тоже не миновала лихорадка «перемены мест» в стремлении забыть свою колониальную историю. Именно так Мадрас превратился в Ченнай, Бомбей – в Мумбай, а Калькутта – в Колкату. И я не мог отказать себе в удовольствии слегка позлить нашу полицейскую подружку, вспоминая географические названия времён доброй старой викторианской Англии, когда Индия называлась не иначе, чем Британский Радж.
Я предполагал, что она снова начнёт пикироваться. Но ответ её был для меня неожиданным.
– Ну и зря не просите, – спокойно сказала Савитри, раскрыла сумку и извлекла оттуда толстую книжку небольшого формата. – Вот смотрите, на что я потрачу предстоящие четырнадцать дней!
На книге красовалось английское название: «Русский за две недели». Боже, неужели она поняла мой вчерашний выпад так буквально?!
– С аудиофайлами и разговорником! Теперь я сама выучу ваш язык, если уж вы не в состоянии выучить мой! – похвасталась Савитри, убирая назад своё приобретение, и вдруг по-русски добавила: — Как диела?
И в этот момент мне показалось, что акцент её вовсе не такой уж неприятный. И вовсе не набит у неё рот горячими каштанами, просто она перекатывает там два маленьких серебряных шарика, из-за чего все звуки выходят такими округлыми и мягкими.
Впрочем, я сразу отогнал от себя эти мысли, иначе было бы непонятно, кто здесь кого нейтрализует. Нет уж, должна соблюдаться чёткая последовательность действий: найти Летаса, отыскать Золотую Книгу, удушить Гурьева, а уже потом – всё остальное…
Савитри оказалась упорной и сознательной ученицей. За те двенадцать часов, которые наш поезд, с бесконечными внеплановыми остановками «по техническим причинам», тащился до Варанаси по выжженным равнинам и городским трущобам необъятной долины Ганга, она практически не отрывалась от учебника, выписывая оттуда в толстую тетрадь слова и выражения для запоминания. Кроме того, она не давала мне покоя, вынуждая произносить по-русски различные обороты и пословицы из своего разговорника.
– У вас же вроде бы есть аудиофайлы? – взмолился я на третьем часу пути, когда мы ещё только-только выехали из городской агломерации Дели.
– Ничего, – ответила она по-русски. – Давайте тренироваться. Между прочим, это по вашей же просьбе, мистер Санаев, я учу русский!
– Бросьте, всё равно не осилите, – откликнулся я. – Это вам не хиндустани*.
Она едва заметно надулась:
– Я и не обольщаюсь относительно варварских языков.
Гурьев изъявил желание спокойно поспать и не слушать, по его образному выражению, «курс начинающего гастарбайтера», поэтому мы с ним гордо покинули купе, где в одиночестве разместилась Савитри, и перебрались в соседнее, оставив нашу сопровождающую в обществе русского разговорника.
Я всё равно не смог выспаться и чувствовал себя абсолютно измотанным, когда поезд прибыл в священный город всех индусов на реке Ганг, но упускать такую возможность было нельзя, и мы, едва разместившись в гостинице неподалёку от вокзала, отправились осматривать окрестности.
Индусы почитают Ганг едва ли не выше всех своих богов, и в религии индуизма он – небесная река, спустившаяся на землю. Для сотен миллионов людей Ганг и его бесчисленные притоки – источники главного условия жизни: воды. А здесь, в Варанаси, вода реки священна вдвойне, потому что город этот, как всем известно, основал сам господин Шива много тысяч лет назад, и великий Сиддхартха Гаутама, будущий Будда, где-то здесь, на берегах Ганга, произносил свою первую молитву. Тогда этот город назывался Каши, был столицей большого царства, и слава его гремела по всей Индии, потому что со всей Индии паломники приходили сюда окунуться в священную небесную реку. Здесь стояли десятки дворцов и несчётное количество храмов, но кому нужны храмы, если объект главного почитания всегда был рядом – Ганг!
Видимо, именно в эти седые времена здесь появились первые гхаты: каменные лестницы, ведущие к воде, с которых сходили пилигримы для торжественного омовения. Сейчас этих гхатов в центре Варанаси больше ста, и некоторые из них находятся в частной собственности. А огромные рыжие дома, стоящие у берега, ежегодно принимают уже сотни тысяч паломников, приходящих сюда излечить свои болезни, попросить у богов здоровья или – даже чаще – смерти.
Счастлив тот, кто умрёт на берегу Ганга, гласит надпись на стене одного из здешних домов. А если у него при этом будут деньги, счастлив он будет вдвойне, потому что его тело сожгут на костре у самого берега, в ходе специальной церемонии, в огне священного дерева баньян, а пепел отправят в реку. Если же денег на такую радость вы не накопили, государственная электрическая печь к вашим услугам, правда, такой конец – настоящий позор: это как же нужно жить, чтобы даже на собственную кремацию не заработать?
Обо всём этом нам в красках рассказывала Савитри Пали, оказавшаяся неплохим экскурсоводом. Андрей до этого бывал в Варанаси один или два раза, но исключительно с деловыми целями («возил депутатов Госдумы пить и веселиться») и священные гхаты так толком и не рассмотрел. Сейчас же, по мере того как Савитри углублялась в религиозные представления индусов, он на глазах становился всё мрачнее.
Такие места, как Варанаси, где контраст между богатством и нищетой особенно бросается в глаза, очень о многом заставляют задуматься. О том, к примеру, что каждый пятый ребёнок в Индии не зарегистрирован официально – да, он родился, но де-юре его не существует, потому что в его родной деревне нет ни бумаги, ни карандаша, ни одного грамотного человека, который документально оформил бы его появление на свет, а выписывать такого человека из города – слишком дорого для его неимущих родителей, которые, может статься, за всю жизнь не увидят ни одной банкноты. Маленький человек получит лишь имя, но не фамилию, вырастет без школы и грамоты, проживёт жизнь без документов и без единого шанса найти работу или получить образование.
Или о том, кто живёт в шикарных небоскрёбах из синего стекла в Новом Дели. Это те самые небоскрёбы, которые хорошо видны из нищих трущоб где-нибудь под железнодорожными мостами, где ютятся миллионы их соотечественников. В больших городах Индии выстроены тщательно огороженные кварталы, где дети играют на новеньких площадках, бегают по газонам, купаются в бассейнах, а их родители покачиваются в гамаках, наслаждаясь тишиной и комфортом после офисного дня. Те ли это люди, которые за десятки миллиардов долларов покупают сталелитейные и автомобильные компании во всём мире как раз в тот момент, когда в их родной стране от голода, наводнений и болезней гибнут сотни тысяч «неучтённых» людей? Или это те чиновники, которые подписывают контракты на закупки десятков русских истребителей и военных кораблей в отсутствие всякой войны в то же самое время, как под их окнами умирают грудные дети от отсутствия элементарного жилья и пищи?
Мы выросли в СССР, где никогда не было богатства, но не было и нищеты. Мы все жили в одинаковых панельных домах, простеньких, без излишеств, но добротных, и я никогда не пойму, как может существовать на свете такое государство, которое не то что прокормить, но даже сосчитать своих граждан как следует не может.
Молодой, но бывалый лодочник, возивший нас по реке в этот рассветный час, видя наше настроение, решил слегка приободрить своих гостей и, перехватив у Савитри инициативу, начал рассказывать о том, что далеко не каждого можно сжечь на этих берегах. Как бы не так! Беременных женщин, маленьких детей и прокажённых религия браминов* сжигать не рекомендует. Вместо этого, по его словам, им просто привязывают камень на шею и отправляют на дно Ганга.
Мы с ужасом отпрянули от воды, но река даже и без этих рассказов смотрелась не слишком гигиенично. Это уже позже, вечером, Гурьев раскопал где-то данные, согласно которым содержание кишечной палочки в речной воде в черте города Варанаси в пятьсот тысяч раз превышает норму выживаемости. Слава богу, при нашей идиллической утренней прогулке мы этого не знали.
Вода имела ярко выраженный зелёно-жёлтый оттенок, и такого же цвета висела над ней дымка испарений, хорошо заметная в лучах восходящего солнца. На волнах священной реки приятно покачивались обугленные стволы деревьев, пластиковые и бумажные пакеты, строительный мусор и то, что я, присмотревшись, определил как трупы крупного рогатого скота. Их сжечь тоже никто не удосужился.
Савитри сидела как ни в чём не бывало и маленькой плоской фотокамерой делала снимки величественных прибрежных дворцов, где когда-то почитали за честь проживать богатейшие раджи Индии, из чего я заключил, что в те времена здесь было явно почище. Однако теперь раджи переселились отсюда прочь, а со ступеней в реку тянулись бесконечные вереницы людей самого убогого вида. Они раздевались догола, что было несложно, так как, кроме белой простыни, на большинстве ничего и не было, и окунались с головой в мутно-жёлтую воду, пили её из горстей, поливали себе и друг другу на голову, вознося при этом отчаянные молитвы богам. От увиденного я невольно зажмурился: столь жуткой показалась мне перспектива в эту минуту опустить в воду руку.
Чтобы отвлечься от этого кошмара, я заговорил с лодочником.
– А ты сам-то купаешься здесь? – спросил я по-английски.
– А то. Каждое утро, чтобы день успешно прошёл.
– И как, помогает?
– Конечно, – он обнажил в улыбке белые зубы, – раз жив ещё.
– И на голову льёшь?
– Лью, лью.
– А воду пьёшь? – с ужасом вмешался Гурьев, и мы оба инстинктивно слегка отодвинулись.
– Не, воду не пью. – Лодочник снова улыбнулся и сплюнул в Ганг. – Что мне, пить нечего? Но я вам скажу, так уж мы устроены: даже если ежедневно будем её пить, ничего нам не сделается. А вот вам, – он кивнул на меня и Андрея, – точно конец пришёл бы.
Мы не стали спорить. Я, честно говоря, пожалел, что у меня не было с собой пустой бутылочки – у меня в Москве есть пара недругов, дал бы им попробовать воды из Ганга и решил бы тем самым целую кучу проблем.
После поездки по реке мы решили не терять времени даром и отправились гулять по Старому городу, который представляет собой лабиринт узких и вечно кривых переулков, на первый взгляд кажущихся хаотичными. Но на самом деле все они ведут к храму Вишванатх, священнейшему месту, не поклониться которому я просто не мог себе позволить. Андрею уже не представлялось это остро необходимым, но из милости он отправился вместе с нами.
Вскоре после этого, добравшись до ворот храма, мы оказались в жуткой толчее паломников, где мгновенно потеряли Савитри, которую отнесло людской волной куда-то в сторону – женщин в Вишванатх не пускают. Ещё через десять минут я в последний раз увидел высокую фигуру своего друга, сдавленного телами смуглых людей, в очереди к какому-то животворящему источнику. Он без улыбки поинтересовался у меня через их головы, как я поживаю.
Когда же я попал наконец внутрь храма, то Гурьева уже не было видно, и в тот момент, когда я оглянулся назад в поисках его единственной в этом городе светлой шевелюры, то первое, что я увидел, была короткая волнистая борода индуса средних лет в коричневой рубашке навыпуск. Индус стоял возле входных дверей и почёсывал нос.
Не скажу, что мне стало страшно. Напротив, я неожиданно ощутил подзабытое было чувство азарта, адреналиновый всплеск от предчувствия настоящих приключений. Последние дни были слишком спокойными: мирные разговоры за стаканом лаймового сока у бассейна, прогулки по Дели, расслабляющее путешествие на поезде… Я уже подзабыл и о Золотой Книге, и о своём сгинувшем профессоре (а был ли он?). Но коричневая рубашка разом, за одно мгновение, прогнала дремоту. Похоже, начиналось самое интересное.
Прежде всего, я сделал вид, что никого не заметил. Тот же вид, похоже, делал и коричневорубашечник (я про себя назвал его за это «штурмовиком», сравнивая с гитлеровскими дружинниками тридцатых годов с их коричневой формой). Я вновь влился в толпу орущих пилигримов, и меня медленно повлекло к выходу. Только у самых ворот я заметил, что и штурмовик пришёл в движение и стал проталкиваться в том же направлении: ошибки быть не могло, он следил за мной.
Досадно было то, что возле северного угла храма, где мы расстались с Андреем, того уже не было – и как найти теперь своего «профессора» в этом лабиринте беспорядочных кротовых нор, я не представлял. Не появлялась и Савитри, что было совсем уж досадно: как бы с ней не случилось чего в этом Содоме. Около получаса я кружил вокруг Вишванатха: за это время меня несколько раз придавило велорикшей, мне на голову из окон сбросили корзины с едой, и пару раз толпа сдавила меня так, что я вспомнил очереди в продуктовый магазин времён своего голодного перестроечного детства. Выбрался я из этой пробки, как из массажного салона, ощущая приятную гибкость суставов.
В конце концов, похоже, пропал из поля зрения и штурмовик, но к этому времени я был озабочен уже не его персоной, а собственным местонахождением: я элементарно потерялся в клубке бесконечных переулков и обнаружил себя в совершенно пустынном и тихом закутке, зажатом между каменными стенами. Высоко надо мной сияло безоблачное небо, но в этом каменном мешке было темно и влажно – сюда солнечный свет не попадал уже многие сотни лет.
В таких случаях есть только один мудрый выход: я решил вернуться к храму, чтобы выйти из Старого города по той же дороге, по которой пришел. Я развернулся на месте, и, видимо, это и спасло меня тогда от смерти. Потому что длинное и тонкое лезвие кинжала в руке моего приятеля в коричневой рубашке проскочило лишь в паре сантиметров от моей груди, едва не порезав рубашку.
СТРАНИЦА 6 АНТАКА-ПАРВА («О БОЖЕСТВЕ СМЕРТИ»)
На меня с оружием в руках нападали несколько раз, но все эти случаи были связаны с моей профессиональной карьерой в России и имели цель исключительно отъёма собственности. Быстрая реакция и тяжёлый портфель твёрдой буйволиной кожи не раз выручали меня из переделок в областных и районных центрах России, куда забрасывала меня работа на крупные отечественные корпорации. Но сейчас у меня ничего не было, кроме мобильного телефона и сотни рупий в кармане, и убивать меня ради такого куша, думаю, смысла не было никакого. Нет, штурмовика явно интересовала моя шкура, решил я, и это соображение ещё больше подстегнуло меня к отчаянному сопротивлению.
Точно помню, что в этот момент я даже не взглянул в лицо своего убийцы: перед моими глазами был только блестящий стилет. А ещё запомнилась звенящая тишина вокруг нас – тишина, в которой мы начали безмолвную борьбу за то, кому будет принадлежать моя жизнь.
Прежде всего, как только он сделал второй и столь же безуспешный выпад, я на всякий случай сильно ударил его коленом в пах: в большинстве случаев это самое эффективное средство обороны, незаменимое на зелёных улочках московских спальных районов. Мой фирменный удар был проверен богатым опытом подростковой жизни и в своё время заслужил уважение дворовых компаний по всему микрорайону Перово. Однако эта часть тела, как видно, у индийцев устроена несколько по-иному: во всяком случае, мой обидчик не упал и не согнулся с матерным воем, а только слегка отпрянул, широко раскрыв рот от внезапного недостатка воздуха. Впрочем, и этого оказалось достаточно – в тот самый момент я ударил его кулаком по запястью, и через мгновение кинжал, сверкнув на прощание, зазвенел о булыжную мостовую.