– О чем тебя спрашивал этот парень? Все про Марину с ее дочкой, да?
Тамара скорбно поджимала губы, хрустела толстыми пальцами, будто и правда всерьез переживала за подругу и за смерть ее дочери. Но Ксюша почему-то была уверена, что все это ложь. И скорбь ее неубедительно выглядела, и про Алку Тамара Федоровна сколько раз гадости тайком от Марианны говорила. И что дура набитая, и что набалованная сверх всякой меры, и что на наркотики прочно подсела, и что деньги из матери бесстыдно тянет.
Если подругу так любила, так пеклась и переживала за нее, зачем тогда на суд божий все о ее дочери выносила, а?..
– Про Аллу почти не спрашивал. Все о Марианне Степановне, все о ней. О ней все вопросы. – Ксюша вздохнула и глянула исподлобья на Тамару Федоровну. – С чего-то решил, что Марианна Степановна должна была в ту ночь…
– Это в которую? – забеспокоилась Тамара, перебив ее.
– В ту ночь, после которой она пропала, – терпеливо пояснила Ксюша, не фыркать же было в лицо своей возможной следующей руководительнице. – С чего-то решил, что она в ту ночь ко мне собиралась! Чудной!
– А она не была у тебя? – вдруг снова перебила ее Тамара.
– Не-ет, а почему должна была? У нас не было принято, чтобы она по ночам ко мне в гости приходила.
– Да и у нас не было принято, а вот ко мне она в ту ночь пришла! – рассердилась вдруг Тамара Федоровна Чалых.
– Да вы что! – ахнула Ксюша, глянув на Чалых с любопытством. – А чего приходила?
– Все на жизнь жаловалась да на Лозовского своего.
– А на него что?
Ай да новость! Ай, упоительна как, как долгожданна!
– Как что?! А будто ты не знаешь! – недоверчиво покосилась на секретаршу Тамара. – Он же расстаться с ней решил.
– Да вы что?! – В голову ударила такая волна радости, что глаза невольно заслезились. – Да неужели правда? Как же он осмелился-то? А квартира в центре? Как же…
– А, это только ты в квартирном рабстве у Маринки ходила, Ярославу-то что? Он и у родителей мог пожить, и давно мог скопить себе на жилье, если не дурак. А он не дурак, так ведь?
– Не дурак, – согласилась Ксюша, больно задетая словами о квартирном рабстве.
Тоже еще, независимая нашлась! Сама-то забыла, как крошки со стола Волиной подбирала? Забыла, как подобострастно скалилась, когда та ей деньги на квартиру дала? В квартирном рабстве! А сама-то не в нем жила? Отрабатывать бы стала до последних дней, не пропади теперь Марианна.
Кстати, как ведь вовремя для всех она пропала! Как услужила всем…
– Так вот болтают, что Ярослав себе где-то на окраине близ набережной небольшой домик купил и будто бы бабу туда приволок, – пробубнила Тамара, поправляя вздувшуюся китовой губой шелковую складку на груди.
– Какую бабу?! – шепнула едва слышно Ксюша и, чтобы, не дай бог, не упасть, привалилась спиной к колонне возле дежурной части. – А как же Марианна Степановна?
Странно, но ее бестелесный шепот Тамара услыхала. Хмыкнула самодовольно и погрозила ей пальцем:
– Чего это ты побледнела, Ксюха, а? Тоже, что ли, в Ярика втюрилась? Ох и дуры бабы, ох и дуры! А как же Сурков? У тебя же с ним лавстори. С одним, стало быть, спишь, по второму страдаешь… А Маринке и невдомек, как многим она дорогу перепахала своим старческим любовным интересом. Алла – раз, гражданская жена Лозовского – два, ты, получается, – три. А если по отделам пошерстить, тоже с десяток наберется. Ох и дуры вы, девки! Ладно, пошла я к Дмитриеву. А ты давай на работу, а то там совершенная анархия. Того и гляди начнут воровать. Глаз да глаз за вами…
Тамара, снова подняв шуршащий вихрь из своих шелковых одежд, пошла обратно к кабинету Дмитриева, а Ксюша еле удержалась, чтобы на пол не осесть.
Стало быть, ее подозрения насчет Тамары Федоровны Чалых не беспочвенны. Ишь, каким распорядительным тоном велела ей на работу двигать. Глаз да глаз за ними. А за ней? За ней, что ли, смотреть не надо? Ксюша – она ведь молчит и не болтает особо. Никому ведь, даже Сашке Суркову не рассказала, как запустила до приезда работников прокуратуры в кабинет к Волиной Тамару и оставила там минут на пять одну. А когда та выходила, пиджак у нее на груди топорщился пуще прежнего. С какой такой стати? Грудь, что ли, расперло от расстройства?
Ксюша потом после нее нос в сейф сунула и поняла, что Тамара Федоровна сдернула одну пачку с ровной стопки денежных купюр. Она же самолично их пересчитала, прежде чем запускать туда кого-то.
А Ярослав! Как же он мог?! Как он мог предавать сразу такое количество женщин? Сначала Марианна, потом ее дочь, следом она – Ксюша. Разве он не догадывался, что она влюблена в него? Разве не понимал, что она грезит им, с его именем на губах засыпает и что на все ради него готова. Он ведь не мог не догадываться, не мог! И если раньше она, может, и не проявляла себя никак, то после исчезновения Марианны она же буквально прохода ему не давала!
Она первой предупредила его об опасности, велела не приезжать на работу. А он самоуверенно явился. Потом ходила за ним всюду, учила, что надо говорить, а что нет. Потому что присутствовала почти на всех обсуждениях, состоявшихся в местных курилках. Он снова пренебрег ее советами. Результат не заставил себя долго ждать – Лозовского арестовали. А она ведь могла бы спасти его, могла! Могла бы сказать, что в ту ночь он был у нее. Что они до утра пробыли…
Так, а теперь медленно и рассудительно, одернула себя Ксения.
До какого утра, если у него вдруг, оказывается, какая-то гражданская жена имеется?! Кто же такая-то? Откуда взялась? Надо срочно навести о ней справки. А заодно и новый адрес Лозовского пробить. Когда же это он успел с квартирки-то съехать? Марианна знала или нет?..
Вопреки предсказаниям Тамары Федоровны на фирме все шло как обычно. Охрана, по обыкновению своему, смотрела на всех входящих с ленивой угрозой в отупевших от безделья глазах.
Бухгалтерия готовила отчет за минувший месяц и переругивалась сквозь распахнутые настежь двери с коммерческой службой.
Заместитель Волиной метался из кабинета в кабинет с таким деловито-запаренным видом, что Ксюше тут же захотелось его прижать к груди и позволить на ней поплакать. Жалеть зам себя мог с упоением и до бесконечности. Теперь-то жалел, поди, с особой остротой.
Валечка Сметанина, как всегда, отиралась в курилке с программистами, обсуждая какую-то очередную коллекцию одежды от новоявленной знаменитости.
Одним словом, жизнь с исчезновением Марианны и арестом Лозовского не остановилась. Она продолжала, пускай и не с такой интенсивностью, но все же кипеть.
Ксюша прошла в приемную. Стянула с себя шапку, поморщилась, увидев собственное отражение в зеркале. Убрала одежду в шкаф и начала тщательно причесываться. Одна самая широкая прядь – на спину, две другие – ровной волной по бокам. Челку…
Ох, уж эта челка. Выстригли ее почти до основания, и она теперь щетинится в разные стороны, делая Ксюшу похожей на ободранного ежика.
И чем Марианне та прическа не угодила? Прицепилась: подстриги да стриги. Не под то настроение, что ли, Ксюша ей попала? Алка тут еще приперлась к ней в то самое утро. Нервы наверняка намотала.
Насколько успела подслушать Ксюша, дочка снова просила у мамки денег. И просила очень много. Зачем ей было столько, раз жить не собиралась? На наркотики? Вряд ли. У Марианны аж голос вибрировал, когда она интересовалась у Аллы, не задумала ли та полгорода скупить на запрашиваемую сумму?
Успела она дать ей денег или нет? И если успела, то куда они подевались? По слухам, домработница никаких денег в ее квартире не нашла. Будто там отродясь крупных сумм не было.
Хотя ведь запросто могла и стащить под шумок-то. Мать пропала, дочь мертва. Кто станет свидетельствовать, что деньги были? Никто. Одна Ксюша и знает, что Алке деньги были нужны. А на что же, кстати? Может, опять в историю какую-нибудь поганую влипла эта длинноногая красавица, вклинившаяся между собственной матерью и Лозовским?
В том, что только Алла виновата в грехопадении Лозовского, Ксюша не сомневалась. Ярослав никогда не опустился бы до этого сам. Она спровоцировала. Она сколько раз заигрывала с ним в приемной прямо на Ксюшиных глазах. Только что на стол перед ним не ложилась, шалава!..
Куда же она влипла-то так, что ее убили? Ярослав ее убить не мог, менты перемудрили, арестовав его. А Марианна? Могла Марианна убить собственную дочь?
От мысли этой, посетившей ее так внезапно, Ксюша просто остолбенела, застыв с расческой в руках.
А почему, собственно, нет? Если Лозовский с ней с вечера рассорился, решив ее бросить, то Волина должна была быть в ярости. Она прется сначала к своей подруге, потом…
Ну, это не важно, куда потом. Но закончить свои ночные блуждания по городу она запросто могла у дочери. Они могли поссориться и…
– Нет, не могли, – кисло улыбнулась Ксюша.
Марианна если и могла убить Аллу, то только в горячке. А на трупе ни единого синяка, ни единой царапины. Передозировка, сказали ей по секрету в кабинете заместителя Волиной. Что же получается, что Марианна хладнокровно закатала рукав свитера, затянула жгут выше локтя и…
Нет, Марианна, какой бы жестокой сукой она ни была, не смогла бы этого сделать. Это сделал кто-то еще, если не сама Алла – просто для того, чтобы досадить матери. Она могла ведь. Она ведь дурой была законченной. И сколько раз выкидывала коленца, от которых у Марианны левое веко едва заметно дергаться начинало. То на самое дно скатится, поселившись у бомжей, то, наоборот, к губернатору на дачу начинала ездить, поражая всех дороговизной своих нарядов.
А все для чего? Для того чтобы матери досадить, потому как дядя губернатор сделал маме предложение руки и сердца. А маме было плевать, она этого дядю не любила вовсе. И дочкины поползновения она оставила без внимания, посоветовав лишь последить за своими манерами и не становиться посмешищем всего города и всей городской управы.
Но все это касалось человека, к которому Марианна была равнодушна, а вот Ярослава она любила. И если она узнала об их романе, да еще тогда, когда Ярослав ее надумал бросить, можно себе представить, в какую ярость она впала!
Так она узнала или нет?
Ксюша задумчиво постучала тыльной стороной массажной щетки себе по щеке.
На фирме Марианне никто не посмел бы сказать, никто! Попал бы под такой каток, что костей не собрал бы и не откашлялся до конца дней своих. И не знала она до вечера четверга, это точно. Иначе утром бы Алку за волосы оттаскала прямо в кабинете. А она с ней вполне мирно простилась. Вечером у нее состоялось свидание с Лозовским, на котором он от нее отказался. И вот после этого-то все и началось.
Марианна начала метаться по городу в поисках правды. Была у Тамары, наверняка была у дочери, потом…
А, не важно.
И кто же из них мог рассказать ей о романе Лозовского с Аллой? Может, он сам? Вряд ли. Он не такой дурак.
Алла? Тоже вряд ли. Она должна была понимать, что мать после этого ей не то что денег, житья не даст.
Тамара? А вот она могла. Запросто могла. Она же ненавидела Марианну наравне со всеми, если не больше. Как же! Вместе росли, вместе влюблялись, а потом у одной – все, а вторая крошки со стола подбирает. Да еще каждый день слышит напоминание об этом.
Ну да, могла, конечно, рассказать, тем более что сама Ксюше призналась, что Марианна у нее была той ночью. Куда вот только потом подеваться могла? Куда?!
Ксюша убрала щетку в сумочку, прошла на свое рабочее место, включила компьютер, положила локти на стол и тут же, сама того не ожидая, по отработанной давно привычке быстро глянула на двери кабинета Волиной, будто ее вот-вот должны были туда вызвать. Надавать нагоняев, потом заданий, с которыми она быстро справится. Потом, под конец рабочего дня, скупо похвалить.
То ведь было делом чести – заработать благосклонную улыбку Марианны, оттого все и старались и копытом землю рыли.
– А ведь точно, – прошептала Ксюша, разворачиваясь к окну и с тоской отслеживая полет съежившегося кленового листа, оторванного ветром от почти опустевшей ветки. – А ведь плохо без нее!
Неужели она и правда заскучала без Волиной? Неужели ей и впрямь не хватает ее? Почему же? С чего?! Радоваться же была должна, никто теперь ее не то что подстричься, умыться не заставит. В квартире она теперь полновластная хозяйка, а это ведь ого-го чего стоило по теперешним временам. Пускай не собственница, но ведь прописана. Дружить, любить, ненавидеть она теперь вольна, кого захочет. И в выходные она может пойти попить пива в паб неподалеку. Раньше не могла. Если бы Марианна узнала, что ее секретарша посещает заведения подобного рода, а то еще чего хуже – заподозрила бы, что Ксюша любит пиво, сгноила бы без суда и следствия. И… Лозовского она может теперь любить без зазрения совести. Вот как выйдет он из тюремных застенков, так и сможет.
Господи, ну отчего же так противно-то на душе?! С чего так муторно?!
Подумаешь, четыре стены у нее теперь есть, так могла бы в любой момент к родителям вернуться. Что он ей, город этот? Разве стал для нее родным, разве стали люди, населяющие его, ей ближе? Разве могла бы она именно теперь ткнуть в кого-то пальцем и сказать: вот он – тот человек, с которым она готова прожить остаток жизни, а Марианна ей не велела прежде? Да не было такого человека, не было! И даже Лозовский был не из их числа. Да, он нравился ей, очень сильно нравился. Даже в какой-то момент она сочла, что влюблена в него, но…
Но не смогли бы они вместе прожить больше трех дней, не смогли бы. Слишком мягким он был для нее, слишком податливым. Как сказала бы Марианна: интеллигентно неуравновешенным. Ксюша как-то подслушала. Это Марианна как-то Лозовскому прямо в лицо и сказала:
– Ты, Ярик, очень хороший! Очень! Но ты интеллигентно неуравновешенный! Ты не подлый, нет, но ты то ли не определился до конца, чего хочешь в этой жизни, оттого тебя так и швыряет по ней. То ли боишься любого и каждого обидеть, оттого и покорствуешь там, где не надо молчать…
Ксюша тоже умела молчать, но ее молчание имело совершенно другую окраску. Ее покорное молчание было верным проводником к цели, поставленной ею перед собой очень давно, еще тогда, когда они с подругой давились дешевым табаком, вдыхаемым вместе с дымом из ворованных сигарет.
И Саша Сурков. Он ведь не был тем мужчиной, о котором она могла бы мечтать, из-за которого могла не спать ночами и из-за которого пошла бы на костер, подожженный властной рукой Марианны Волиной. Нет, с Сурковым она тоже не хотела бы состариться.
А что касается дружбы, то тут снова Марианна Степановна была права, без конца повторяя, что лучшая подружка – это подушка. Никому, мол, доверять нельзя. Как бы ни был с тобой честен и порядочен твой друг, всегда надо помнить, что это не навсегда, рано или поздно он все равно тебя предаст.
Не подтверждение ли ее словам бесславный конец Ксюшиной дружбы со школьной подругой? Кто бы мог ожидать, что та переспит с Ксюшиным парнем, и всего-то из любопытства, а не чувств горячих ради.
Что же получается-то? Что?! Марианна всегда и во всем была права, так, что ли?
Получается, что так. Она пыталась всех учить, а многим это не нравилось. Она иногда напоминала зарвавшимся и забывчивым о помощи, которую когда-то им оказала, а они считали это упреком.
Закончив корректировать собственную несостоявшуюся счастливую жизнь, она стала циничной, но ведь совсем не бессердечной. И ей, так же как и многим другим, нелегко было выживать в этом мире. Он так же был беспощаден к ней, как и ко всем прочим. Сил, может, у нее было побольше, выдержка посильнее, а в остальном-то…
– Все, как у всех, – прошептала Ксюша с необъяснимой горечью и тут же спросила у себя, спохватившись: – Тебе ее жалко, дурочка?.. Тебе ее жалко…
И в самом деле, ей, оказывается, было жалко Марианну.
Особенно теперь, когда не стало ее дочери.
Когда ее любимый мужчина после того, как решил ее бросить, был арестован по подозрению в убийстве. Когда близкая подруга, как на новогоднем маскараде, меняла на своей упитанной физиономии маску за маской. То скорбными складками опустятся уголки ее глаз и губ, а то деловитостью и властью обжигает всех вокруг ее взгляд.
И когда ее заместитель – тот самый рохля-заместитель, – не способный самостоятельно принять ни единого решения и нещадно потеющий всякий раз, когда надо было встречаться с клиентами, вдруг зауважал себя и начал покрикивать на подчиненных.
– Эх, Марианна Степановна, Марианна Степановна, могла ли ты предположить, что все так здесь без тебя будет?
– С кем разговариваем?
Дверь приемной без особых церемоний была отброшена к стене, чего никогда бы не случилось при Марианне Степановне, и в приемную ввалилась Валечка Сметанина.
– Ни с кем.
Ксюша качнула головой, незаметно задвинула ящик стола, в который прятала общую фотографию новогодней вечеринки, где Марианна в костюме Снежной королевы раздавала своим подчиненным подарки.
– А-а, я уж думала, тут привидение поселилось! – Валечка одернула вызывающе короткую кофточку, открывающую совершенный пупок и поясницу с татуировкой.
– Чье? – Ксюша деловито защелкала по клавиатуре, хотя работы ей никто пока не давал. – Чье привидение?
– Как чье? – Валечка глянула на нее как на дурочку, обернувшись от зеркала, в котором рассматривала карандашный контур своих губ. – Либо змеищи, либо дочки ее!
– Ты о чем, Валентина? О каком привидении? Никто Волину не видел мертвой. – Ксюша поморщилась. – Чего городишь, не пойму!
– Думаешь, это она дочку убила, а теперь скрывается? – хмыкнула Валечка, подергала кофточку на плечах, поднимая ее еще выше поясницы. – Я сначала тоже так думала. А теперь…
– А теперь что? – рассеянно переспросила Ксюша.
Новостям из курилки она не верила уже неделю. Болтали все подряд, а правды в том не было ни на грош. Она ведь только что с допроса, который Дмитриев именовал беседой. Так он даже не намекнул, что им что-то известно. Озадачен так же, если не сильнее, чем в первый день исчезновения Марианны.
– А теперь даже не знаю, что и думать, – откликнулась Сметанина, взбивая волосы.