— Здравствуйте. — Я улыбнулась, призывая на помощь все свое обаяние. — Я ваша новая коллега, буду вести вечерние эфиры. Павел Петрович сказал прийти сюда...
Козлобородый молодой человек выразительно махнул в сторону дверцы в стене, на которую я раньше не обращала внимания, снова нажал кнопку на пульте и воспарил на крыльях музыки в горние выси.
Ладно. Не хочет разговаривать — и не надо. Дверца вела в соседнюю комнату, расположенную за стеклом. Ту, в которой вчера совещались террористы.
Комната оказалась даже не комнатой, а каморкой два на два метра. Почти все ее пространство занимал большой стол. На столе фаллическими символами торчали три микрофона, тихонько гудел ноутбук. Все остальное свободное место в каморке заполнял собой в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, который вольготно развалился в продавленном кожаном кресле.
Нет, он не был похож на Карлсона из мультфильма. Просто при виде этого человека в голову невольно приходило именно такое определение. Был он статен, розовощек и полон жизни. Листал какие-то бумажки на столе, выглядел очень увлеченным своим делом и, кажется, даже что-то насвистывал.
— Здравствуйте! — сказала я, просовывая голову в дверь.
Дядечка жизнерадостно улыбнулся:
— Ага! Нашлась пропажа. Что же вы так поздно, девушка? Ладно, ладно, — замахал он руками прежде, чем я успела поведать заготовленную ложь об аварии. — Это все не важно, вы как раз вовремя, через восемь минут ваш выход. Садись. — Он кивнул на табурет рядом. — Да садись ты, садись, не стой в дверях.
Я покорно присела, завидуя непринужденности, с которой он перешел на «ты».
— Вы знаете... — начала я.
Дядька сделал испуганное лицо и замахал руками:
— Нет, нет, нет! Никакого «вы», пожалуйста. Особенно в прямом эфире. Только на «ты»! Хорошо, что вообще приехала. А то бы мне пришлось зачитывать новости. А я терпеть не могу зачитывать новости сам, — он скривил круглую холеную физиономию так, что стало совершенно ясно видно: вот совсем никак не может терпеть.
— Там обычно такую ересь пишут. Или всякие вещи, которые меня совершенно не интересуют, — пояснил он свою позицию относительно новостей. — Впрочем, давай знакомиться. Меня зовут Всеволод, для тебя — просто Сева. Сева Пухов. — Он лучезарно улыбнулся. — Ты когда-нибудь раньше работала на радио?
— Соболева Алиса. Нет, никогда, — ответила я, немного робея под его отеческим взглядом: а ну как, услышав столь откровенное признание, погонит прочь? Мои опасения не подтвердились. Новость его, скорее, порадовала, чем огорчила.
— О, это отлично, что никогда не работала! Знаешь ли, научить человека новой профессии с нуля гораздо быстрее, чем переучивать. Если бы ты не умела грамотно говорить и терялась в сложные моменты, Петрович тебя бы не взял. А все остальное придет с опытом. У меня, видишь ли, своя оригинальная метода ведения эфира. Так что — вот твой стул, вот микрофон, наушники. Расслабься и получай удовольствие.
Почему-то это напутствие показалось крайне подозрительным. Но отступать было некуда, и я с интересом осмотрела свое новое рабочее место.
Большой и, наверное, очень дорогой студийный микрофон доминировал на нем, всем своим видом давая понять: он тут главный. Еще имелся пульт с загадочными кнопками, которые я решила пока не трогать, и наушники.
Белая дверца с треском распахнулась, чуть не задев меня на моем шатком насесте. В проем высунулась рука с распечаткой.
— Новости, погода, пробки, — скороговоркой пробормотал обладатель руки. Потом заметил меня, заулыбался:
— Привет.
— Приветик, — машинально откликнулась я. Красивый мужчина: темнокудрый, загорелый, синеглазый. Даже сходство с Галкиным его не портит.
— Меня Стасом зовут, — продолжал красавец-мужчина, протягивая руку. — А вас?
— Алиса,— не зная, что конкретно делать с этой самой рукой, я ухватилась за ладонь и энергично потрясла.
— Стасик, давай без политесов обойдемся, — забулькал Сева. — Пять минут до эфира, потом девушку потанцуешь.
— Еще увидимся, — заговорщицки подмигнул Стасик и пропал.
— Алиса, ознакомься с новостями! — Сева потряс распечаткой. — Тебе сейчас их нужно будет зачитывать. Вслух, с выражением и без ошибок. Петрович страшно не любит ошибок и оговорок в новостях и всегда за этим следит. Если оговоришься — оштрафует. Так что будь спокойна и не паникуй — у тебя все получится.
— Но как? Я же ничего не знаю! Куда говорить, как... — пробормотала я.
— Ну так надо было приезжать на инструктаж, — посуровел мой коллега. Потом смилостивился и добавил: — Не переживай, чего тут уметь: наливай да пей!
Если честно, то еще после собеседования с Жужельским я опасалась подобного развития событий. Но все была смутная надежда, что звукорежиссер или диджей возьмут надо мной шефство, все объяснят, покажут, дадут попрактиковаться и только потом разрешат работать в эфире. Нельзя же так, с бухты-барахты, допускать совершенно постороннего человека к святому. А вдруг я чего-нибудь ляпну?
Последнюю фразу я произнесла вслух.
— Ляпай, но ляпай уверенно. Это называется эксцентричностью, — процитировал Сева и сам захихикал своей немудреной шутке. Смех его был похож на бульканье. — А сейчас ознакомься с новостями. Три минуты осталось. — Он кивнул в сторону прозрачного окошка.
Проследив за его взглядом, я увидела в прозрачном окошке козлобородого юношу. За его спиной светился циферблат часов. Времени и правда оставалось меньше четырех минут. Не став его, драгоценного, тратить зря, я углубилась в чтение.
Где-то какой-то теракт, никого не убило. Американский президент куда-то поехал договариваться с кем-то о свободе и демократии, а наш премьер-министр тоже куда-то поехал, договариваться с кем-то о чем-то еще. В конце, как водится, отдельный раздел, посвященный всяким звездам шоу-бизнеса. Ничего особенного. Стандартный набор новостей. То, что зачитывают, наверное, все радиостанции мира раз в час. Внизу листа логотип новостного агентства.
От изучения распечатки меня оторвал голос нового коллеги:
— Наушники надень! Сейчас отбивка пойдет!
Я поспешно нацепила огромные «уши». В них зазвучала бодрая музычка и замогильный потусторонний голос объявил: «Радиостанция «Свобода Звука». В путь по волнам музыки», а самоуверенный женский добавил: «Восемнадцать часов в столице. Новости».
И тут весь мой мандраж куда-то испарился. Уже совершенно не беспокоясь о последствиях, я зачитала новости, даже не пытаясь подражать интонациям профессиональных дикторов с радио. Интуиция подсказывала: все равно не получится, а Жужельского мое чтение вроде бы устроило. Под конец, совсем обнаглев, я добавила:
— С вами была Соболева Алиса. До встречи.
В «ушах» снова заиграла отбивка. Пухов демонстративно зааплодировал:
— Ну вот, а говоришь — не умеешь.
— И это все? — Я почувствовала легкое разочарование. И стоило волноваться!
Сева, правильно поняв мои чувства, лишь ухмыльнулся:
— Нет, это только присказка, сказка впереди. После рекламы.
— А что мне делать во время эфира?
— О, это уж ты не беспокойся. Там увидишь, — ответил он и заговорщически подмигнул. — Главное, что бы ни случилось, не ударяйся в панику, не теряйся и делай вид, что так и задумано, тогда все отлично пройдет.
В «ушах» закончилась реклама «продвинутых курсов живого английского языка» и зазвучала новая отбивка. Сева поднял руку, призывая меня к молчанию.
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. В эфире программа «Пух и прах» и я, ее ведущий, — Сева Пухов. Сегодня, дорогие мои, мы поговорим о празднике, который ежегодно создает головную боль всему мужскому населению нашей страны, о светлом, радостном весеннем празднике. Некоторые острословы еще называют его гинекологическим. Специально по случаю праздника я решил сделать подарок слушательницам и снова разбавил суровый мужской коллектив нашей радиостанции представительницей пола, традиционно именуемого «слабым». Встречайте, дамы и в особенности господа — Алиса.
Выпалив все это в микрофон, он нажал какую-то кнопку на пульте и довольно откинулся в кресле. В наушниках зазвучала запись восторженных аплодисментов. Я молчала, несколько офигев от такого представления. Через пару секунд моего выразительного молчания Сева снова взял инициативу в свои руки.
— Молчит, молчит моя новая коллега. Стесняется поприветствовать нас. Алиса, порадуй наших слушателей, скажи какую-нибудь глупость!
— Э-э-э, — протянула я в микрофон. — А что бы ты хотел услышать?
— А ты всегда говоришь другим то, что они хотят слышать? — с живым интересом поинтересовался Пухов.
— Ну, обычно по ситуации, — ответила я, все еще не понимая, чего он от меня ждет.
— Предположим, ситуация благоволит. Радиослушатели все еще ждут от тебя глупость, можно даже две — регламент позволяет.
— Предположим, ситуация благоволит. Радиослушатели все еще ждут от тебя глупость, можно даже две — регламент позволяет.
— Ну... я думаю, что Восьмое марта — хороший праздник, для многих даже семейный. Мы вот с семьей всегда его празднуем.
— А как насчет двадцать второго апреля? — с преувеличенным сочувствием поинтересовался Сева.
— Двадцать второе апреля? А это праздник? — я судорожно пыталась припомнить, чего такого важного празднуют в этот день. Дата была смутно знакома, что-то такое вертелось в голове, но связать ее с конкретными событиями не удавалось.
— Праздник. И для некоторых даже семейный. Прекрасный, светлый праздник. Ну же, Алиса, ты наверняка вспомнишь, если постараешься!
— Китайский Новый год, — неуверенно предположила я.
— Великолепно! Ты сказала две глупости и уложилась точно в регламент. — Сева выглядел довольным, как объевшийся сметаны кот, а меня все это начало изрядно злить. Я не привыкла чувствовать себя дурой и тем более не привыкла к тому, чтобы самоуверенные жлобы самоутверждались за мой счет, поэтому стала прикидывать, как бы поизящнее его посадить в лужу.
— Но давайте вернемся к нашему празднику. Точнее, не к нашему, а к женскому. Алиса, как ты считаешь, почему бабский день празднуют именно восьмого марта?
— Честно говоря, понятия не имею. Но думаю, ты сейчас нам расскажешь.
— Ну хорошо — начнем с малого. Как ты считаешь, когда столь любимый твоей семьей праздник отпраздновали в первый раз?
— Восьмого марта, — сказала я и злорадно улыбнулась.
— Умничка, догадалась. А в каком году?
Нет, больше он меня так не поймает.
— Если ты мне дашь подглядеть в твою шпаргалку, я назову точный год.
— Ах, я бы дал, но у меня нет никакой шпаргалки! — Сева демонстративно взмахнул пустыми руками. — Да и не нужна она, пока я помню школьные уроки истории. Итак, дорогие радиослушатели, Алиса ответа не знает. Давайте примем звонок, может быть, кто-нибудь из вас окажется более эрудированным.
С этими словами он нажал какую-то кнопку на пульте. Я услышала в наушниках длинные гудки, потом густой мужской бас:
— Алле!
— Здравствуйте, вы в эфире! Представьтесь, пожалуйста.
— Меня Володя зовут.
— Здравствуйте, Володя. Скажите, что вы думаете по поводу Восьмого марта?
— Дурь все это. Дурь и одни траты. — Даже по голосу было ясно, что мужик аж лучился праведным гневом. — Я вот владелец бизнеса. Это просто вредительство —- такие праздники устраивать. Сначала все неделю пьют, потом неделю пьют. Две недели нормальной работы нет. Этот праздник только бабам выгоден, чтобы серьги и шубы выколачивать из мужей. Еще всякие Гиви, которые цветами торгуют, наживаются...
— Спасибо, я понял вашу мысль, — перебил его Сева. — А как вы считаете — когда Восьмое марта отпраздновали в первый раз?
— Да когда-то в начале века. То ли в десятом году, то ли в пятнадцатом. Точной даты не помню, но это социалисты придумали.
— Да, вы совершенно правы, Володя. Спасибо.
— А двадцать второго апреля мой тезка Владимир Ульянов родился. Скажите вашей девочке, что стыдно не знать таких вещей! Знаете, Сева, — тут он заволновался, заговорил быстро и даже немного заискивающе, — я всегда с таким удовольствием вашу передачу слушаю. Но вот зачем вы все время каких-то идиоток в эфир пускаете? Что Марина ваша, что Катя, теперь вот Алиса. И не я один так думаю, все мужики так считают.
— Ничего не поделаешь, Володя, это требование компании. Спасибо за теплые слова, оставайтесь с нами.
В наушниках раздались короткие гудки.
Хммм... Интересная информация про «идиоток в эфире», стоит обдумать на досуге.
— Прав, совершенно прав оказался наш радиослушатель. Впервые Восьмое марта отпраздновали...
Сева углубился в историю, а я — в свои невеселые мысли. Роль моя была понятна совершенно: «баба-дура», над которой прикалываются и Сева, и мужчины-слушатели.
Ладно, ради расследования можно побыть и дурой.
Мой коллега распинался еще минут двадцать. Иногда он обращался ко мне с вопросами или подпихивал локтем в бок, намекая, что пора бы мне прорезаться. Рассказывал Сева здорово, но события, связанные с забастовкой текстильщиц и Кларой Цеткин, были настолько далеки от предмета моих размышлений, что выпасть из образа «дуры-блондинки» так и не получилось. Я то и дело ляпала глупости, отвечала невпопад и вообще всячески радовала как Севу, так и мужиков-слушателей.
Наверное, женщины, которые слушали программу (если такие вообще имелись), успели меня возненавидеть. Я и сама изрядно взбесилась от происходящего. Сева не просто включал меня в беседу, он ставил ловушки, поддевал, хохмил. Я тупила, опаздывала с ответами и смотрелась (точнее — слышалась) полным тормозом. Как назло, остроумный ответ приходил в голову через пару секунд после того, как я ляпала очередную глупость.
Злость как-то мобилизовала. Если вначале я мысленно согласилась с ролью дуры, то теперь решила обломать им малину. Благо, прямого запрета достойно отвечать на Севины наезды от начальства вроде бы не проступало.
Рассказав напоследок бородатый анекдот, Пухов объявил:
— Ну а теперь прослушаем рекламу и примем несколько звонков от радиослушателей. Позвоните нам, чтобы рассказать, как лично вы относитесь к этому празднику и были ли у вас забавные случаи, связанные с ним?
Слушатели, конечно, не заставили себя долго ждать. Сева принял один за другим целых пять звонков. Первые два оратора, правда, ничего нового и интересного нам не сказали. Только проблеяли какие-то банальные фразы и пожелали побольше счастья женщинам.
Третий поведал забавную историю, как он подарил жене на Восьмое марта вибратор, и та устроила скандал.
Зато потом начался настоящий цирк с конями. Судя по тому, как обрадовался мой коллега, он только этого и ждал. Очередной собеседник со всей уверенностью хорошо информированного человека заявил, что данный праздник — жидомасонские происки с целью отвлечь честных людей от поисков мирового заговора. В доказательство своих слов он привел какую-то невнятную цитату, по его словам, из Платона. А когда Сева вежливо, но с ехидцей в голосе поинтересовался, при чем тут Платон, наш собеседник обозвал то ли Севу, то ли Платона жидом и бросил трубку.
Последний звонивший все пытался рассказать, какую его жена готовит замечательную селедочку под шубой и как хорошо потребить ее под водочку за здоровье всех женщин. От вопросов по существу мужик уклонялся с ловкостью профессионального лжеца, упорно возвращаясь к селедке. В конце концов его пришлось отключить прямо на том месте, где он перешел от процесса разделки селедочной тушки к особенностям приготовления шубы.
На этом обсуждение Восьмого марта закончилось. После очередного рекламного блока я зачитала свежие новости, и Сева предложил поговорить о личном оружии и превышении пределов самообороны. Немного поразглагольствовав о современном законодательстве в этой области и сравнив наш опыт и опыт США, он снова решил вовлечь меня в разговор:
— Алиса, скажи, у тебя есть какие-нибудь любопытные соображения?
О, еще бы у меня их не было. Два трупа кого хочешь убедят, что пистолет — предмет первой необходимости.
— Я считаю, что полиция не всегда в состоянии защитить меня, поэтому хочу иметь возможность защитить себя самостоятельно.
— Необычная позиция для девушки. То есть ты за свободное распространение оружия? Чтобы его покупали всякие преступники, психопаты, малолетняя шпана...
Подлый, но эффективный полемический прием — довести высказывание собеседника до крайности и осудить. Защититься от такого трудно.
Я вспомнила, как в институте посещала факультатив кафедры телевизионщиков. Там учили в том числе и методике общения с демагогами.
— Угу, а еще я за то, чтобы оружие раздавали детям в детском саду вместо гуманитарной помощи. Также хорошо было бы, если на улицах поставили терминалы с бесплатной выдачей населению взрывчатки и боеголовок. И обязательно нунчаки.
— Я серьезно...
— Так ведь и я серьезно, Сева. О какой самообороне можно говорить, когда в хозяйстве нет нунчаков?
Очень трудно доказать, что ты, на самом деле имел в виду, когда оппонент доводит высказывание до крайности. Любые возражения смотрятся как оправдания. Гораздо действеннее довести крайность до абсурда.
Сева знал это не хуже меня.
— Нунчаки — это хорошо, но давай вернемся к огнестрельному оружию...
Он еще пару раз пытался поддеть меня, но я была настороже. Тема оружия неожиданно увлекла. Простая внешне, она таила в себе массу юридических и этических вопросов. Когда Сева перестал прибегать к дешевой демагогии, спор получился по-настоящему увлекательным.
Прозвучала запись с мнением юриста, потом напарник зачитал справку о трагедии в школе Колумбайн. Мы приняли несколько звонков как от сторонников, так и от противников легализации.