Тут Ник вспомнил, что брату ведь вчера вкололи что-то страхонагоняющее.
– Боишься, да? – сочувственно спросил он.
– Не то чтобы… Но настроение не очень…
– Гад он, этот Страхов! Запудрил нам мозги. И дальше будет пудрить!
– Наоборот, – возразил Вик. – Он хочет, чтобы мы ему помогли.
– А почему тогда не отпускает?
– Наверно, он не может. Боится Бешеного Генерала.
Сказав это, Вик осекся и осмотрелся. Если тут везде камеры, за ними наблюдают и слышат, что они говорят. Камер он не заметил, но все-таки показал глазами Нику на потолок.
– Тем более надо отсюда смываться! – прошептал Ник. – Я не в зоопарке, чтобы на меня глазел неизвестно кто!
Он подошел к окну, приоткрыл его, выглянул.
Комната располагалась на втором этаже, но прямо под окном был карниз, который вел к пожарной лестнице. А вокруг здания ни забора, ни охраны не видно. Значит, стоит только выбраться из дома, и они на свободе! То есть не совсем на свободе, они в этой дурацкой подземной стране, но все-таки…
Ник позвал Вика, показал ему на карниз и лестницу. Молча, чтобы подслушивающие не догадались.
Вик понял и закрутил отрицательно головой. И прошептал:
– Высоко!
– Забыл, как ты за мячиком на крышу дома лазил?
Вик не забыл. Он действительно лазил за мячиком, застрявшим возле каминной трубы, и высота там была не меньше, чем здесь. Но там была своя высота, высота своего дома, а тут, хоть и такая же, но высота чужая. Большая разница, кто понимает.
– Ты хочешь, но боишься, – прошептал Ник. – Из-за этой гадости, которую в тебя закачали!
Вик прислушался к себе. Пожалуй, действительно, он хочет отсюда выбраться. Но, пожалуй, действительно, боится. Неужели он так быстро сдался? Неужели он не способен усилием воли преодолеть действие инъекции?
– Давай я первый, – предложил Ник. – Увидишь, как это легко, и перестанешь бояться.
– Ладно.
Ник решительно полез через окно, пошел по карнизу, прижимаясь к стене, добрался до лестницы и быстро спустился по ней на землю. Похоже, смелодобавляющее лекарство Страхова подействовало на него так, что ему подобные трюки стали казаться легкими прогулками. Надо его предупредить, чтобы он не очень увлекался новыми возможностями, подумал Вик.
И тоже полез в окно.
Не глядя вниз, начал передвигаться по карнизу небольшими шажками, расставив руки и прижимаясь к стене. Повернул голову, чтобы посмотреть, сколько осталось до лестницы. Она оказалась почему-то еще очень далеко. Окно гораздо ближе. Может, вернуться? Вик застыл. Он весь покрылся потом. Возможно, потому, что тут очень жарко.
– Ну, чего ты? – послышался снизу голос Ника.
Стыдно показывать младшему брату свой страх. Надо дойти.
И Вик продолжил путь.
И вот наконец лестница. Вик поставил ногу на ступеньку, ухватился за лестницу и не слез, а сполз, ожидая, что вот-вот сорвется.
Но не сорвался, достиг земли, встал на траву ватными ногами.
– Молодец! – похвалил Ник. – Вперед!
И они побежали прочь от клиники.
На бегу Вик оглянулся и увидел в одном из окон доктора Страхова. Ему показалось, что он улыбается. Вик тронул брата за плечо, тот тоже обернулся и увидел профессора.
– Ну и что? – спросил он.
– Сейчас погоню вышлет.
– Не вышлет. Ему же надо, чтобы мы помогли. Он нас нарочно поселил в комнате, из которой легко удрать, неужели не ясно?
Вик подумал, что, кроме смелости, у брата, похоже, прибавилось и ума.
Они оказались в небольшой роще из странных деревьев – похожих на настоящие, но листья у них были не зеленые, а фиолетовые, бледно-розовые, коричневые и даже черные. Вскоре братья наткнулись на почти отвесную стену из поблескивающего черного камня, похожего на гранит.
Пошли вдоль нее. Обогнув большой валун, увидели вход в пещеру.
Ник решительно направился в нее.
– Зачем? – прошептал Вик.
– А чего это ты шепчешь? У них камер не хватит, чтобы везде расставить. Может, тут выход в лабиринты? А по ним проберемся к Ракетной горе, а потом домой.
– Нас Страхов просил помочь отыскать его дочку, – напомнил Вик.
– Ну и что? Может, ее где-то тут, в лабиринтах, и прячут?
– Не понял, мы что будем искать? Дорогу домой или дочь Страхова?
– И то и другое! – нетерпеливо ответил Ник. – Найдем дорогу домой – запомним, где она. Найдем дочь Страхова – еще лучше. Короче, что-нибудь да найдем!
Они вошли в пещеру, которая всё больше сужалась и превратилась в узкий лаз. Но пройти было можно. Братья стали медленно пробираться в темноте, ощупывая стены.
Так они шли довольно долго.
– Давай вернемся, – сказал Вик.
– Почему?
– Похоже, этот лабиринт никуда не ведет.
– А если ведет?
Возражение брата показалось Вику резонным.
Они пошли дальше.
Наконец стало светлее, стены расширились. Братья оказались в такой же пещере, какая была при входе. И такой же лес виднелся – будто они дали круг и вернулись обратно. Но когда вышли, поняли: лес другой, не такой мрачный, как возле больницы, листья на деревьях все больше светлого оттенка. А сквозь деревья виднелся дом. Они пошли к нему, внимательно осматриваясь.
Тут послышался треск веток, и на голову Вику что-то свалилось. А потом и на голову Ника.
Послышались крики, свист, хохот.
Братья, сшибленные с ног, поднялись и увидели себя в окружении подростков, их было человек десять. Одеты они были так же, как встреченные накануне Саша и Паша. Собственно, Саша и Паша находились здесь, просто их трудно было отличить от других.
Подростки умирали со смеху, глядя на братьев.
– Ну и уроды! – кричали они.
– Сами вы уроды! – Ник схватил обломок сухой ветки и замахнулся. – А если будете еще обзываться, сейчас получите, ясно?
Вперед выступил худенький симпатичный мальчик, который казался младше других, но имел при этом заносчивый и командный вид.
– Чего это мы получим? – насмешливо спросил он. – Может, ударить хочешь? Ну – ударь.
– И ударю. Ты кто такой? – спросил Ник.
– Начнем с того, что кто такая! – рассмеялся мальчик, и Ник понял, что это не мальчик, а девочка. Он слегка смутился. Но легко спутать: девочка одета точно так же, как остальные, волосы короткие, никаких девчачьих признаков, кроме разве что симпатичности, у нее не было.
– Вы страбынеты? – спросил Вик. – Или страбыты?
В ответ раздалось дружное улюлюканье.
– Никогда не называй нас страбытами, – строго сказала девочка, похожая на мальчика. – Страбыты – отстой. Вот мы им покажем!
– Покажем! – воскликнули остальные.
– А вас, раз уж попали к нам, можем присоединить к себе, – продолжила девочка. – А если не захотите, вам же хуже.
– Для начала неплохо бы познакомиться, – вежливо сказал Вик и протянул руку. – Виктор. Можно Вик.
– Анька! – ответила девочка. А потом представила остальных, называя так же, как назвала себя, то есть просто – Васька, Петька, Сашка, Пашка и т. д. Кроме нее, тут оказалась еще одна девочка – Танька. Чуть повыше Аньки и светленькая (Анька была темноволосой).
Страбынеты повели братьев к дому, который оказался довольно большим. Он был построен из бревен, досок, кусков жести и фанеры. А внутри, кроме общей большой комнаты, было множество перегородок, у каждого страбынета имелась своя комнатка.
Вику показалось, что дом порядком захламлен – как бывает захламлена их комната в тот день, когда черед Ника убираться, чего он терпеть не может. А Нику все очень понравилось.
– Вот мы у страбытов еще отнимем дом, тогда будет совсем отлично! – сказала Анька.
– У них тоже дом? – спросил Ник.
– Да, кое-как построили.
– А зачем вам отнимать, у вас же есть дом, – сказал Вик. – Вам тут что, места не хватает?
– Места хватает, ну и что? Ты совсем глупый? Не понимаешь, что два дома лучше, чем один? А страбыты вообще должны жить на помойке!
– Почему?
– Потому, что они страбыты, то есть отстой! Посмотрите, он совсем не въезжает в реальность! – обратилась Анька к товарищам, и те засмеялись.
Они смеялись бурно и заразительно, Ник смеялся вместе с ними – он быстро освоился, ему казалось, что он давно уже знает этих симпатичных ребят.
Вик был сдержаннее, смеяться ему не хотелось.
Вик узнаёт все о страбынетах
– Есть хочется! – пожаловался самый маленький из страбынетов, еще меньше Аньки, Сашка. Чтобы не путать с другим Сашкой, который старше, его называли Шурик, а потом Шустрик – очень подходящее для него прозвище, хотя страбынеты предпочитали обходиться без прозвищ, называть друг друга по именам.
Это Вику объяснила Танька, оказавшаяся с ним рядом и позади всех, когда страбынеты шли лесной тропинкой туда, где собирались позавтракать. Шли почему-то как разведчики – осторожно, с оглядкой. Громко говорить запрещалось.
Поэтому Танька шептала.
Она оказалась словоохотливой и успела вкратце рассказать обо всех страбынетах.
Про Пашу и Сашу мы уже знаем.
Про Пашу и Сашу мы уже знаем.
Про Аньку Танька рассказала, что она помимо того, что страбынетка, еще и лидероманка. То есть она не только боится быть не такой, как все нормальные и конкретные, она хочет быть лучшей из всех нормальных и конкретных.
– Вообще-то каждый человек хочет быть лучше других, – заметил Вик.
– А она больше других хочет.
И Танька, чтобы не быть голословной, рассказала историю Аньки. Ей повезло родиться в семье образованных и обеспеченных родителей – врачей частной клиники. В классе она была лучшей ученицей. Побеждала во всех олимпиадах. При школе была секция легкой атлетики, тренер не хотел брать туда Аньку – мала ростом. Так Анька приходила в спортзал и прыгала, бегала до изнеможения, а когда были школьные соревнования, она без разрешения встала с девочками из секции в ряд, дали старт, она побежала – и прибежала первой. И прыгнула дальше всех, а потом выше всех. Тренер только руками развел. И повел ее уже в серьезную секцию – при спортивной районной школе. Но там девочек подбирали по специальным параметрам, в одиннадцать лет у них был рост метр шестьдесят, а то и выше, и Анька, хоть занималась больше других, не могла превзойти собственные физические возможности. Когда провели первый общий тренинг-забег, Анька оказалась после первого круга последней. Задыхаясь, она прибавила – и после второго круга была третьей. У нее уже кружилась голова и страшно болели икры ног, но она прибавила еще. И все-таки пришла первой. И на финише упала без сознания. Врач спортшколы осмотрел ее и категорически запретил заниматься бегом.
Анька ушла – она доказала, что может быть первой, дальнейшие занятия ее не интересовали.
И так во всем – если Анька в чем-то почему-то оказывалась второй, она мучилась, не спала ночами, она ненавидела лидера или лидершу, напрягала все свои силы – и все-таки оказывалась первой. Родители сначала радовались, а потом встревожились: Анька, и без того худенькая, таяла на глазах, просиживала за учебниками до ночи, после уроков, не отдыхая, шла в музыкальную школу, потом в секцию гимнастики, которой увлеклась в это время, потом в шахматный кружок, потом в городской клуб юных конструкторов… И если где-то вдруг оказывалась не лучшей, тут же начинала гонку на опережение, что плохо сказывалось на ее здоровье и настроении. Да и другим доставалось: например, проиграв районное первенство по шахматам, она схватила доску и разломала ее о голову соперницы. А когда жюри на конкурсе юных пианисток присудило ей не первое и даже не второе, а третье место, Анька в ярости подняла тяжелый стул с винтом (его и взрослым было трудно поднять) и запустила им в судей. Те успели нырнуть под стол, и это их спасло: стол был разбит в щепки – что бы стало с их головами, угоди стул в них?
Родителям посоветовали обратиться к специалистам по детским психологическим отклонениям, они попали на прием к доктору Страхову, он побеседовал с Анькой, она три дня ходила задумчивая, а потом сбежала из дома.
– То есть ее увез доктор Страхов? – догадался Вик.
– Да. Но она сама согласилась. И уж тут она лидер так лидер! – с восхищением сказала Танька. И вздохнула.
– Завидуешь? – спросил Вик.
– Я всем завидую, – созналась Танька. – Всем, кроме себя. Я самофобка.
Вик уже слышал про самофобию и заинтересовался:
– Боишься сама себя?
– Еще как.
И Танька грустно объяснила, что самофобия начинается с недоверия самому себе. Решишь задачу или пример, посмотришь, как решила соседка по парте, а у нее не так, тут же зачеркиваешь и делаешь, как у нее. Выпросишь у родителей джинсы с пятнами, прорехами и дырками, потому что модно, а подруга вдруг покупает без дырок и пятен, и уже кажется, что она моднее и правильнее одета, и ты просишь такие же, а подруга в это время обзаводится новыми – с цветными лампасами, вставками-рисунками на карманах, и ты опять идешь к родителям. Или: замечаешь, что все девочки говорят с растяжечкой, красиво, а ты – скороговоркой (Танька действительно говорила довольно быстро, слегка даже захлебывалась и проглатывала окончания слов), начинаешь учиться говорить, как они. И все равно кажется, что у тебя все не так – выглядишь неправильно, говоришь неправильно и даже думаешь неправильно. В результате и появляется боязнь, когда от собственного вида в зеркале шарахаешься и начинаешь себя ненавидеть.
Появился доктор Страхов, предложил Таньке полечиться в особой клинике. Не предупреждая об этом родителей, она согласилась.
– И тебе здесь нравится? – спросил Вик.
– Да. Здесь весело. Иногда бывает не очень, но Страхов раз в две недели делает укольчик – и опять все нормально.
– Да уж. Самофобия, надо же… Получается, что у каждого тут по две болезни, что ли?
– Почему? Пашка с Сашкой чистые страбынеты. А вот Петька, – показала Танька на полного мальчика, – боится, что его будут обижать за то, что толстый, это обидофобия называется, поэтому он сам любит кого-нибудь обидеть. Шустрик боится, что не вырастет, Страхов еще названия не придумал для такой болезни.
– Бочневыр! – предложил Вик, сложив в уме первые слоги и звуки слов (то есть: БОится, Что НЕ ВЫРастет).
– Нормально, – тихо рассмеялась Танька.
Осталось три страбынета из девяти, о которых не рассказала Танька: высокий, широкоплечий подросток с мужественным лицом, светлый и веснушчатый парнишка с настороженными глазами и страшно растрепанный и всклокоченный мальчик в очках и с ангельским лицом.
Танька по просьбе Вика описала их. Высокий подросток Эдька – детофоб. Он не боится детей, он боится детства. С восьми лет Эдька начал обижаться, что его считают маленьким, считают ребенком. В десять лет он обнаружил, что ему странно находиться в классе со своими ровесниками, которые начали казаться ему сущими младенцами. Он попросил родителей перевести его на обучение экстерном и нанять репетиторов, в результате опередил свой возраст на три класса. Но болезнь не ушла, уже ему стыдно стало, что он учится в школе. А потом, в свои тринадцать лет, он влюбился в учительницу биологии, которая была, страшно сказать, в два раза старше его. Но Эдьку это не смущало. Он принес однажды в школу шампанское и цветы, спрятав их в рюкзак, и после уроков пришел в кабинет биологии, запер дверь на ножку стула, признался учительнице по всей форме в любви, преподнес цветы, попросил ее выйти за него замуж и тут же открыл шампанское, чтобы отметить это событие.
– Но ты же мальчик! – засмеялась учительница.
– Я мальчик?! – спросил Эдька оскорбленным голосом и пошел на учительницу с видом маньяка. Она вскрикнула, юркнула в комнатку при кабинете, где хранились гербарии, чучела, плакаты и другие наглядные пособия по биологии, и, пока Эдька ломился в дверь, вызвала по мобильному телефону сразу и милицию, и «скорую помощь». Так Эдька попал в руки доктора Страхова.
– Но он же не страбынет! – сказал Вик. – Он скоре страбыт.
– Ты только ему не говори. Он считает, что его вообще никем нельзя считать. Он отдельно вообще жил, а потом взял и влюбился в Аньку.
– А его не смущает, что она маленькая? – спросил Вик.
– Конечно, смущает. Он же только во взрослых женщин влюбляется. Но Анька такая девочка, она на самом деле будто маленькая женщина, вот он и запал.
– Ясно. А Васька с Димкой кто?
Танька рассказала про Ваську – который светлый и веснушчатый – и Димку – который растрепанный, но в очках и с ангельским лицом. Васька постоянно боится, что его обманут. И есть причины: у него с малолетства очень доверчивый вид и все окружающие полагали, что ему можно втюхать любую глупость. Старенькая бабушка, когда он просился погулять вечером, уверяла, что по улицам ходят цыгане с мешками и воруют детей. Родители, когда он хотел мороженого, убеждали, что от мороженого кровь делается жидкой и молочной и Васька никогда не будет сильным. А когда он предложил им завести ему брата, ответили, что хотели бы такого же, как Васька, светленького и веснушчатого, но в те магазины, где покупают детей, такого ни разу не завезли. А Ваське, между прочим, было в ту пору уже семь лет, и он прекрасно знал, что детей не в магазине покупают, а рождаются они у мам. От этого сплошного обмана у Васьки развилась страшная подозрительность. Ему стало казаться, что все и во всем хотят его обмануть. Подсказывает Ваське товарищ правильный ответ, когда Васька путается у доски, а Васька не верит. Говорит Ваське одноклассница Люська, что у нее есть новый интересный фильм и она может его Ваське показать, а Васька не верит, считает, что Люська над ним смеется: позвала, наверно, трёх подруг и ждет, когда Васька явится дурак дураком, чтобы начать над ним издеваться. Дальше – больше, Васька перестал верить телевизору и тем редким газетам, что попадались ему на глаза. Но это, впрочем, даже и полезно: в телевизоре врут даже тогда, когда говорят правду. (Как это получается? Очень просто. Показывают, например, пожар. Ведущий как бы сочувствует. На самом деле про пожар – правда, а сочувствие – вранье. В действительности пожар нужен телевизионщикам только для того, чтобы все их канал смотрели. Зря, что ли, сразу после пожара идет реклама пива или шампуня?) Дальше – хуже, Васька перестал верить и учебникам. То есть если взять простой пример, написано, что дважды два четыре, а Васька хмуро думает: темнят! обманывают! И пишет в своей тетради – пять. И получает, естественно, два. Или: написано, что безударные гласные проверяются ударением, если «столы», надо проверить – «стол», если «побежали», то – «бег». А Васька сомневается. Знает он эти штуки, проверил слово «капуста» словом «корень» (потому что есть же у капусты корень!), написал «копуста», а учительница переправила. Вот Васька и писал упрямо – «сталы», «побижали». Когда же Васька перестал верить уличным знакам и сигналам светофора (видя, что и другие не верят, а ходят как попало) и чуть не угодил под машину, родители наконец показали его врачу, а врачом оказался ассистент доктора Страхова, который тут же сообщил своему шефу об интересном случае.