Врач бросился к двери.
– Медсестру с препаратами позовите быстро. У нее приступ…
…После сердечных и успокоительных уколов Валентину перевели в палату, поставили капельницу. У нее было изможденное лицо с синими губами, тенями под глазами.
– Сердце? – спросил Масленников у Аркадия Петровича.
– Букет! – пожал плечами тот. – И сердце, и ломка, и страшное потрясение той ночи, вот что я могу сказать.
– Почему она на допросах скрывала, что заходила в комнату тети?
– Она не скрывала, скорее всего. Это ее мозг спасался от того, что она не хочет вспоминать. Я ж предупреждал: наркотики могут дать искаженную картину. Она увидела сейчас то, что показали ей они. Как тогда себя вела – это ей уже не вспомнить, наверное. Извините, чем смог, тем помог…
Земцов взял видеокамеру, диктофон, поблагодарил врача.
– Как вы думаете, можно вернуться еще к тому моменту, который вызвал у нее потрясение?
– Я бы не стал рисковать. Мы дошли до края. Дальше возможны плачевные последствия… Инфаркт, инсульт…
– Понятно. Вас проводят. Будем работать с тем, что есть. Это немало.
Они с Александром Васильевичем вернулись в его кабинет. Там их ждали Петров и Кольцов. Все напряженно смотрели и слушали рассказ Валентины. Долго молчали.
– Что из этого вытекает, адвокат? – спросил наконец Земцов. – Только не для трибуны, а на самом деле.
– Она могла увидеть ее убитой, в своем воспаленном состоянии испугаться настолько, что нахлынули все призраки прошлого, с которыми она, видимо, борется всю жизнь. Спаслась. Проверенным способом – в закрытой комнате, с дозой из матраса… Второе. Она могла, конечно, увидеть всех этих покойников, когда тетя еще была жива. Ей показалось, что они хотят ее убить, она боролась. В результате – задушила тетю. Третье, самое крутое предположение: она могла там увидеть каких-то людей, которые показались ей матерью и отчимом. И, наконец, самая спокойная версия, которая приводит нас к первой: она могла не заходить в ту комнату, где лежала задушенная Антоновым тетя. Закрыться, спрятаться и увидеть кошмарный наркотический сон. Который сейчас и поведала.
– Врач сказал, это потрясение той ночи.
– Она такой человек, что у нее через ночь потрясения.
– Что делать с этим?
– Мое мнение – предъявлять обвинение Антонову. С отсрочкой, разумеется. Если он выкарабкается. Ветлицкую нужно выпускать по состоянию здоровья и в связи с тем, что ее вину вы не сумели доказать.
– И мы взяли и бросились выполнять приказ адвоката, – саркастически произнес Земцов.
– Но он прав, Слава, – перебил его Масленников. – Послушай меня, я тоже неплохой врач. Она на пределе. Она может сойти с ума, совершить попытку суицида… Дело громкое, у нас, по сути, нет ничего, кроме предположений. Если мы совершим ошибку, которая прикончит эту несчастную… Зачем нам такая неприятность? Пока Антонов поправится, если это произойдет, вполне могут всплыть какие-то вновь открывшиеся обстоятельства. Начнутся суды за наследие… Предлагаю понаблюдать.
– О! – значительно произнес Кольцов. – Наконец-то я обеспечен работой на всю оставшуюся жизнь.
Часть вторая
Глава 1
Адвокат Петров хорошо поработал с рассвета. Легкий ветерок чуть шевелил тонкую штору открытого окна. Валентин откинулся на высокую спинку стула и с наслаждением вдохнул упоительный запах августовского утра. Для него эти летние месяцы навсегда останутся самыми сладкими. Медовыми. Они с Мариной расписались вот уже три недели назад.
Долго и напряженно продумывали, как построить борьбу с мужем Марины, который, как они боялись, развода не даст. Но все оказалось вовсе не сложно. На переговоры с мужем пошел Валентин. Сказал короткую речь, которую готовил в мыслях всю ночь, выдержал долгий, не сильно доброжелательный взгляд на протяжении мучительной паузы. Но после первых же слов мужа готов был обнять его, как лучшего друга.
– Если вы с ней думаете, что я буду бороться за чужую любовницу, то вы меня сильно недооцениваете. Я пытался удержать свою женщину. Понимаете разницу? Это раз. Связываться с вами я вообще не желаю, наслышан, – это два. Она может подавать на раздел квартиры. Это три. Письменное согласие на развод завтра будет у моей секретарши. Это четыре. Надеюсь с вами больше никогда не встретиться.
– Это пять, – машинально произнес Валентин. – Я… Мы вам очень благодарны. Квартира у нас есть.
С письменным согласием бывшего мужа и хорошим отношением к Петрову заведующей районным загсом великое дело создания их законной семьи из безумной и беззаконной страсти решилось в считаные дни.
Отпуск он себе дать не смог. Марина тоже расхлебывала последствия серьезного материала. Да им и не нужны были ни моря, ни леса, ни отели, ни рестораны. Они оказались жадными: ни с кем и ни с чем не хотели делить свое сумасшедшее счастье. Выкраивали дни, часы, минуты, мчались сюда. Растягивали ночи… Валентин посмотрел свое расписание: пожалуй, сегодня можно никуда не ехать. Значит, и Марина останется. Она такая… Она не подчиняется ему, как мужу, старшему, более опытному. Она идет рядом, идет навстречу – и по жизни, и в страсти. В моменты самого невыносимого жара может смотреть на него без ложного стыда – прямо и прозрачно, как грешница в раю. Валентин даже сжал крепко зубы, почувствовав знакомый холодок во рту – знак нестерпимого желания, – так захотелось ему броситься к ней, разбудить, обнять… Нет, нужно учиться руководить собой, так и опостылеть можно… Но вроде пока это не грозит. Он подождет, пока она проснется, сама позовет. Он смотрел на их снимок в рамке на столе и не мог ею налюбоваться. Его все восхищало и возбуждало в ней. Аккуратная, женственная фигурка, милое, родное лицо с выразительными серо-зелеными глазами под тонкими по-детски удивленными бровями, короткий носик с едва заметными веснушками, губы – нежные, горячие, зовущие… Пальцы с коротко постриженными ногтями, русые прямые волосы, ступни с розовыми, как у ребенка, пятками. Он забыл, просто выбросил из головы и сердца ту ужасную историю с нападением на нее Романа Антонова, он решил никогда не узнавать у Марины, что там случилось на самом деле… И пока он об этом думал – все вдруг вспомнил, больно и остро. Но решил так решил. Забыто. Да, не так-то просто. Он вошел в ванную, второй раз принял холодный душ, потом заварил крепкий-прекрепкий кофе, пил его быстро, большими глотками, как болеутоляющее средство… И тут она запищала в спальне:
– Валя, и я хочу кофе!
Сразу все отступило, а то, что нужно и важно, вернулось… Он сделал несколько бутербродов, достал оставшиеся с вечера пирожные: Марина сказала, что, раз у них медовый месяц, они вообще будут есть только торты, пирожные и мороженое. Он, конечно, не отказывался от человеческой еды. Но, заказывая в ресторанах обеды и ужины на дом, сладкого покупал, будто на летний детский лагерь. И сам тоже на него подсел. Надо бы вовремя остановиться. Валентин вошел с подносом в спальню, когда Марина юркнула под одеяло, прибежав из ванной. Она строго следила за тем, чтобы он не видел ее неумытой.
– Есть хочу! – радостно сказала она и удобно уселась.
Ела она с удовольствием, вкусно, просто заражая его своим здоровым аппетитом. Они быстро обсудили его и ее дела. Решили, как их сдвинуть, освободив сегодняшний день. Потом вообще поговорили обо всем, что было на слуху – в политике, в сфере светских скандалов, о чем говорят в редакции, что он слышал от разных клиентов… Он поставил поднос на столик, она довольно потянулась и спросила:
– Значит, можно опять спать?
И уютно зевнула.
– Да нет, – сказал он. – Ты способна спать двадцать четыре часа подряд, если тебя подкармливать время от времени. Как труженик я возмущен таким отношением к жизни.
…Она уже не хотела спать. Она тянула к нему руки, таяла, раскрывалась для него, как цветок под солнцем… И вдруг это случилось. Он вспомнил. Ему как будто лезвие воткнулось в висок. Он сжал двумя ладонями ее лицо, постарался сказать спокойно, но не получилось.
– Мне все известно, – произнес он. – Я знаю даже, кто это был. Не знаю только, что он успел сделать и кто его ударил по голове. Романа Антонова.
Она побледнела. Освободилась, чуть отодвинулась.
– Мне не надо было это скрывать, да? Мы бы уже все обсудили, я бы не мучилась. Он жив?
– Да. В неважной форме, но есть надежда, что выкарабкается.
– Ты же не думаешь, что это я его ударила?
– Не знаю.
– Если бы я… Я рассказала бы. Это был другой человек. Он меня спас. Ничего не случилось… Благодаря ему. Он сказал, что, если я тебе сообщу, его посадят…
– Откуда он меня знает?
– Это Коля Гришкин. Твой свидетель. Он следил за отцом, понял, что тот собирается сделать – тот ему что-то говорил, – и приехал за ним. Ударил его сзади бутылкой шампанского. Ее привез Роман. Если он узнает, кто его ударил, то убьет Колю.
– Дорогая, – Валентин сел, потянулся за сигаретами. – Извини, я здесь покурю. Так вот, моя распрекрасная девочка, я настолько рад тому, что тебя спас этот косоглазый Гришкин… Я говорил себе, что это все условности, что к насильникам не ревнуют… Это не так. Я пережил страшную боль. По сравнению с ней то, что ты мне не доверяешь, просто ерунда.
– Дорогая, – Валентин сел, потянулся за сигаретами. – Извини, я здесь покурю. Так вот, моя распрекрасная девочка, я настолько рад тому, что тебя спас этот косоглазый Гришкин… Я говорил себе, что это все условности, что к насильникам не ревнуют… Это не так. Я пережил страшную боль. По сравнению с ней то, что ты мне не доверяешь, просто ерунда.
– Я доверяю, – заплакала Марина. – Но это была не только моя тайна. Я боялась. Ты очень принципиальный.
– Боже! Я так здорово притворялся? Принципиальный Дзержинский! Я просто безумный влюбленный дурак. Я нашел эту скотину, поспособствовал его излечению в расчете на то, что он заговорит и сядет за убийство Надежды Ветлицкой.
– Ты хочешь ему так отомстить?!
– Да нет же. Какой ужас! Я на самом деле думаю, что он убийца. И не только я. Поэтому Валентина на свободе.
– Ты говорил, что они не смогли доказать… Ты ничего не сказал про Антонова…
– Я и дальше собирался молчать. И убеждал себя, что забыл историю с нападением на тебя. Но не вышло.
– Как хорошо, что не вышло, – Марина, стоя на коленях, обняла его за шею и заревела в голос.
Глава 2
К вечеру Валентин вернулся в свой кабинет. Марина продолжала лежать на кровати с книжкой и своим любимым блюдом, наполненным ягодами. Он какое-то время сидел, как свободный человек, избавившийся от тайного тяжкого груза, и думал, что может поставить рядом один этот день и всю свою жизнь. Он решил не работать, а привести в порядок документы, папки, чтобы с утра ничего не искать… Что это? Боже! Письма Веры Ветлицкой. Он забыл их вернуть Валентине. А они – такая ценность для дочери… Для наследницы… «Надеюсь, Валя не станет ими торговать», – подумал адвокат, не испытывая особой надежды. Это большой соблазн. Такие письма купят за любые деньги.
Он открыл папку, вытащил листок наугад.
«Ты больше ничего мне не рассказываешь. Нам не до того. Или ты уже все мне поведал о себе? Интересно, когда меня нет, ты рассказываешь свою жизнь Наде? Она знает, что ты несколько раз плакал при мне из-за страшной вины перед дочерью? Сомневаюсь, что ты мог ей показать свои страдания и слезы. Я помню каждое твое слово. Я помню всех твоих женщин. Ты говорил, что до Анны никого не любил, но когда увидел меня, понял, что такое настоящая страсть. Представляю, что ты почувствовал, когда я познакомила тебя с сестрой. Вот радость-то: две одинаковые страсти… Прости, ты знаешь, грубость – это не мое. Просто ноет что-то постоянно. Я начинаю ненавидеть свое отражение в зеркале. Как будто это сестра-близнец. Я, конечно, люблю Надю… Боже, как я запуталась. Как я была счастлива в детстве, какой богатой себе казалась – ни у кого не было точно такой же сестры. Она сильнее и умнее меня, я так гордилась ею, так доверяла… Но однажды… Я никогда не рассказывала тебе о том, что произошло. Даже не произошло, а так, показалось… Я испугалась и никогда не думала больше об этом. Мы тогда жили с Валей в квартире Алексея. Я заехала сюда как-то днем без предупреждения, мне понадобилось взять какие-то книги. Надя должна была быть на работе. Я открыла дверь своим ключом. И ты представляешь, на кого я сразу налетела в прихожей? На Алексея, который тоже должен был быть на работе. Он надевал туфли, что-то пробормотал насчет того, почему здесь оказался: мол, был рядом, обнаружил, что у него денег нет на метро, на всякий случай зашел. Надя ему дала. У него вообще-то всегда был проездной. Но я не стала ничего спрашивать, ужасно не хотелось. Надя спокойно вышла из своей комнаты в халате и сказала: «Надо же – вы, наверное, договорились здесь встретиться?» Она намного умнее Алеши… Почему я это вспоминаю. Я никогда его особенно не любила. Мне казалось, что Надя относится к нему немного пренебрежительно, ну, это ее стиль. Но если он там оказался не случайно, то не потому, что он ей был нужен. Теперь я понимаю: ей нужен тот, кто принадлежит мне… Извини, я не сравниваю тебя и Лешу, ну какие сравнения. Он – обычный, тусклый человек, ты – яркий и солнечный мужчина из женских снов… Но если бы я хотела и могла сделать тебе больно, я бы прокричала: «Она не тебя любит, она просто мечтает ограбить меня. Поэтому у нее никогда не было своего мужчины. При ее-то красоте».
Но я этого не делаю. Я вспоминаю сейчас все, что ты мне рассказывал о себе, и нахожу в твоем добром сердце жестокость, из-за которой случилось то, что произошло у нас… Надя должна была почувствовать в тебе эту жестокость и действовать наверняка.
Помнишь, ты рассказывал, как студентом снимал комнату у одинокой женщины? Ее звали Галиной. Однажды ночью она пришла к тебе. Через какое-то время сказала, что беременна. Ты на следующий день в ее отсутствие собрал вещи и сбежал к ребятам в общежитие. Она несколько раз приходила, пыталась поговорить, а ты уходил. Но однажды она встретила тебя у выхода из института и сказала, что родила дочь. Она тебя шантажировала, собиралась писать заявление. Тогда все было очень строго. Ты уже издавался, собирался вступать в Союз писателей и в Союз художников, а тебя могли просто выгнать из института за аморальное поведение. И вы договорились, что ты запишешь девочку на себя, а Галя не станет подавать на алименты. Ты просто будешь присылать ей деньги, когда они у тебя появятся. Ты говорил: она такая алчная, при слове «деньги» любой вопрос мог быть решен. Так вы и сделали. Ты пошел в загс, записал на себя ребенка и даже не посмотрел на него! Потом какое-то время платил, а когда стал известным и защищенным, она перестала к тебе обращаться. Возможно, ты как-то дал ей понять, что нужно отвязаться… И ты никогда не интересовался: что за дочка у тебя растет, как живет и жива ли… Ты даже имени ее не запомнил.
Почему-то мне не показалось это жестоким, когда ты рассказывал. Ты умеешь все объяснить… Ну, обычная мужская история. Просто женщина попалась нечестная, попыталась тебя подловить. Ей это не удалось. А твоей дочери удалось родиться… В общей сложности у тебя две дочери и одна падчерица. Три твои жертвы… Мне как будто яд попал в кровь. Мои чувства к тебе отравлены, моя любовь больная, наша страсть – горькая, как в пожаре, аду… Мы сейчас увидимся. Я ничего тебе не скажу».
Петров задумчиво отложил письмо. Как-то получилось, что он прочел его впервые. Еще одна дочь… По-хорошему, такие письма нельзя отдавать Валентине. Дело не закрыто, они могут еще понадобиться следствию. А люди, которые ведут сейчас с ней какие-то дела – а они их ведут, он проверял, – способны его завтра сделать бестселлером. Причем что угодно может пропасть и, наоборот, появиться то, чего не было. Что-то погорячее… Надо подумать и пора бы нанести ей визит. Она, кстати, недавно звонила и сказала, что на днях получит какие-то деньги и расплатится с ним. Он договорится насчет писем.
Валентин набрал телефон Кольцова.
– Сережа, добрый вечер. Не помешал?
– Немного. Сижу на хвосте. Жду звонка. У тебя что-то срочное?
– Не особенно. Просто нашел одно письмо Ветлицкой, раньше его не читал. У Майорова есть или была еще одна дочь. Внебрачная. Студенческий грех. Официально он ее признал, но фактически бросил, никогда не видел.
– Ну и что?
– Интересно.
– Какой ты любопытный, Валек! А помнишь, Масленников нам обещал: в этом деле еще будет небо в алмазах. Народ набежит, судиться все начнут, обстоятельства разные всплывут. Накаркал. Пошли новые младенцы, скоро новые близнецы появятся…
– Весело ты, однако, настроен. Это хорошо. Когда схватишь хвост, посмотри, что сможешь, по поводу первой дочери, ладно? Кстати, Валентина на днях собирается с нами расплатиться.
– Ты б с этого и начал. А как это у нее получилось, интересно? Она ж еще не вступила в права наследства.
– Торгует, полагаю, документами напрямую и по-всякому. Все ведь осталось у нее в квартире. Пока Ирина Майорова чего-то добьется в судах…
– Вместо архивов обнаружится записка: «Здесь был Вася», – оптимистично заключил Сергей.
Глава 3
Ирина поздно вышла из офиса, неторопливо подошла к машине, и вдруг к ней шагнула странная личность. Ирина вздрогнула. Какая-то старуха вцепилась ей в руку, смотрела прямо в лицо злобными глазами и при этом улыбалась страшным ртом с несколькими желтыми зубами!
– В чем дело? – вырвала руку Ирина. – Что вам нужно? Я попрошайкам не подаю.
– Ой, какие мы гордые, – проскрипела старуха. – А я ничего ни у кого не прошу. Пришла в трудную минуту с родственницей познакомиться.
– Вы сумасшедшая?
– Нет, – еще шире заулыбалась старуха. – Я – мать сестры твоей, поняла?
– Точно сумасшедшая. Дайте пройти.
– Подожди, Ирочка, – вдруг почти запела старуха ласковым голосом. – Ты лучше посмотри. Это метрика моей Людки. Видишь, отец написано… Видишь кто?
– Вы хотите сказать, что Александр Майоров, отец вашей дочери… мой папа?
– Я это сказала.
– Ладно, давайте кончать этот спектакль. Я устала. Майоровых много, Александров еще больше… Вы прочитали о нас в газете и решили воспользоваться тем, что ваш муж или кто он там был однофамильцем моего отца. Зачем?