Никого у нее ближе и роднее Степы не было, никто больше ее так не понимал. И хотелось бежать, бежать с работы к нему: готовить для него, стирать, смотреть с ним телевизор. Так, как будто они давно уже муж и жена, как будто всю жизнь им суждено рука об руку и до конца.
Нет, не все и не всегда было гладко. Ой, как не радостно прийти усталой с работы и застать дома шумную компанию, а потом с утра убирать за ними пивные бутылки и вытряхивать пепельницы! Еще хуже было, когда Степа приводил девушек. Любка, больная от горя, уходила из дома и часами бродила по окрестным улицам, пытаясь успокоиться. Возвращалась как побитая собачонка, долго пила на кухне чай. Степа выползал из комнаты покурить, она молчала, стараясь не встречаться с ним глазами. Он морщился, сидел рядом злой, сверлил ее взглядом. Иногда начинал с досадой:
— Ну что ты смотришь так, что ты смотришь?! Что я — не человек что ли?!
— Да я же ничего, — оправдывалась Люба. — Я же молчу.
— Ну молчишь, и чего! Лучше бы не молчала! Что ты давишь, прям как моя бабка?!
— Прости, — бормотала Люба и уходила с чашкой в свою комнату. Степа тихо матерился ей вслед. Иногда вскакивал и уходил, громко хлопнув дверью, и Любка снова начинала себя упрекать. Она боялась, что однажды он уйдет так навсегда и не вернется.
Но он возвращался. Шорох в прихожей, осторожный стук в дверь комнаты, бесконечно любимый голос:
— Прости идиота, сестренка.
И она прощала. Ни в чем Степа не был виноват, ничего он ей не обещал, ни в чем не клялся. Просто был, жил рядом, согревал своим теплом. Разве можно желать большего?
А потом Степа поскандалил с генеральным и уволился, хлопнув дверью. Пришел домой потерянный, несчастный, сел, уставившись в стену. Любка присела рядом и, чтобы отвлечь от печальных мыслей, начала рассуждать обо всем на свете. О сплетнях среди своих сослуживцев, о том, что сегодня в новостях передали, о бешеной соседской собаке, которая на людей бросается. Степа слушал, слушал, а потом вдруг резко перебил ее на середине фразы:
— Какой я все-таки фантастический дурак!
— Что ты, — забормотала Люба. — Ты не такой, не говори так.
— Да, дурак, — продолжал Степа. — Все мы дураки, не умеем ценить то, что даром достается. А от судьбы не убежишь. Иди сюда, маленькая...
И обнял Любку. Она замерла в кольце его рук, чувствуя себя и вправду маленькой. Словно ей снова девять лет и отец обнимает ее ласково и бережно.
Тот блаженный, неловкий, сумбурный и счастливый вечер пролетел как одно мгновение. Любке было немного стыдно, что она в свои двадцать шесть еще девственница, она боялась выдать свою неопытность неосторожным словом или движением. Степа, казалось, никогда не был с ней так отчаянно, лихорадочно нежен. Не было ничего и никого — только он и она, только они вдвоем...
Два года пролетело в обморочной, нереальной дымке. Любка не могла поверить в свое счастье, все боялась проснуться в старой квартире одна. Степа устроился менеджером в небольшую полиграфическую компанию. Он больше не мечтал о карьере, выкинул книжки по корпоративной культуре и редко собирал шумные компании. Степа и Люба не афишировали своих отношений, но друзья и без этого как-то очень быстро все прознали. Нет, не осудили, как боялась Люба, — одобрили. Даже подкалывали насчет будущей свадьбы и потомства. Люба очень хотела ребеночка, но Степа хмуро прерывал любые разговоры на эту тему, а навязываться она боялась.
Конечно, кризис и по ним ударил, особенно по Степе — его зарплата зависела от количества заказов. Его бесило и унижало то, что он получает втрое меньше Любы, она знала. Нет, он ей ничего не говорил, но ведь она не слепая. Ясно все было.
* * *
Когда именно это началось, она точно не знала. Может, месяца три назад, может, четыре. Степа повеселел, глаза горели, прямо как в те времена, когда он мечтал построить свою бизнес-империю. Несколько раз таинственно намекал на невероятно прибыльное дельце, которое готовится провернуть, надо только найти «подходящих верных людей». Подробности раскрывать отказывался, хотел сделать сюрприз. Да она и не настаивала. Подозревала, что «дельце» связано со старичком-профессором, о монографии которого Степа ей все уши прожужжал. Прямо ничего не говорил, обходился таинственными намеками, интересничал. Везде таскался с его монографией по искусствоведению. Где они познакомились, она не знала, вроде бы по работе пересеклись. Фамилию старичка Люба помнила хорошо, смешная такая фамилия — Сметана. А вот название монографии из головы вылетело. Что-то по истории.
Потом Степа нашел «подходящих людей». Любу с ними не знакомил, но пару раз она слышала в телефонных разговорах имена Саша и Славик. Несколько раз уезжал неизвестно куда «по делам». Конечно, Любе было интересно, но она давно приучилась не лезть не в свое дело. Степа — он такой, свободолюбивый. Не терпит ни малейшего контроля.
Последний раз уезжал недели две назад, на три дня. Вернулся счастливый, потащил в ресторан праздновать. Тосты поднимал, обещал шубы, бриллианты, новую квартиру. Любке все это сильно не понравилось, она боялась, что Степа влез во что-то нехорошее, преступное. Она тогда плюнула на все свои принципы и попыталась вытащить из Степы, что это за «дельце» с «подходящими людьми» он провернул. Все что могла пустила в ход: и уговаривала, и плакала, даже голос на него первый раз в жизни повысила. Ох как он разозлился! Как кричал! Опять с бабкой сравнивал, обижая до слез. Спали по разным комнатам первый раз за два года.
Было страшно, что этот ледяной, арктический холод останется между ними навсегда. На следующий день Люба взяла неиспользованный отпуск на работе, благо заказов у компании почти не было, и уехала к родителям, пережидать бурю. Она знала, что права и не права одновременно. А Степа был в ярости, лучше ему на глаза не попадаться, когда он такой... Он ведь любит рубить с плеча... А Люба не должна, не может его потерять...
И она уехала. Уехала, чтобы, вернувшись сегодня утром, обнаружить в квартире искалеченное тело.
Глава 7
К концу рассказа Люба совершенно успокоилась. Голос ее звучал глухо и немного отстранено, как будто речь шла о чужих людях. Только иногда подозрительно прерывался.
— А потом я вызвала полицию... И вот... — она замолчала, беспомощно уставившись на меня.
— Да-а-а... дела, — пробормотала я. Мне было просто до слез жалко эту несчастную женщину и ее никудышного, но любимого мужа. На языке вертелись какие-то фальшивые сочувственные слова, но произносить их после проникновенной исповеди казалось кощунством.
Мы помолчали минут пятнадцать. Потом Люба подняла на меня опухшие глаза и произнесла извиняющимся голосом:
— Простите, что я на вас все это вываливаю. Мне просто надо было...
— Да ничего страшного, — перебила я ее с излишним жаром. — Правда! Мне было очень интересно... то есть не интересно... Тьфу ты, сама запуталась. — Я окончательно смутилась. — Я хотела просто сказать, что понимаю вас. У меня тоже совсем недавно погиб муж.
-Да?
— Да. Я знаю, это больно, и будет еще больнее. Я бы на вашем месте не сидела в той квартире одна. Поезжайте к свекрови, ей тоже нужна поддержка. — Я мысленно поаплодировала себе. Иногда выдаю удивительно здравые идеи. — Представляете, каково ей сейчас?
— Да, действительно! — Люба прямо на глазах ожила. — Я так и сделаю!
— Только оставьте свои координаты в полиции, — напомнила я. — А то еще подумают чего-нибудь.
— Да, — потухла она. — Эти могут.
Тут мне в голову пришла еще одна гениальная мысль:
— А давайте обменяемся телефонами? Может, я помочь смогу.
— Да как-то... нехорошо. Я и так доставила вам много неприятностей.
— Ничего подобного! Вы мне, наоборот, помогли.
— Да? Чем? — изумилась она.
О, язык мой — враг мой. Чем она помогла? Чем?
Не рассказывать же, что я тут расследование провожу.
— Я... ну, мне стало легче после вашего рассказа, — промямлила я. — И хотелось бы знать, что с вами все в порядке.
— Ну ладно. — Она по памяти продиктовала свой мобильный, потом с непонятной тревогой посмотрела на дом. — Мне надо туда вернуться?
— Наверное, да. Дверь закрыть, собрать вещи.
Хорошо представляю, каково ей будет снова зайти в ту комнату.
— Или, знаете, можно ведь попросить соседей. У вас хорошие отношения с соседями?
— Да, вполне.
— Можно попросить их запереть, а потом забрать ключ. Если доверяете.
Тут она наконец-то слабо улыбнулась:
— Как хорошо. Так и сделаю! Спасибо вам большое. Я пойду, наверное.
— Да, конечно, до свидания!
Она ушла, а я осталась сидеть на скамейке, тщетно пытаясь привести мысли в порядок. Второй труп за два дня и чужой откровенный рассказ, похожий на крик боли, совершенно выбили меня из колеи. Время приближается к четырем, я еле успевала на радио. Нужно ехать, но встать и дойти до машины не было сил.
Неизвестно, сколько я бы еще так просидела, если бы мое внимание не привлекла ругань колоритной парочки.
Невзрачный мужичонка с недельной щетиной на худом испитом лице громко выяснял отношения с пухлой, броско накрашенной гражданкой.
— Да, етыть туды и растуды. Не мы этова, говорю! — сипел он.
— Тогда кто?! Кто еще?! — визгливо возмущалась дама. — Вы, алкашня, вечно здесь третесь!
— Чувырла толстомясая, — беззлобно ругнулся мужичок. — Мы вчера у Михалыча сидели. Евойная баба свалила. И холодно. — Явно не желая продолжать выяснять отношения, он развернулся и побрел по направлению к пивному ларьку.
— А ну стой! — снова заверещала гражданка в красной куртке. — Стой, кому говорю! Ты куда, я еще не кончила!
Постепенно стало ясно, что причиной баталий послужил небольшой деревянный столик, стоящий в палисаднике под окнами. Я встала со скамейки и подобралась поближе, чтобы рассмотреть, что же инкриминируется местному алкоголику.
Картина преступления не требовала пояснений: на свежевыкрашенном изумительной бирюзовой краской столике и скамейке возле него чернели грубые следы мужских ботинок сорок пятого размера. Я тихонько ухмыльнулась: очевидно, это было не первое покушение местных алкашей на столик, который скандальная дамочка считала своей собственностью. Все еще улыбаясь, я подняла глаза на окошко над столиком и обмерла. В окне сияли алые шторы в ядовито-зеленый горошек!
Мне вдруг стало холодно на мартовском ветру. Очень живо представилась картина, как преступник аккуратно залезает сначала на скамейку, потом на столик, заглядывает в окно, чтобы проверить, дома ли жертва, а потом идет к квартире и звонит в дверь. А ведь Степан сам его впустил! Впустил — значит, хорошо знал — не ждал подвоха. Не ждал, что его привяжут к батарее и начнут вырывать ногти.
Сидеть около этого дома как-то резко расхотелось, и я почти бегом направилась к машине.
Прошла по дорожке, мимо детской площадки и кустов, приближаясь к углу противоположного дома, за которым и оставила свой транспорт. Тут меня ждал новый сюрприз.
Синий «Ниссан Мурано»! Точно такой же, как был там, на бензоколонке, с которой начались мои приключения.
Он стоял прямо на соседнем с моей машиной месте. И кажется, там внутри даже кто-то сидел. Хорошо разглядеть я не успела, потому что отскочила обратно за ближайший куст.
Ну что же я за трусиха! Мало ли в Москве «Ниссанов»? И наверняка среди них хватает синих!
«Может быть, это какой-нибудь совершенно безобидный местный житель», — пыталась я себя успокоить, а ноги уже сами несли меня обратно, под прикрытием спасительного кустарника, мимо бирюзового столика, к противоположному углу дома. Подальше от страшного автомобиля.
Сворачивая за угол, я все-таки обернулась и бросила взгляд через сплетение еще не покрытых листвой веток на злополучный автомобиль. Мне показалось, что переднее его стекло поползло вниз и в темном провале окна показалась рука с огоньком сигареты между пальцев.
Дальше я бежала не оборачиваясь. Только вылетев из дворов на более-менее людный и оживленный проспект, смогла заставить себя перейти на быстрый шаг.
Несмотря на все рациональные аргументы в пользу того, что виденное — просто совпадение и игра моего не в меру буйного воображения, заставить себя вернуться и забрать машину было выше моих сил.
Ну и черт с ней пока. По слухам, убийц хлебом не корми — дай вернуться на место преступления. Значит, поеду на метро, не барыня. В какой стороне тут должно быть метро, я примерно себе представляла, потому что проезжала мимо него. Осмотревшись, я убедилась, что иду в нужную сторону, и прибавила шагу.
Вот что интересно. Если предположить, что убийца видел меня какую-то секунду, что он мог запомнить? Лица в полумраке он, скорее всего, не разглядел. А если и разглядел... не такое оно у меня приметное, чтобы запомнить, один раз скользнув взглядом. Фигуру более-менее скрывала куртка.
Сможет ли он узнать меня, если встретит? Вот я его точно не узнаю. Преступник стоял спиной к свету, поэтому выглядел для меня просто черным силуэтом. Помню только, что высокий был. И, кажется, в сером плаще.
Тут меня осенило. Волосы! Мой природный оттенок — довольно редкий, русый с отливом в медь, вполне мог запомниться. Мужчины, конечно, не так внимательны к подобным вещам, но несколько случаев, когда меня узнавали именно по цвету волос, я могу припомнить. Значит, надо перекраситься. И подстричься.
Мысль оказалась настолько неожиданной, смелой и абсурдной, что я даже сбилась с шага и чуть не споткнулась на ровном месте.
Я одна из тех счастливых женщин, которых полностью устраивает цвет их волос. То есть — абсолютно. У меня никогда даже мысли не возникало перекраситься. Но вот пришло и мое время. Краска смоется, волосы отрастут. Раз уж довелось перейти дорогу поджигателю на синем «Ниссане», лучше иметь надлежащий камуфляж. Целее будешь.
Сжав для решительности покрепче кулаки, я свернула в сторону ближайшей парикмахерской.
Экзекуция заняла немного времени. С цветом я определилась быстро. Меняться так меняться — пусть будет радикально черный. Как у классиков.
После того, как все необходимые операции были проделаны, а моя голова чисто вымыта, высушена и расчесана, я взглянула в зеркало и поняла: любовь к беллетристике в этот раз подвела. Лучше бы я побольше смотрела модных нынче японских мультиков и попросила парикмахера измазюкать шевелюру зеленым или фиолетовым. Хоть розовым в крапинку, только не черным. Более неудачного цвета для меня, пожалуй, не существует.
Из зеркала, в котором я привыкла видеть вполне миленькую мордашку, смотрела какая-то общипанная ворона. Для полного сходства не хватало только антрацитовых теней вокруг глаз, какие бывают у готичных девочек и мальчиков. Даже появился откуда-то острый клювообразный шнобель, наличия которого у себя я раньше не предполагала. Неужели цвет волос может повлиять на длину носа? Или дело в «модной» стрижке, предложенной мастером?
Сделав недюжинное усилие, я заставила себя отвести глаза от зеркала и мило улыбнуться ждущему одобрения парикмахеру.
Ничего, переживем. И не такое переживали. Но зеркала теперь мои злейшие враги. На несколько месяцев.
* * *
На свою новую работу я, разумеется, опоздала. Просто потеряла счет времени в вихре обрушившихся событий. Если бы не синий «Ниссан», если бы я не решила вдруг поиграть в шпионов и замаскироваться...
Когда я открывала входную дверь и проскакивала мимо строгого дядечки-охранника, до начала эфира оставалось минут двадцать. А меня просили приехать минимум за два часа, чтобы «провести инструктаж». Ой, чую, что-то будет. Хорошо, если просто наорут. Терпеть не могу, когда на меня орут, но если уволят, будет гораздо хуже.
Понятия не имею, как продолжить расследование, если профукаю эту работу.
В кабинет Жужельского я влетела без пятнадцати шесть, забыв постучать. Мой новый босс сидел, уткнувшись в экран ноутбука, и даже не поднял взгляда. Минуты три я ждала его реакции, потом не выдержала.
— Извините... — начала я.
— Не извиняю. Еще раз опоздаешь — уволю и денег не выплачу. Ты думаешь, мы тут в бирюльки играем? — Он наконец удосужился оторваться от компьютера и пристально посмотрел мне в глаза.
— Ой, а вы меня узнали? — ляпнула я первое, что пришло в голову.
— А ты надеялась меня разыграть? — Голос его просто сочился ядом. — Как мило! В следующий раз нарядись зайчиком.
Я мысленно выдохнула и досчитала до десяти.
— Прошу прощения за опоздание. Это была абсолютно форс-мажорная ситуация, я попала в аварию, пришлось ждать ГИБДД, потом ехать на метро. Обещаю, что больше это не повторится.
— Меня не интересуют оправдания. Это первый и последний раз, когда я такое терплю. — Я открыла рот, чтобы возразить. — Хватит! Десять минут до эфира. Быстро в студию!
— А как же...
— Восьмая комната. Быстро!
Больше надоедать вопросами начальству я не рискнула. Придется на месте разбираться. Может, все-таки будет какой-то инструктаж?
Восьмая комната оказалась той самой студией, в которой я вчера подслушивала разговор террористов. Сегодня она была залита рассеянным светом, на пульте горело множество лампочек, а за столом восседал тощий юноша с козлиной бородкой.
Молодой человек раскачивался, очевидно, в такт музыке, лившейся из надетых на него огромных наушников. Мое появление он проигнорировал — ну зашел незнакомый человек в студию, делов-то... Я прокашлялась... Ноль реакции.
— Здравствуйте.
Бесполезно. «Доктор, меня все игнорируют!» Пришлось подойти к юноше и похлопать по плечу. Паренек поднял руку, нажал какую-то кнопку на пульте и обратил на меня подслеповато прищуренные глазки.
— Здравствуйте. — Я улыбнулась, призывая на помощь все свое обаяние. — Я ваша новая коллега, буду вести вечерние эфиры. Павел Петрович сказал прийти сюда...