– А я и не спрашивала. Неудобно как-то. Поселилась – они были. Не убирать же.
– А она сама не стала, понятно. – Он снова оживился, вспомнив их спор в машине: – Вот я и говорю, что она везде пыталась властвовать, везде! Даже там, где быть не могла по ряду причин, она печать своего присутствия оставляла. Чего бы, кажется, ей свои фотографии отсюда не убрать было? А она не убрала. Это чтобы ты вечно помнила, что она всегда за тобой следит…
– Да ладно тебе накручивать-то, – отмахнулась Ксюша, которую теперь больше волновал вопрос, осмелится ее Игорек поцеловать или так и станет мяукать еще полгода. – Пойдем лучше чай пить. А Марианна Степановна объявится, вот увидишь…
Кухня, где с соизволения Волиной Ксюша стала хозяйкой, по стерильности могла бы смело соперничать с операционной. Сверкающий кафель отражал, будто в зеркале, начищенные сковороды и кастрюльки, подвешенные на крючках. Кухонное полотенце топорщилось белоснежными складками на вешалке рядом с передником и косынкой. Табуретки возле стола стояли ровно по паркетной половице, ни на сантиметр в сторону. И лишь подоконник бунтовал против такого спартанского порядка, спрятавшись под буйной листвой домашних цветов.
– Это уже твои? – догадался Игорь.
– Мои. Не удержалась, разбавила немного.
Ксюша достала с полок чайную пару, печенье в красивой жестяной коробке, сахарницу без единого намека на сладкие сталактиты на дне. Вытащила из выдвижного ящика накрахмаленные льняные салфетки.
– Аж страшно в руки брать, – крякнул Игорь и вдруг попросил: – А может, поехали ко мне, а, Ксюш?
– А что у тебя? – Она застыла с чайником в руках на середине кухни.
– У меня? У меня ничего особенного. Гора тряпок по стульям, посуда грязная, кажется, в раковине. Не помыл с вечера, утром добавил. Цветов нет, опять же. Но… – Он сделал паузу, подняв вверх указательный палец. – Но у меня дышится легко! И не ощущается ее присутствия.
– Едем, – тут же решила Ксюша, забыв, что собиралась сегодня пропылесосить и пройтись специальной салфеткой по мебели, на которую даже пыль не смела садиться. – Едем к тебе, если все так, как ты говоришь. А цветами я могу поделиться.
– Вот этот хочу.
Игорь тут же ухватился за самый большой горшок, в котором росло невероятно красивое крохотное деревце, унизанное листьями, чем-то похожими на березовые.
– Бери, – рассмеялась Ксюша. – Марианне оно не нравилось. Всегда ругалась. Говорила, что разрастется, загородит окно, все равно придется выбрасывать.
– А что, в угол поставить было нельзя? – Игорь уже тащил горшок с цветком в прихожую.
– Нет, она говорила, что каждая вещь должна занимать в этой жизни свою нишу. Нишу, отведенную лишь для нее. А если она там становится лишней, то есть начинает портить общую картину, то вещь эта подлежит ликвидации…
Целоваться в квартире Игоря они начали сразу с порога. Он даже горшок с цветком не успел поставить на тумбочку под зеркалом, как тут же потянулся к Ксюшиным губам.
Она ответила, не оттолкнула. И потом не оттолкнула, когда он взгромоздил с горем пополам цветочный горшок, едва его не опрокинув, на подоконник и подхватил Ксюшу на руки. Нет, спросил все же, решив проявить запоздалую порядочность, когда они почти совсем разделись:
– Ты ни о чем не пожалеешь, Ксюша?
Стоило ли жалеть о том, чего нет и никогда не будет, подумала она растерянно. Марианна Степановна никогда не разрешит ей развивать отношения с Игорем. Никогда. Она приведет массу доводов, объясняющих то, что отношения эти бесперспективные, несуразные, а потому и не нужные вовсе ни ей, ни ему. Она не будет кричать, она будет просто смотреть на Ксюшу, не мигая, и станет говорить, говорить, говорить так убедительно, станет методично вколачивать ей в темечко гвоздь за гвоздем свои аргументы.
Игорь Смирин? Да кто он такой вообще? Мужлан без роду и племени. Охранник, проспавший все на свете! Он так всю жизнь свою проспит и ее – Ксюшину – жизнь под откос пустит. Да, сейчас ей с ним хорошо. Да, надежно и защищенно, но что будет через год, через пять лет?! Она подумала о том, на что они станут жить? Какое воспитание дадут их общим детям, если они – не дай бог – появятся. Он же неуч! Он же обычный работяга с мозолистыми ладонями и твердокаменным лбом, за которым никаких мыслей, кроме грядущего футбольного чемпионата, нет и быть не может. Он ей не пара…
– Ты чего такая? – Игорь развернул ее лицо к себе. – Тебе хорошо было, Ксюша?
– Да, – соврала она, почти не помня, как занималась с ним любовью.
Отвлечешься тут, когда над тобой воля Марианны Волиной довлеет. Вот ведь беда какая! И нет ее давно рядом, а присутствие все равно ощущается.
– Напряженная ты какая-то. – Он погладил ее по плечу и поцеловал. – Не переживай ты так из-за нее.
– Из-за кого? – перепугалась Ксюша: а вдруг он ее мысли прочитал, обидится еще, чего доброго.
– Да из-за Волиной. Разве я не вижу, что тебе покоя не дает ее отсутствие. Найдем мы ее, Ксюш. Обязательно найдем. Ты поесть хочешь?
– Найдем, – вздохнула она тяжело. – Где искать-то станем? В поле выйдем и аукать начнем?
– У нас номер машины имеется, на которой она ночью в офис приезжала. К приятелю обращусь, он мне живенько хозяина пробьет. А там уже след по следу и выйдем на нее.
– А вдруг она и правда никого видеть не хочет и прячется сейчас от нас от всех.
– Не думаю, – возразил Игорь, выбираясь из кровати и оборачиваясь простыней. – Если она и может прятаться, то только по одной лишь причине.
– По какой?
– Если она виновата в смерти дочери и в ограблении собственного кабинета. Отомстила, типа, всем, а вы тут расхлебывайте. Лозовского в тюрьму упрятала за то, что он ее бросить решил. Дочку отравила наркотой, чтобы… Короче, если она не в беде, значит, она убийца собственной дочери. И нам с тобой надо доказать либо первое, либо второе. Ты ведь не успокоишься, правильно я понял?
– Правильно.
– Так есть что-нибудь будешь, нет?
– А что у тебя?
Она и правда проголодалась, кроме чая и трех кексов за весь день так ничего и не съела. Да и интересно было узнать, чем ее сможет угостить этот здоровенный парень, очень нежно баюкавший ее в своих сильных руках.
Сможет он ей предложить что-нибудь, кроме пива и чипсов, или нет?
Пиво с чипсами, по мнению Волиной, были самым страшным, самым отрицательным и самым неисправимым показателем мужского брутального скудоумия.
– Если мужик пьет пиво с чипсами, – неоднократно подчеркивала она, когда около Ксении начинал кто-то крутиться, – на нем можно смело ставить крест.
О том, что такому пороку время от времени предаются девяносто процентов всего мужского населения, Волина и слушать не хотела.
Нет, и почему же Ксюше все-таки ее жалко? Почему она так стремится помочь ей, спасти ее, если ее есть от кого спасать? От самой себя спасти не мешало бы, да разве она послушает кого-нибудь!
– У меня есть картошка, тушенная с курицей, – начал перечислять Игорь. – Свежая, утром потушил. Есть салат оливье. Ну, там на бутерброды: сыр, колбаса. Овощи еще есть. Что будешь? Может, мне тебя на кухню отнести, там сама выберешь, а, Ксюш?
Ну, почему же он плохой-то, господи?! Почему? – умилилась Ксюша, мысленно тут же начав спорить с Марианной Степановной. Вот готовить, опять же, умеет. И о ней ни на минуту не забывает. И это не потому, что у них сегодня все в первый раз. С Сашкой Сурковым у них тоже когда-то было в первый раз. Так не очень-то он беспокоился, голодна она или нет. Кофе варил, если сам его хотел. То же и с чаем и с мороженым бывало. Да неловко все как-то он это проделывал. То прольет, то обожжет. А Игорь вон вместо шампанского и клубники со сливками ей картошку с курицей в постель предлагает, и ничего. Все как-то естественно, уместно.
– Буду! – тряхнула она дурацкой челкой.
– Что будешь? – он довольно улыбнулся.
– Все буду! И салат буду, и картошку, и овощи, только ты меня на кухню отнеси, ладно?
– Да я тебя не только на кухню, а куда хочешь отнесу, – подхватил ее с кровати вместе с одеялом Игорь. – И…
– Только попробуй скажи, что всю жизнь на руках будешь носить, в лоб получишь! – предупредила она, перебивая его.
– А что, так не бывает? – удивился он, пристраивая Ксюшу на табуретке в кухне и оборачивая ее одеялом, как ребенка.
– Не знаю. Я же не пробовала. Но социологи хором утверждают, что не бывает.
– Дураки они, твои социологи. – Игорь принялся греметь кастрюлями в холодильнике. – Мои родители всю жизнь надышаться друг на друга не могли.
– А сейчас?
– И сейчас продолжают. А все почему?
– Почему?
– Потому что хорошие они люди и любят друг друга. Ты у меня тоже хорошая. И я хороший очень, Ксюша. Ты только присмотрись повнимательнее, идет?
– Идет… – кивнула она.
А про себя загадала тут же: вот если они найдут Волину живой и невредимой и если она даст ей свое господское благословение, то она непременно постарается связать свою жизнь с Игорем. А если будет против, то…
То Ксюша постарается ее убедить. Надо когда-то начинать пробовать, правда?
Глава 19
– И что нам теперь делать?!
Шевелюра Давыдова Александра Ивановича, и без того растрепанная, напоминала теперь воронье гнездо. Он с такой интенсивностью запускал в нее пальцы, что Дмитриев уже начал на него коситься.
– У тебя педикулеза нет, случайно, дружище? – пошутил он минут через сорок отчаянных Сашиных усилий распутать кудри.
– Педикулеза нет! – скривился тот. – А вот геморрой, чувствую, будет. Если уже не случился. Что с этой гребаной бомбой станем делать, Димыч?! Мы ведь об этом даже руководству доложить не сможем. С нас тут же погоны снимут.
– Конечно, – невесело отозвался Дмитриев. – Кто-то улики с места преступления ворует, а кто-то отвечать должен.
– Ты, между прочим, тоже спер, – невесело возразил Саша.
– Я спер!!! – возмущенно фыркнул Андрей. – Можно подумать, я один там был!
– Ты спровоцировал, – стоял на своем Саша. – Послал меня к крокодилице этой, а она, между прочим, невзирая на темное время суток, уже два раза мне позвонила.
– Так волнуется, – попытался заступиться за Ангелину Андрей, хотя и сам был удивлен поздним звонком.
– Жена какая! Светка твоя хоть и волнуется, а не звонит до тех пор, пока ты сам не позвонишь. А эта!.. Ладно, все это словесный понос, дружище, а что делать-то в натуре станем?
Саша сидел на полу у стены напротив телевизора, по которому с камеры Аллы Волиной им были протранслированы события той трагической ночи, когда девушка умерла.
Несколько раз, между прочим, было все ими просмотрено. Потом снова и снова. Они смотрели, всматривались, обсуждали и ругались даже.
Ругаться было с чего. Девушка, оказывается, не только очень любила позировать перед камерой, она еще очень любила записывать сцены объяснений с матерью, любовные игрища с Лозовским, встречи с партнершей, с которой они совместно обворовывали Марианну. Там наверняка и дома таких дисков было невпроворот. Но то были предыдущие дни и ночи ее жизни, которые если и заслуживали внимания, то совершенно в другом аспекте.
Другое дело – ночь перед казнью.
Ее ведь казнили – Аллу Волину. В самом деле казнили без суда и следствия. Просто потому, что она просто была. Просто потому, что была неумна и надоедлива. Мешала на тот момент, который засняла камера, могла помешать, и очень серьезно, в дальнейшем. Потому ей взяли и вкатили лошадиную дозу наркотического вещества, когда она попросила помочь ей со шприцем. Всегда, мол, боялась самой себе колоть, как бы ни хотелось быть под кайфом. Это она так со странной смущенной улыбкой убийце пояснила, дурочка.
Ей и услужили, ее и убили, перестаравшись, выполняя ее просьбу. Ей бы, дурочке, приоткрыть глаза, когда завалилась на подушки, и посмотреть внимательно, как человек тщательно оборачивает шприц салфеткой, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Ей бы забить тревогу, а что она?
Она вместо этого поблагодарила, снова натянула рукав куртки, забросила ноги в сапогах на кровать и отключилась, сама о том не подозревая, что отключается навсегда.
А доброжелатель с преступными намерениями очень быстро вытер все, до чего дотрагивались его руки. Отнес шприц в мусорное ведро, аккуратный, стало быть, очень. И ушел!
А они – Дмитриев и Давыдов, увидев теперь свидетельство совершившегося преступления, сидят и не знают, с чего начинать.
– Предъявить эту запись в качестве улики в законном порядке для ареста мы пока не сможем, – подытожил примерно через час Дмитриев. – По крайней мере завтра не сможем.
– Не сможем, – поддакнул Давыдов и с протяжным ревом зевнул.
– Но мы можем эту запись показать преступнику. А о том, что запись эта не может пока фигурировать в качестве улики в деле, мы ведь говорить не станем? Потом придумаем, как ее приобщить, после того, как преступник напишет нам явку с повинной, а пока молчок.
– Молчок, – поддакнул, повеселев, Саша.
– Преступник напишет нам явку с повинной и…
– А если он потребует адвоката, начнет упрямиться и ныть, что все это фотомонтаж? Если грамотен окажется твой преступник, что тогда? – тут же начал вредничать Давыдов, хотя мгновение назад был готов на все и на все согласен. – Нет, Андрюша, так нельзя нахрапом. Тут надо чем-то заручиться.
– И чем же? – начал заводиться Дмитриев.
– Показаниями свидетелей хотя бы.
– То есть?! Каких свидетелей, если никто ничего не видел! – возмущенно фыркнул Андрей и засобирался домой, обнаружив, что на часах уже третий час ночи. – Консьержка спала сном младенца в своей конуре. Ты же не станешь подкупать соседей этой Волиной и заставлять их лжесвидетельствовать? Ты не пойдешь к генералу и не скажешь, что Минин утащил эту камеру, а ты утащил ее у Минина, вместо того, чтобы разработать совместную операцию со службой внутренней безопасности? Ты ничего не сможешь, Сашок. Ничего пока! Взять этого человека на испуг, и только!
– Соседи лжесвидетельствовать, конечно, не станут, а вот Лозовский…
– А что Лозовский?
– Он ведь тоже был в ту ночь у Волиной. Он мог во дворе замешкаться или в машине посидеть чуть дольше и увидеть госпожу нашу, входящую и выходящую из дома Аллы Волиной?
– Мог. Но ведь не видел!
– Но она-то об этом не знает! А если правильно обложить ее хворостом и в нужном месте спичкой чиркнуть, она нам все как миленькая накропает. И явку с повинной, и… А если это не прокатит, тогда мы эту камеру сами себе почтой пошлем и доложим руководству, что неведомый доброжелатель решил нам помочь и все такое…
– Подумаю, – буркнул Дмитриев, выходя из комнаты. – Но никакой самодеятельности до утра, никакой, слышишь, Саша?!
– Слышу, слышу.
Давыдов проводил его до двери, послал издевательский воздушный поцелуй и посоветовал утром не опаздывать.
А Давыдов все равно опоздал. Потому что со Светкой собачился с того момента, как вернулся домой, до того, как будильник прозвонил.
Как разошлась его до сих пор терпеливая жена! Даже подушкой по его разбухшей от мыслей голове настучала.
– Я так больше не могу! – шипела она, не решаясь орать посреди ночи. – Это что же такое, Андрей!.. Даже позвонить не мог! Ангелина все про Сашу знает, а они без году неделя вместе, а ты… Ты даже позвонить не мог!
Весь предмет скандала, как понял сквозь плотную дрему после пары-тройки слабых покусываний Дмитриев, сводился к тому, что его законная жена не имела, в отличие от Ангелины, о нем никаких сведений. А должна была! И он должен был, а он…
– Светка, я устал. Спать хочу, – ныл он время от времени, когда она особенно расходилась и повышала голос с шипящего шепота до громко свистящего.
– Где ты был, гад?! Если не расскажешь, я не знаю, что с тобой сделаю!
Конечно, он ей не расскажет, что совершал этой ночью преступление. Как он может рассказать ей, что он воровал!
Да, он своровал сворованную ранее их сотрудником с места преступления улику, то есть видеокамеру. И если честно, то не очень-то печалился по этому поводу. А вот если рассудить по-другому…
Ну, доложили бы они с Сашей руководству о своих подозрениях. В худшем случае им бы указали на дверь кабинета и посоветовали бы не порочить честное имя своих товарищей по оружию. В лучшем бы – вежливо выслушали и опять же посоветовали присмотреться к Минину повнимательнее.
А время бы ушло! И Минин от улики мгновенно бы избавился, если бы понял, что дело пахнет жареным.
Потому они с Сашей и разработали этот план, когда узнали от Ангелины, что прячет на дне своего шкафа их так называемый коллега.
Трусил Дмитриев, признаться стыдно, и никакого удовольствия, о котором ему иногда доверительно рассказывал преступный мир, в этом не видел.
Но результат превзошел все их ожидания. Если бы не эта видеокамера, они бы с Давыдовым еще год топтались на одном месте, опрашивая всех подряд и барахтаясь в их лживых показаниях. А убийство Аллы Волиной и вовсе никогда не было бы доказано. Статистика смертей наркоманов весьма плачевна. Они часто умирают от передоза. И мало когда удается доказать, что в том был чей-то злой умысел.
А они докажут с Сашей. Непременно докажут, что Алла Волина была убита.
Одно печалило. К разгадке исчезновения Марианны Волиной они, даже просмотрев записи, не пододвинулись ни на йоту.
Да, она была той ночью у дочери. Они долго ругались, сквернословили, как уличные торговки, забыв о своем хорошем воспитании и соответствующем положении в обществе. Дочка даже попыталась вцепиться матери в волосы, но не смогла. Подлетела с растопыренными пальцами к Марианне, занесла их над ее головой, да так и застыла, будто гипнозом скованная. А Марианна ведь даже не шевельнулась, даже не предприняла ни единой попытки защититься или загородиться от беспомощной ярости дочери. Спросила лишь:
– Зачем?
– Что зачем? Что? – Алла затопала ногами, продолжая держать растопыренные пальцы, готовые вот-вот вонзиться в ухоженную шикарную шевелюру матери, над ее головой.