И куда ему, спрашивается, ближе? Придется на работу идти, отложив на время возвращение домой. Вот тебе и пятница. Вот тебе и конец рабочей недели. Может, пятница и является днем шофера, тут же загрустил Дмитриев, но что не днем милиционера, это точно.
Так хотелось со Светкой посидеть вечерком за бокалом хорошего вина. Поболтать о чем-нибудь. Помечтать о несбыточном. О путешествии каком-нибудь, к примеру.
Света все мечтает в Лондон попасть, а он хоть и не видит особого прока в посещении этого города, всякий раз ей поддакивает. Да, мол, хорошо бы. А что хорошего-то? Толкаться в толпе таких же, как они, уставших туристов? Слушать монотонный речитатив гида, через пять минут все забывать и мечтать поскорее попасть в свой номер, чтобы принять ванну и вытянуться на кровати.
Не видел Дмитриев никакой радости в топтаниях по музеям. Все это можно и по телевизору посмотреть, и в каталогах, если потребность возникнет. Что уж говорить об Интернете! Там тебе кругосветное путешествие за неделю устроят. Он бы с большим удовольствием по Волге на теплоходе прокатился.
Но раз Света хочет, это святое. Станет и он за компанию мечтать и о Лондоне, и о Риме, и о Париже. И деньги станет откладывать на все эти ее мечты, хотя с большим бы удовольствием движок у машины перебрал бы, второй сезон ведь стоит в гараже. Но Светка уперлась, говорит, рухлядь. Нечего, говорит, средства в груду металлолома вкладывать. Уж лучше тогда новую купить.
Купишь тут, как же! Вот если бы у них была почасовая оплата, они бы были самыми обеспеченными служителями закона, а так…
Кого же нашли? Неужели дочку Волиной? А почему труп? Не поделили с мамой любовника, получается. Он вчера собрался с Марианной расстаться, та подумала, что ее дочка тому виной, помчалась к ней разбираться. Сложный разговор закончился трагедией. И вот вместо того, чтобы явиться в милицию с повинной, госпожа Волина устраивает побег, который ее близкими, друзьями и воздыхателями был истрактован совершенно иначе. Они подумали, что беда с ней случилась, и подняли на ноги всех, кого можно было поднять. Интересно, узнай Марианна Степановна, как рвет душу за нее Чалых Тамара Федоровна, похвалила бы подругу?..
Что же, совсем даже неплохая версия и вполне имеет право на существование, если, конечно же, Светлана ничего не перепутала.
– Ничего твоя жена не перепутала, – уныло вздохнул Санчес, встречая Давыдова возле дежурной части. – Дочку Волиной нашли мертвой.
– Где? – вздохнул Андрей и выразительно скосил взгляд на вздувшийся от покупок пакет. – Так хотел сегодня отдохнуть вечером! На тебе!..
– Я, можно подумать, не хотел! – фыркнул Давыдов и громыхнул о коленку пивными банками, плотным рядком уложенными в точно таком же, как и у Андрея, пакете. В одном месте, видимо, отоваривались.
– Ну, рассказывай, пока подниматься на этаж будем, кто нашел, где, отчего вдруг труп? Убийство?
– О-о, как ты много хочешь, насальника!!! – громко заржал Давыдов. – Чего не спросишь, кто нам этот труп устроил?! Знать-то бы… Короче, следов насильственной смерти нет. Эксперты копаются, может, что и найдут. Но домработница сказала, будто девочка не раз была ею застигнута со шприцем.
– Наркотики?
– Да, причем достаточно серьезные.
– А это-то откуда домработнице известно?! Сама, что ли, нарик со стажем?
– Сына схоронила, вот и знает. Во всяком случае, рассказала именно так.
– Кто ездил по вызову? Саш, да не сопи ты мне в шею, черт побери! Мне аж жарко стало, отодвинься на полметра.
То, что он не попал на место происшествия, Дмитриева разозлило. С утра на фирму, значит, сплетни собирать их с Сашкой отправили. А на труп…
– Михалев и Минин ездили, – с неприязненной гримасой ответил Саша, отпирая кабинет. – Представляешь, как порезвиться могли ребятки?! Мамка пропала, дочка умерла, ценных вещей полон дом, тащи – не хочу!
– Мало того, все затоптали небось эти два буйвола! – забубнил Андрей, швыряя пакет в угол, совсем позабыв, что в нем стеклянная бутылка. – Как услыхали, что потерпевшая могла от наркоты погибнуть, так и все, никакого внимания. У них ведь если не огнестрел, то непременно несчастный случай. И чего нам не сообщили?.. Что там еще? Какие подробности?
Подробностей оказалось – кот наплакал.
Домработница сегодня пришла, как обычно, убираться к двум часам дня. Открыла дверь, вошла в квартиру Аллы Волиной. Сразу пошла в кухню, она оттуда обычно уборку начинала. Провозилась там с полчаса. Потом вошла в гостиную и обомлела. Все было перевернуто вверх дном. Ящики комода и шкафов выброшены на пол, вещи свалены в огромную разноцветную кучу. Там же книги, альбомы, диски и кассеты. Кто и что искал, понять было сложно, потому что на первый и второй взгляд домработницы ничего как будто не пропало.
– А драгоценности, деньги?
Их мать приказывала Алле держать либо в банке, либо в сейфе у нее на работе. Слушалась та или нет, теперь неизвестно. Но в доме ни драгоценностей, ни крупных денежных сумм никогда не хранилось. Может, их у Аллы и не бывало никогда, кто знает? Но что меха, дорогие платья и норковая шуба оказались нетронутыми, так это домработница засвидетельствовала.
Короче, подивившись такому вандализму в гостиной, она перешла в другую комнату, которая служила Алле кабинетом. Там царил тот же погром. Вещи в куче, но все до единой целы. А в спальне, кроме погрома, домработница обнаружила к тому же и саму девушку, будто бы крепко спящую в полной уличной амуниции на кровати. В сапогах, куртке, джинсах Алла лежала на животе, зарывшись лицом в подушку. Домработница, поворчав, принялась стягивать с девушки сапоги. Получалось с трудом, но все же она справилась. Потом решила снять и джинсы с курткой. Поворочав осторожно якобы спящую Аллу, она перевернула ее на спину, ухватилась за застежку куртки, внезапно перевела взгляд на лицо девушки и, не выдержав, завизжала.
– Лицо было неестественно бледным, с синевой даже. Это она так рассказывала. Рот приоткрыт. Веки опущены до половины, а глаза не двигаются. Отвизжав положенное время, она все же нашла в себе силы поискать пульс.
– Пульса не было, – закончил за Сашку Андрей.
– Не было. И тогда она вызвала милицию. Все!
– Так уж и все? Это не все, дружок, это только начало.
– Начало чего?
– Начало большой истории семейства Волиных. Теперь, брат, держись. Три шкуры с нас спустят, если в кратчайшие сроки не разберемся, от чего умерла дочка и куда скрылась ее мамка.
– Плакал вечер пятницы! – скорбно прохныкал Давыдов, ткнув носком ботинка пакет с пивом. – А у меня такая встреча наклевывалась!
– И вечер пятницы, и субботы, и судя по всему, и воскресенья тоже, – подхватил заунывную песню Андрей. – Ладно, нам не привыкать. Разберемся, размотаем тугой клубок, а сейчас идем к начальству, заждалось небось…
Глава 9
– Славик, ты мне ничего не хочешь рассказать?..
Этим вопросом Наташа до полудня субботы терзала Лозовского. Великих сил ему стоило не сорваться на крик, чтобы не обидеть, не напугать. Она же не виновата была ни в чем. Зачем ее обижать?! Она же просто любила его, заботилась о нем, творила вокруг него уют, тепло, постепенно превращая их новый, не обжитый еще как следует домик в милое семейное гнездышко. Зачем же кричать на нее? Он лучше уйдет в сад и станет копаться в земле, хотя с детства терпеть не мог этого занятия и не знал до поры, с какой стороны нужно подступаться к лопате.
– Славик, прежде чем копать землю, сгреби, пожалуйста, листья, – нравоучительно проговорила ему в спину Наташа, когда он, в очередной раз не сказав ей ни слова, к чему она его без конца призывала, собрался идти копать землю под яблонями.
– Хорошо, – пробубнил Лозовский, старательно скрывая свое раздражение.
Нет, как бы ни была страшна по властной сути своей Марианна, у нее всегда хватало ума и такта замолчать в нужный момент. Она всегда безошибочно угадывала его настроение и зачастую подстраивалась под него. Капризам его – нет, не потакала. Но вот если его что-то угнетало, то деликатно воздерживалась от вопросов и потом мягко настаивала на помощи.
Это-то со временем и начало бесить Лозовского. Именно материнская опека Марианны свела на нет его пылкое серьезное чувство.
– Там под навесом возьми специальный скребок для листьев, – продолжала поучать его Наталья, провожая до порога. – Сгреби их в кучку, потом сожжем. А с листьями не копай, Славик.
Да понял он! Понял давно, что должен делать с листьями, скребками и лопатами. Не может понять до сих пор, что ему делать с этой нелепой ужасной ситуацией, в которую он попал.
Тот парень, который с ним беседовал в кабинете Марианны, улыбчивый Андрюша Дмитриев, был вовсе не простачком, каким хотел казаться. Это только глупая корова Тамара Федоровна Чалых могла так о нем подумать. Вывалившись из кабинета в приемную, она, некрасиво скривив рот, процедила с глупым высокомерием:
– Пацан! Что он может понимать-то!..
Нет, дорогуша, все не так. По его личному мнению – мнению Ярослава Лозовского, – Дмитриев был хоть и молод, но достаточно опытен и хитер, и он сразу понял, что девяносто процентов опрошенных ему врут.
А врали-то все! Потому что все потом живо обсуждали в курилке, кто и что сказал и как именно следователь их об этом спрашивал. Сурков один в разговорах почти не участвовал.
Тоже та еще темная лошадка. Помалкивал и все в сторону Лозовского хитро косился. Кажется, даже подмигнул один раз. Пускай себе подмигивает, ему-то что! Его совесть чиста… почти. А что тянет внутри и побаливает, так это только его личное и ничье больше. Он даже Наталью к этому допустить не может, хотя и считает ее очень близким человеком.
Лозовский прошел под навес, оставшийся еще от прежних хозяев, попинал трухлявые столбы, с трудом удерживающие крышу, отметил со вздохом, что и тут придется все переделывать, и полез за скребком в дальний угол.
Скребок и не скребком был вовсе, а скорее веером, состоящим из тонких металлических прутьев, бесполезным совершенно, на его взгляд, инвентарем в домашнем хозяйстве. Сколько он ни пытался собрать им листья, у него ничего не выходило. С сухими яблоневыми еще кое-как справился, а вот под березами, которые окаймляли весь участок по периметру, – хоть на колени становись и собирай руками золотистое монисто, сброшенное тонкоствольными красавицами. Отбросил скребок-веер, взял метелку и начал гонять листву по ветру. Пару раз наткнулся взглядом на Наталью, которая с изумлением наблюдала за ним из окна кухни. И даже видел, как она покачивает головой, то ли недоумевая, то ли осуждая тщетность его усилий. Но продолжал настырно махать метелкой в сторону подрастающейся лиственной кучки.
– Ничего! Пускай не сразу, но мы со всем справимся, так ведь? Подумаешь, беда какая, решил расстаться с любовницей! Не я первый, не я последний! – пытался утешить себя Лозовский. – Нечего было сразу на нее западать. Купился, как пацан, на крокодиловы слезы!..
О том, что с Марианной ему было хорошо достаточно долго, он не хотел сейчас вспоминать. И о том, как встреч с ней ждал, вздрагивая от каждого телефонного звонка, старался теперь тоже не думать. И о том, как жаждал ее холеного тела, до поры до времени считая его самым прекрасным на свете.
Ни о чем таком не хотел теперь вспоминать Лозовский, сворачивая толстым жгутом сразу десяток газет и засовывая их в самую сердцевину шуршащей пирамиды из опавшей листвы.
Ни о чем хорошем, что связывало прежде его и Марианну, нельзя было теперь думать. Это не привело бы его ни к чему. Это снова отбросило бы его на полтора года назад, в то время, когда он еще мог наивно полагать, что у них двоих есть будущее.
Какое будущее?! Какое??? Он идиот, глупец желторотый и к тому же зарвавшийся в своих мечтаниях. Так, кажется, сказала Алла, когда, узнав об их с ее матерью романе, ввалилась к нему на квартиру среди ночи.
– Ты и впрямь считаешь, что она выйдет за тебя замуж?! – надрывалась она в злобном хохоте, падая на его кровать прямо в зимних сапогах.
– А почему нет? – удивленно отозвался он тогда, потому что неоднократно думал об этом и не видел абсолютно никаких препятствий. – Кто нам может помешать, ты, что ли?
– Мне плевать! Я-то тут при чем?! – Кажется, в этом месте Алла принялась снимать сапоги, затем забросила их в дальний угол его спальни.
– А кто может нам помешать?
Он все еще не понимал, куда она клонит, как не понимал причины ее полуночного визита и того, почему она разувается и снимает с себя верхнюю одежду, развалившись поперек его кровати. Он все еще в тот момент думал о себе и о Марианне, с которой расстался буквально пару часов назад.
– Вам никто мешать не станет, – рассмеялась в который раз Алла, принявшись теребить пуговки на вязаной кофточке. – Да и посмел бы кто! Кто посмеет восстать против Марианны Волиной?! О чем ты?!
– Тогда о чем речь?
Вот тут он забеспокоился, увидев, как ее кофточка летит с кровати следом за сапогами, потом туда же последовали лифчик и штаны.
– Ты что делаешь, Алла?!
Лозовский тогда попятился из спальни, намереваясь удрать. Еще не хватало ему скандальных ситуаций подобного рода!
– Я? – Она спрыгнула с его койки в чем мать родила, успев к тому моменту покидать в угол всю одежду. – Я собираюсь соблазнить глупого любовника своей матери, который вдруг с чего-то возомнил себя очень важной фигурой на шахматной доске жизни Марианны Волиной.
– Я ничего не возомнил.
Он все еще пятился к двери, хотя оторвать взгляд от девушки было сложно, она казалась совершенством. Совершенно прекрасной была ее молодость.
– Тебе лучше одеться, Алла, – промямлил он тогда.
Конечно, промямлил, не был его протест твердым и уверенным. Он и протестом-то не был, а протестовать стоило. Стоило гнать прочь из дома поганой метлой эту юную искусительницу, плюющуюся ядом в адрес собственной матери. Она…
Она ведь все отравила, если, отбросив все детали, взять и разобраться сейчас по сути. Она вбила клин между ним и Марианной. Она трактовала каждое слово, каждое действо своей матери в извращенном изгаженном клюве. И она в конце концов добилась того, что и он стал присматриваться, стал подмечать, стал копить недовольство.
Случались и моменты просветления, конечно, когда он вдруг принимался жалеть бедную Марианну, за спиной которой творится дикое предательство, – он ведь не пренебрег юным телом ее дочери, не устоял. И тогда он каялся, тогда любил свою взрослую любовницу с утроенной силой и позволял ей делать с собой все что угодно. Позволял подавлять его волю, позволял себе подчинение, хотя и знал, как противно будет потом. И противно становилось. И не столько от самобичевания, сколько от гнусной трактовки, изрыгаемой пухлым красивым ртом Аллы.
А ведь и правда он все последнее время думать стал только ее умом и чувствовать только ее сердцем. Хотя там и сердца-то, кажется, не было. Ни у одной, ни у другой. Обе друг друга стоили. Стало быть, и жалеть теперь не о чем.
– У меня теперь есть Наташка, – подвел черту Лозовский, оглянувшись на окна кухни.
Подруга его металась между раковиной, плитой и холодильником, не забывая тревожиться о нем и то и дело поглядывать на него из окна. Хорошо, хоть вопросы прекратились. Он больше всего боялся, что она его и в саду не оставит в покое, и выйдет следом, и станет рвать душу, без конца спрашивая:
– Славик, а ты мне ничего не хочешь рассказать?
Будто он мог! Будто способен был растоптать их зарождающиеся отношения, обещавшие перерасти со временем в прочные семейные! Ведь если расскажет ей обо всем, она уйдет. Она не станет жить с таким подонком, которым он себе сейчас представлялся.
Нет, Наташу он во всей этой грязи выпачкать не может. Он сам как-нибудь выберется и очистится. Ее марать нельзя. Она тут ни при чем. Она не должна нести крест его прошлого.
Костер то разгорался, пожирая утрамбованную горкой листву, то вдруг начинал неуверенно тлеть, медленно обгладывая ветхий хворост, который Ярослав насобирал по участку.
Он успел уже и под яблонями вскопать, и мусор весь собрать, а время тянулось, как резиновое. Полтора часа всего-то и прошло. Пора было возвращаться в дом, пора было начинать игру под названием «в нашей жизни все прекрасно». Сам затеял, сам придумал условия, отступать теперь поздно. А играть-то сил не было, вот в чем беда! Да и Наташа была не тем человеком, с которым фальшь может остаться незамеченной.
– Тебе трижды звонили.
Она встретила его на пороге в переднике, в косынке, под которой с трудом поместились ее косы. Она всегда дома заплетала волосы в косы, чему он очень умилялся. Руки по локоть в муке, не иначе с пирогами возится. Как тут ее не ценить, не совсем уверенно подумал Лозовский, вешая легкую куртку на вешалку.
– Тебе трижды звонили! – уже в другой – с гневным нажимом – тональности повторила Наталья.
– Кто? – поинтересовался Лозовский, пропустив мимо неприятный укол.
Если ему звонили, почему не позвала? Тем более трижды звонили! Что за самодеятельность такая: решать за него, с кем ему говорить, а с кем нет?
Как-то все не так, все неправильно. Как-то не так она себя ведет. Не так, как бы ему хотелось. Может, он придирается к ней, а?
– Сначала поочередно позвонили две женщины. Не представились. – Гнев в голосе его подруги набирал обороты. – Потом позвонил какой-то Дмитриев…
– Наташа, – тут уж Лозовский позволил себе ее перебить. – Почему ты не позвала меня к телефону?
– Ты был в саду, – очень быстро нашлась она с ответом и принялась отряхивать муку с рук прямо на плетеный коврик в прихожей.
– Я был в нашем саду, а не в городском, милая, – все еще тактично и без рокота уточнил он и, обогнув ее, пошел в комнату, продолжая говорить на ходу: – Ты видела меня из окна, Наташа. Я был в пределах досягаемости… Почему ты не позвала меня к телефону, милая?