– А теперь даже не знаю, что и думать, – откликнулась Сметанина, взбивая волосы.
– А ты не думай, и станет проще, – посоветовала Ксюша, больше всего желая теперь, чтобы Валечка как можно скорее ушла.
– Не будешь тут думать, как же! – фыркнула та и, отпрыгнув от зеркала, без разрешения взгромоздилась на край Ксюшиного стола. – Ты что, последних новостей не слыхала?
– Которых? – насторожилась Ксюша.
– Прикидываешься?
– Нет. А что снова случилось? – Тут вот она забеспокоилась, хотя и старательно оберегала себя от офисных сплетен.
– Так Суркова машина сбила! Ты че, совсем, да?! – Валечка схватила с конфетницы грильяж в тонкой шуршащей обертке и покрутила им у виска. – Трахалась с ним, трахалась, а теперь совершенно не в теме, да?
– К-какого Суркова? – спросила Ксюша по инерции, совершенно не разобравшись, не поняв, не осмыслив, о чем болтает местная сплетница Валечка Сметанина.
– Какого Суркова! Молодец, как же! Ничего не скажешь… – Она вдруг прищурилась с подозрением, завалившись на бок на столе и почти улегшись к Ксюше на клавиатуру. – Слушай!.. А может, это ты всех того, а?! Я тут тебе секреты раскрываю, а она!..
Валечка внезапно посерьезнела, спрыгнула со стола, одернула коротенькую кофточку, которую одергивай не одергивай – толку никакого, и пошла твердым шагом к выходу из приемной.
– Валя! Валя, подожди! – переполошилась Ксюша. Она начинала понемногу осознавать, что что-то не так, что снова случилось что-то ужасное, и на этот раз с тем, кто не так давно был ей достаточно близок. – Что с Сашей?! Ты ведь про Суркова только что говорила?!
– Говорила, – кивнула Сметанина, притормаживая у двери. – Что с того? Ты дурака включаешь и знать ничего не желаешь. А Сашку-то наверняка убили.
– Этого не может быть! – Ксюша нервно дернула губами, пытаясь улыбнуться. – Ты злая, Валька! И ты все врешь!
– Это ты все и всем врешь, дура! – внезапно разозлилась до того момента вежливая Валечка. – Сама спала с Сурковым, а Марианне врала, что у тебя нет никого! Сама ненавидела ее и тут же улыбалась. Спала с Сурковым, а по Лозовскому слюни пускала. Скажи, что это неправда, Ксюша, скажи!
– А… А кто по нему слюни не пускал, Валь? Кто? Ткни в того пальцем, и я не поверю. Он хороший был, Ярик-то.
– А почему был? – вдруг не на шутку перепугалась Валечка. – Ты что же, и его задумала похоронить?
– А я никого не хоронила, – возразила Ксюша со слабым протестом.
Валечка вернулась снова к секретарскому столу. Постояла, уперев кулаки в голые бока, потом, изящно взмахнув рукой, ткнула пальцем Ксюше в грудь и прошипела:
– Если хочешь знать, то я во всем этом вижу твое участие.
– То есть? – опешила Ксюша. – Поясни.
– И поясню! – затарахтела Сметанина без остановки. – Я думаю, это ты убила Марианну Волину и ее дочь. Очень умело подставила дурачка Лозовского. Ты умная, хитрая! Ты сразу поняла, что он – интеллигент в маминой кофте…
– Почему в маминой? – перебила ее Ксюша, сжимая виски руками.
Ей не так страшно было все это слышать теперь от Валечки, как страшно было в ее словах находить подтверждение тому, о чем она все эти дни думала.
Она ведь думала точно так же! Что все именно так подумают, как Валечка теперь говорила!
Кто выигрывал от смерти Волиной, кроме нее? Дочь. Но дочь мертва. Кто остается? Лозовский, возможно. Но Лозовский в тюрьме. Кто еще? Она и Тамара! Но Тамара не в счет. У той квартира давно в собственности. А с Ксюшей история другая. Ей ведь теперь достается квартира.
Кому-то станет смешно. Кто-то расхохочется, сказав, что за такую мелочь не убивают. На кону не миллионы, но…
Но Дмитриев и его странноватого вида напарник наверняка станут думать по-другому. Они наверняка сочтут этот мотив вполне объективным и очень скоренько поменяют Ксюшу с Лозовским местами.
– Это я так просто сказала, – быстро поправилась Валечка и снова с подозрением уставилась на Ксюшу: – Но ты весьма вероятный кандидат на роль подозреваемой во всех этих убийствах.
– Да с чего ты взяла, что кругом убивают-то?! – не выдержав, заорала на нее Кюсша.
Заорала потому, что нервы просто не выдержали, потому что страшным было все то, о чем трепалась от безделья Валечка. Она же от праздности языком-то сейчас молола. Но все равно неспроста. Наверняка тема эта муссировалась в курилке, наверняка. И кто помешает каждому из обкурившихся повторить слово в слово всю эту хрень следователям, а? Кто?
Никто, сделала вывод Ксюша, роняя подбородок на сцепленные в замок пальцы. Этим бездельникам только дай повод для сенсаций, уж они так его разработают, так обмусолят, что на троих персонажей статей в уголовном кодексе не хватит. А тут всего-то она одна.
– Так с чего ты взяла, что всех кругом убивают, Валечка? – снова повторила она, потому что Сметанину явно смутило ее внешнее спокойствие. – Пока что мы имеем всего один труп – это труп дочери Марианны Степановны. Но следователи утверждают, что смерть ее наступила в результате передозировки наркотиков.
– Ха! Как все вовремя! Сначала мама будто сквозь землю проваливается, потом дочка так своевременно умирает… А Сурков, Ксюша?! Он-то почему погиб так внезапно?
– Не знаю. Кстати, что ты говорила насчет него? Авария там, что ли, какая приключилась? Я ничего не путаю?
Ох как пригодилась бы ей сейчас выволочка Волиной, которую та ей периодически устраивала! Ох как важны оказались познания, почерпнутые из ее жестких уроков по самообладанию. Не вживи Марианна ей в мозг понятия о том, как надо умело контролировать свои эмоции, давно бы уже Валечка убралась отсюда с расцарапанной мордашкой. И долго плакала бы потом перед зеркалом, вспоминая, какая она у нее прежде была симпатичная.
– Валечка, так что там? – Ксюша улыбалась Сметаниной, из последних сил сдавая экзамен по самоконтролю. – Что с Сурковым-то приключилось? И почему именно сейчас? Я так давно с ним не виделась, что все как-то мимо меня, как-то все мимо. Так что там с ним?
– Она у меня спрашивает! – фыркнула Валечка, правда, без прежнего нажима. – Машина его сбила ночью. Будто за хлебом пошел…
– Саша? За хлебом? Ночью?
Само собой у нее получилось отделить эти три слова паузой, заполненной изумлением, тут уж никто ее не учил. Даже Волина не смогла бы отнести это на свой счет.
– Это кто говорит?
– Жена говорит, – проворчала Валечка. – Плачет будто, ребята из охраны, которые пошли к ней предложить помощь, рассказывали… так вот, говорят, что плачет и про хлеб все говорит. А чего тогда с портфелем пошел? Непонятно.
– За хлебом, значит?
– За хлебом, – кивнула Валечка.
– С портфелем?
– Ага! С кожаным таким, коричневым, будто от отца в наследство доставшимся.
Про кожаный коричневый портфель Ксюша очень много слышала от Суркова. Про то, как отцу однажды повезло с этим портфелем, когда он билеты купил лотерейные и в него положил. И забыл будто о билетах-то. А потом вспомнил, когда в газете на таблицу лотерейную наткнулся. Полез в портфель, достал билеты, а там…
А там холодильник, вот!
Никогда прежде отцу Суркова не везло в лотерею, никогда. А тут поди ж ты, положил билеты в портфель коричневый кожаный, потом вовремя вспомнил о них, и бац – повезло. И стал со временем портфель этот для семейства Сурковых чем-то вроде талисмана. До маразма же просто доходило, когда Саня экзаменационные билеты под нужными номерами клал в этот портфель накануне экзаменов, чтобы, значит, вытащить именно один из них. Или когда мать его писала на листочке имена тех дальних родственников, которые должны были от наследства бабкиного в ее пользу отказаться.
Глупотень, на Ксюшин взгляд, была полная. И она зачастую дремала, когда Саня Сурков ей взахлеб рассказывал о странных семейных традициях, основанных на невероятных суевериях. Дремала, не слушала его, кивала, когда он ее в бок подталкивал, требуя с ним соглашаться. Она снова кивала, хотя не верила почти ни одному его слову, подтверждающему чудодейственные свойства кожаного коричневого портфеля.
Но вот теперь…
Но вот теперь она, слушая рассказ Валечки Сметаниной, не могла не насторожиться. Теперь она не могла не найти странным, что Саша Сурков ночью отправился за хлебом с портфелем под мышкой, по семейной традиции, приравненным к иконостасу.
– А чего это он с портфелем за хлебом пошел, жена что говорит? – поинтересовалась Ксюша, моментально поняв, что дело тут нечисто. – Да еще ночью! Ночью и с портфелем! Сорок три буханки, что ли, покупать собирался?!
– Сорок три в тот портфель не влезли бы, во-первых, – строго отчитала ее Валечка Сметанина. – А во-вторых… Она ничего внятного нашим пацанам из охраны не сказала.
– Они спрашивали?
– Ну да!
– А кто?
– Что кто?
– Кто конкретно спрашивал?
– Так этот… Кажется, Игорь Смирин. Он вообще как-то очень близко к сердцу принял смерть своего начальника. Ты и то спокойнее себя ведешь, а он…
– Они спрашивали?
– Ну да!
– А кто?
– Что кто?
– Кто конкретно спрашивал?
– Так этот… Кажется, Игорь Смирин. Он вообще как-то очень близко к сердцу принял смерть своего начальника. Ты и то спокойнее себя ведешь, а он…
– А что он? Плачет?
Ксюша недоверчиво покосилась на Сметанину. Игоря Смирина она хорошо помнила. Здоровенный парень с крупным симпатичным лицом, смеющимися карими глазами и постоянной привычкой задирать ее, Ксюшу. Не обидно будто бы задирал, но она почему-то обижалась. Может, потому, что ей стыдно бывало за свои отношения с его начальником – Александром Сурковым? Ну, да теперь это не казалось столь важным, теперь нужно было разобраться, с чего это Смирин вдруг по начальнику своему решил убиваться? При жизни они не очень-то друг друга жаловали. Скорее, терпели.
– Скажешь тоже, плачет! – фыркнула Валентина и снова прильнула к зеркалу, обнаружив под ключицей крохотный прыщик. – Черт, надо же!.. Выскочил так некстати… Мне в выходные на вечеринку, платье хотела открытое надеть, а тут…
– Валечка! Так что?
– Да я-то откуда знаю?! – Сметанина резко дернула плечами, пытаясь прикрыть крохотной кофточкой выпирающие ключицы. – Пойди и спроси его сама, сегодня как раз его смена.
– Пойду и спрошу!
– Пойди и спроси, только на меня не вздумай ссылаться, – обеспокоилась Сметанина, засеменив к выходу из приемной. – Не нужны мне эти ваши криминальные разборки. Мне, в отличие от некоторых, ничего унаследовать не пришлось.
Тьфу, гадина! – не сдержавшись, едва не плюнула ей вслед Ксюша. Правильно Марианна гнобила ее за тряпки ее убогие. Вообще на порог фирмы пускать не следовало. Только курит и сплетничает, курит и сплетничает. Когда работать-то ей?
А Игоря Смирина навестить было просто необходимо. Не мог он без причины вдруг разволноваться. Ну, сбила начальника машина, жутко, конечно, печально, но все ведь под богом ходим, так ведь? Для личной неприязни у Игоря по отношению к Суркову всегда какие-то скрытые мотивы имелись, с чего это бы им вдруг перерасти в личную скорбь, а?..
…– А тебе-то что?
Игоря Смирина Ксюша нашла в крохотном караульном помещении, больше похожем на тамбур вагона, чем на комнату. Сходство дополняли два прямоугольных зарешеченных окна на противоположных стенах. Одно выходило во двор фирмы, из второго было видно урну перед входом, полуметровый кусок бордюрного камня и бампер автомобиля, успевшего занять козырное место на стоянке – поближе к комнате охраны. В караулке, где скучал теперь Игорь, находился пульт управления охраны, на большом столе мониторы, на которые подавались сигналы с камер наружного наблюдения, тумбочка с чайником и тремя кружками всех мастей, кресло-кровать, которое по приказу Волиной скрепили скобами так, чтобы оно не раскладывалось.
Игорь сейчас сидел как раз в нем, далеко вперед разбросав крепкие накачанные ноги, и, стиснув сильные руки под мышками, о чем-то размышлял. Размышления его были не очень радостными, раз он с первого же вопроса окрысился на Ксюшу.
Хотя она могла бы и поделикатнее его как-то расспросить, а то тоже удумала, брякнула прямо с порога:
– Чего это ты, Игорек, вдруг о начальнике своем убиваешься? То терпеть его не мог, а то вдруг…
Он и ответил, как подобает в таких случаях, не забыв смерить ее взглядом с головы до ног. Да таким противным был этот его взгляд, что она тут же вспомнила про заклеенную лаком для ногтей дырочку на колготках чуть выше правой коленки.
А ну как уже прыснула из-под бордовой лаковой корочки резвая капроновая струйка и опустилась ниже уровня юбки, что тогда? Конфуз-то какой! Пришла деловая вся такая из себя, а колготки на ней рваные.
– Тебе-то что, Ксения? – повторил свой вопрос Смирин, ничуть не смягчая интонации. – Оплакиваешь любовничка-то?
– Не твое дело! – взорвалась она, но не ушла, а лишь дверь за спиной плотнее прикрыла.
– Во, во, и я говорю, не твое дело, Минькина, нос совать в чужую беду! – Его вечно насмешливые глаза сделались жесткими и злыми, а ноги напружинились, будто он пинать ее собрался. – У Суркова семья была. Сироты теперь остались. Тебе-то что! Ты с ним спала, пока он жив был, теперь с другим спать станешь. Любопытничать пришла? Чтобы потом с подружками под пузырек водки себя соломенной вдовой выставить?
– Смирин, ты что, офонарел, да?!
Ее аж затрясло от такого нахальства, вот что значит заступницы у нее теперь нет, каждый обидеть готов. Сначала Сметанина обвиняла ее бог знает в чем, теперь Смирин хамит.
– Волиной на вас нет, гады! Совсем обнаглели! Вот погодите, вернется Марианна Степановна, она…
– Вернется! – передразнил он ее, выдернул руки из-под мышек и по лбу себя постучал: – Кто вернется-то, соображаешь, нет?! Кто вернется, если уже и до Суркова добрались? Если его нет, Аллы Волиной нет, значит, и Марианны нет давно!
– Это неправда, – беспомощно пискнула Ксюша, приваливаясь к стене. – С ней такое не может случиться! Она же… Она же из железобетона, Игорь! Она же несгибаемая, непобедимая!
– Непобедимых не бывает, Ксюха. Так-то… – Он, напружинившись, поднялся, подошел к ней и навис, заглядывая ей в лицо прежними глазами со смешинкой. – А ты чего вообще пришла-то ко мне, Ксюша Минькина? Чего узнать-то хотела?
– Я? – Она вдруг оробела от близости этого огромного симпатичного мужика, которого ни за кого, кроме как за пересмешника, не принимала. – Валька сказала мне, что будто бы тебя очень взволновала смерть Сани Суркова, что ты очень переживал.
– А-а, вон оно что! – с непонятной злостью фыркнул Игорек и вдруг тронул Ксюшу за подбородок, разворачивая ее лицо к себе. – Он трагически погиб, как тут не переживать, Ксюш? Кошку бродячую, раздавленную машиной, жаль, а тут человек.
– Это был несчастный случай? – осторожно начала она. – Что говорит милиция?
– Милиция-то?.. Милиция всегда говорит то, что им говорить выгодно. Оформили как ДТП с пострадавшим, который скончался в результате полученных травм. Водитель, типа, с места происшествия скрылся. – Он сдавленно выдохнул и едва слышно выругался. – Только вот менты забыли указать, что, прежде чем скрыться, водитель этот для чего-то Сашку еще раз переехал.
– Да ты что!!!
– Вот тебе и что! Там слепым надо было быть, чтобы не видеть по повреждениям на трупе.
– А ты видал?!
– Видал. В морг ездил на опознание. Ну… Ну и поговорил потом кое с кем из очевидцев, – нехотя признался Игорь Смирин. – Дело-то как раз напротив дежурного магазина было.
– Есть очевидцы? Продавцы?
– Да прямо! Те ничего не видали, ничего не слыхали. С алкашами местными чуть поговорил за умеренную плату, они и рассказали…
– Что?! Игорь, что рассказали?! – Ксюша, забывшись, вцепилась в рукав его форменной рубашки. – Мне это очень важно знать!
– Что? Пойдешь за любимого мстить, да? – снова непонятно с чего обозлился Смирин и руку ее от себя отцепил. – Только вот что я тебе скажу, Ксения Минькина… Сиди-ка ты смирно, как мышка в своей норке, и нос наружу не высовывай. Поняла меня?
– Нет.
Она и правда не понимала. Ни в переменах его настроения ни черта не понимала, ни в загадочной задумчивости разобраться все никак не могла.
– Тогда поясняю для тех, кто на бронепоезде, – пророкотал Смирин, возвращаясь в свое кресло, которое по указанию Волиной было переоборудовано из лежанки в прочное сидячее место. – Не суйся никуда, поняла меня, нет?! Дело серьезное, убийца не остановится, третий труп на нем – шутка ли! Станешь рыть и подбираться к нему ближе, тебе несдобровать.
– А чего мне бояться. – Ксюша, стараясь казаться беспечной, подергала плечами. – Валька вон Сметанина меня во всем подозревает. Говорит, что моих рук дело. Волину будто бы с дочкой я того… убила, и Лозовского я подставила.
– Дура твоя Валька! – оборвал ее Смирин и вздохнул именно так, как всегда вздыхают мужчины, имеющие дело с бестолковыми женщинами. – А Лозовский за дело сидит. И ты не смей его защищать.
– Ты думаешь, это он? – ахнула Ксюша, перехватывая испуганный вопль, рвущийся наружу, ладошкой.
– Не думаю, Ксения Минькина, а знаю. А теперь топай на свое рабочее место и мне работать не мешай. И советую тебе: не лезь ты в это дело! Не лезь!!! А теперь все, уходи.
Грубиян, мужлан, скотина, злилась Ксюша, разворачиваясь лицом к двери. Пришла к нему за помощью…
Нет, неправильно. Она пришла к нему с намерениями объединить усилия, чтобы вместе начать как-то разбираться, как-то действовать. А он вместо того, чтобы протянуть ей руку, нащелкал по носу и теперь выставляет.
Ну, уж нет, Игорек, с ней такой номер не прокатит! Может, и не особо полна ее душа благородства, может, и не сильна она в самоанализе и не понимает, с чего ей теперь вдруг стало жаль Волину Марианну Степановну, от непереносимого гнета которой стонала в изнеможении не только ее душа. И да – она не понимает с чего, почему, для чего?!
Может, хотя бы ради того, чтобы отмести от себя грязные подозрения, она должна действовать, а? Не сидеть же, по примеру Смирина, тиская под мышками кулаки, и не ждать, когда их всех по очереди пощелкает невидимый страшный убийца, вмесив колесами своей машины в осеннюю вязкую грязь. Что-то же надо делать! Не ждать же оперативности от милиции, которую они с подружкой еще девчонками обвели вокруг пальца.