Она вошла за ним следом в комнату, оперлась спиной о притолоку и несколько мгновений рассматривала его, будто видела впервые. Он мог поклясться, что именно таким был ее взгляд, когда они столкнулись в дверях супермаркета. А это была их самая первая встреча.
– Славик, ты сейчас что пытаешься сделать? – с неожиданной вкрадчивостью спросила Наташа.
Он никогда прежде не слыхал такого тона, никогда не мог подозревать, что она вообще о нем имеет представление. Всегда мила и простодушна, заботлива и нежна, и тут вдруг непонятная, опасная вкрадчивость. Такое Волиной было бы простительно и позволительно, дочери ее, подруге и соратникам, марширующим под ее началом и в одном строю, но не его девушке. Она не должна быть такой, как они все! Она должна быть именно такой, как ему хотелось. А может…
Может, он снова все для себя придумал, а?! Может, и за нее, и за себя придумал утопический семейный мир, который по природе своей невозможен?
– Что я пытаюсь сделать? – растерялся Лозовский.
– Ты сейчас пытаешься скандалить со мной? – милые добрые глаза Наташи сделались очень темными и холодными, как небо в ноябре.
– Нет. Скандалить я не хочу. Я хочу понять, почему ты не позвала меня к телефону? Этот звонок мог быть очень важен для меня и…
– Важен?! Для тебя?! Звонок какой-то бабы для тебя важнее мира в этом доме?!
И снова ее тихий голос с возмущенным присвистом показался Лозовскому незнакомым и неприятным.
– Баб было две, если я не ошибаюсь?
– И что с того?
– Почему ты не позвала меня, Наташа?
Ему очень хотелось услышать от нее вразумительное объяснение ее необъяснимому поведению. Пускай придумала бы что-нибудь, что ли. Соврала, на худой конец, но уничтожила в нем то неприязненное чувство, которое вдруг дало о себе знать.
– Ты!.. – вдруг выпалила она очень громко и запнулась, а ресницы ее шустро заметались вверх-вниз. – Ты считаешь, что можешь говорить в моем присутствии со своими любовницами, да?! Ты считаешь, это нормально, когда они звонят тебе домой, да?
– Кто они? – Лозовский окаменел.
Вот это новости! Вот это удар под дых! Он же выбирал, он же думал, что не ошибся в ней. Он считал, что она умна, серьезна, рассудительна и никогда не опустится до примитивного ора уязвленной ревностью базарной тетки.
Ошибся?
Он считал, что Наташа всегда будет уважать в нем его мужскую неприкосновенность, не позволяющую лазать по его карманам, бумажникам и записным книжкам. Что она никогда не станет совать нос в сообщения в его мобильном. Что она даже в руки его взять не посмеет, когда ему станут звонить.
Ошибся?
– Кто они? – снова переспросил он, уставившись на свою подругу совершенно новым взглядом.
Да он, оказывается, просмотрел в ней многое! И не замечал никогда раньше колкости в ее глазах, перечеркивающей ее нежность и делающей ее милое лицо очень неприятным, будто высеченным из серого камня. И нервного подергивания пальцев никогда не замечал. А рот ее, прежде такой мягкий, такой податливый, оказывается, мог быть судорожно сведенным в тонкую узкую линию.
Ничего себе прозреньице…
– Что за женщины мне звонили, Наташа? Ты же брала мой телефон, отвечала, не могла не видеть, кто звонил?
– Посмотри сам, – отмахнулась она от него, взметнув облачко муки, ссыпавшееся с ее рук.
– Я хочу, чтобы ты мне сказала! – настырно потребовал Лозовский. – А посмотреть я всегда успею. Ну, Наташа!
– Не знаю я! – огрызнулась она. – Один номер не определился, второй – всего лишь набор цифр без имени и фамилии. Наверное, он не забит в памяти.
– Соображаешь, – зло ухмыльнулся Ярослав, подошел к ней вплотную и прошипел в лицо: – А с чего тогда ты взяла, что звонили мои бабы?! Кто дал тебе право подозревать меня в чем-то?!
– Да потому что… – Она испуганно вжала голову в плечи. – И одна и вторая называли тебя Яриком! Это так интимно прозвучало, что я подумала…
– И?
– И та, которая звонила первой, рассмеялась так и попросила позвать своего милого мальчика!
Марианна!
Ему чуть не сделалось дурно, еле сил хватило удержать свой испуг глубоко внутри, не выплеснув его наружу.
Только Марианна называла его милым мальчиком. Ей одной он позволял называть себя так. Ну и Алка еще иногда глумилась, называла, передразнивая интонацию матери.
Больше никто. Никто и никогда не называл его милым мальчиком, даже мать.
Кто же звонил?!
Алла не могла звонить, в этом он был уверен на все сто. Марианна…
Тоже не могла. После всего, что произошло позавчера, она ему звонить не станет. Она сначала вымотает ему всю душу, вытянет все жилы, закатает его волю в саркофаг, сломает ему остаток жизни, возможно, но первой ни за что звонить не станет.
Кто же звонил?!
– Вторая женщина не назвалась, но тоже попросила пригласить Ярика. Почему они тебя так называют, Славик? – Наташа всхлипнула, спрятав лицо в передник, тоже перепачканный мукой, и забубнила оттуда, запричитала: – Я так люблю тебя… Я не хочу делить тебя ни с кем! А они звонят, прямо домой звонят!.. И Дмитриев этот… Кто он такой, чтобы говорить со мной подобным тоном?
– Каким? – заинтересованно откликнулся Лозовский.
Все то время, что Наташа всхлипывала, он ее почти не слушал. Он все думал и думал про странный звонок какой-то женщины.
Марианна вполне могла позвонить, может, он и поторопился, причислив ее к разряду несгибаемых, волевых женщин. Она же из плоти и крови, как и все люди. Она же была привязана к нему. Любить вряд ли была способна, но привыкнуть-то должна была. Так что, неожиданно лишившись привычки в его лице, могла и унизиться до звонка. Тем более что номер ее телефона не определялся никогда ни в одном мобильном…
– А кто такой этот Дмитриев? – Наташа подняла на него зареванное, припудренное мукой лицо.
– Дмитриев-то? Следователь он, кажется. Я в их милицейской иерархии слабо разбираюсь, но в пятницу имел честь наряду с остальными сотрудниками «Октавы» быть опрошенным этим господином. – Лозовский провел указательным пальцем по ее щеке, смахивая муку. – У нас начальница пропала.
– Волина?! – ахнула Наташа. – Волина пропала?!
– Д-да, Волина, а ты откуда о ней знаешь?
Он никогда с Наташей не говорил ни о работе своей, ни о Марианне тем более. Откуда она могла знать о ней? И если знала об этом, то, может, знала и обо всем остальном? Надо же, как много нового он узнал сегодня о своей избраннице, с которой намеревался прожить всю оставшуюся жизнь.
– Славик, ты что, вообще, да? – Еще минута, и она точно покрутила бы пальчиком у виска, вовремя остановилась, решив, что это перебор. – Ты и правда считал, что я стану жить с человеком, ничего не зная о нем? Ты никогда не рассказывал мне, где и кем работаешь, я никогда не спрашивала тебя об этом. Но это не значит, что я ничего не знала.
– Вон как! – Лозовский немедленно прекратил нежное поглаживание по ее щеке, снова неприятно удивившись очередному открытию. – А что же еще ты знала обо мне и о чем молчала, моя дорогая Наташа?
– Много чего знала и молчала! Но теперь не стану!
– И что же? Ты говори, говори, не бойся! – Он еле удержался от зубовного скрежета.
– А не мне нужно бояться теперь, дорогой. – Она неприятно усмехнулась вытянувшимися в тонкую линию губами. – А тебе! Ты ведь был любовником Волиной. И если правы мои осведомители, то и любовником ее дочери. И теперь, когда вдруг Волина пропала… Дальше сам сообразишь?..
Выставить ее сейчас за дверь или погодить? Сейчас разорвать еще не составленный брачный контракт или дать ей еще один шанс?
«За» и «против» было не так уж много, к тому же их было почти поровну.
За ее присутствие в его доме выступало то, что он мог остаться совершенно один на один со своей бедой, и никто не протянет ему руку помощи, никто не обогреет и не приласкает, если она уйдет. Сухарей в тюрьму насушить будет некому, с тоской подумал Лозовский, глядя на Наташу без прежнего обожания. Да и постель одинокая его страшила.
Против ее пребывания рядом с ним было все остальное.
Она оказалась притворщицей. Она играла роль, изображая влюбленность, а сама собирала о нем справки. Гадость какая! Она знала, что у него роман с другой женщиной, и милостиво приняла от него предложение поселиться вместе с ним.
Как поступить?!
– Не гони меня, Славик, – прошептала она, безошибочно угадав ход его мыслей. – Не гони меня, пожалуйста.
– Назови мне хоть одну причину, по которой я не должен этого делать? – откликнулся Лозовский, устало проведя по своему лицу пятерней. – Вся твоя искренность теперь поставлена под сомнение. Я больше не верю тебе. Мне хорошо с тобой, удобно, да. Но… Но ты врала мне. Ты молчала, когда должна была говорить и спрашивать. Как быть, Наташа? Почему я должен оставить тебя здесь?
– Потому что… Потому что я люблю тебя, как никто другой. И даже если той ночью ты совершил что-то ужасное, я не предам тебя. Я всегда буду рядом.
– Потому что… Потому что я люблю тебя, как никто другой. И даже если той ночью ты совершил что-то ужасное, я не предам тебя. Я всегда буду рядом.
– О чем ты?! – в испуге отшатнулся от нее Ярослав. – Что я мог совершить такого страшного? Ты в своем уме? На что ты намекаешь?
– Я не намекаю, я говорю, – вздохнула Наташа, приблизилась к нему и, невзирая на его сопротивление, прижалась щекой к его груди. – И даже не я, а этот твой Дмитриев.
– А что он говорил?
– Он сказал, что найден труп Аллы Волиной и у него к тебе есть масса вопросов.
– А ты?! Что сказала ты?!
– Я сказала, что ты всю ночь с вечера был дома. – Ее руки обвились вокруг него, сцепившись в тугой замок на позвоночнике. – Никуда не уходил, никому не звонил и все время был дома, милый!
Все в том месте, куда прислонилась ее щека, горело, пекло и ныло, сопротивляясь чудовищному повторению.
Он снова на крючке, да? Теперь в других, но снова ежовых рукавицах, так получается? Его жизнь, его свобода, его алиби, наконец, теперь в руках этой женщины, которую он ошибочно считал слабой?
Что же делать-то? Как быть? Как и с кем ему теперь остаться?
И Алла…
Стало быть, она мертва?..
Глава 10
– Саша, я к тебе обращаюсь или нет?!
Визгливый голос жены доводил до бешенства, но он сдержал себя и орать в ответ не стал. Продолжил курить на балконе, ежась от прохладного ветра.
Надо было рубашку байковую накинуть, которая валялась на стуле рядом с кроватью. Не стал, подумал, что на улице тепло, раз солнце светит и на небе ни облачка. Совсем забыл, что сентябрь закончился, что уже первые числа октября. Тут уж не до летнего тепла. Неделя-другая – и морозить по утрам начнет. Дожди зарядят, холодно станет, а у детей теплой одежды нет. Из курток выросли, сапоги разорвались.
Жена именно по этому поводу и начала верещать с самого раннего утра. И еще орала, что отоплением он так минувшим летом и не занялся. Должен был во всей квартире батареи поменять на новые, а он вместо этого все деньги в машину вбухал. И теперь она отопительный сезон ждет со страхом. Хомут на хомуте на каждой трубе и батарее, а ему и дела нет. Он вместо того чтобы…
Чего орать-то чуть свет?
Сурков лениво стряхнул пепел с балконных перил. Будто что-то изменится, если она орать станет как ненормальная с самого утра в субботу. Ну, не поменял он этим летом батареи, и что? Лета больше ни одного, что ли, не будет? Поменяет следующим. А что деньги в машину вбухал, так сама на той машине на дачу ездит, корова глупая. И к детям в лагерь отдыха на ней же, и на рынок по воскресеньям, потому что везде все дорого, а там нет. И мяса парного ей хочется, а то в магазине все перемороженное. Прокатилась бы разок-другой в переполненном автобусе с баулами, посмотрел бы он на нее…
Балконная дверь с грохотом отворилась, и Татьяна выскочила на лоджию. Смотри, плащ накинула и косынку, стало быть, собирается долго мозги ему промывать. Не удрать теперь от ее визгливых претензий.
– Чего сидишь, спрашиваю?! Чего в пепельницу носом уткнулся?! – Жена подбоченилась, смотрела гневно, но звук чуть поубавила, соседей стеснялась. – Ты мне денег думаешь давать или нет?!
– Зачем они тебе, Танюша? Ты сама золото! – попытался пошутить Сурков, поводя озябшими голыми плечами. – Нет бы мужа согрела…
– Вот скоро согреешься, – прошипела она. – Вот отопление дадут, вода польется из-под каждого хомута, тогда и согреешься, гад! Так ты думаешь деньги мне давать или нет?! У детей ни обуть, ни одеть нечего!
– Думаю, – кивнул Сурков и тут же добавил не без ехидства: – Вот как надумаю, где их можно взять, так и дам тебе.
– Ах ты, паскуда! – Татьяна размахнулась и больно щелкнула его по плечу ладонью. – На шалав у него, значит, деньги имеются, а на детей нет?! Я на тебя на алименты подам, так и знай. Очень удивится твоя начальница, когда узнает, что ты детей своих не содержишь! Не работать тогда тебе там, она же не любит…
– Не узнает она ничего, – отмахнулся от нее, как от мухи назойливой, Сурков и потер горевшую после оплеухи кожу. – Ручища у тебя как кувалда, Танюха. Нельзя же так!
– С чего это она не узнает-то? С чего не узнает? – не унималась жена. – Думаешь, я вру, да? Думаешь, не стану на алименты подавать?!
– Это ты запросто, – фыркнул Саша и встал с табуретки, намереваясь идти в дом. – Пропусти, замерз я… А Волина не узнает ничего, потому что пропала она, Тань.
– Как пропала?! – ахнула жена и посторонилась все же, хотя за мгновение до этого плотно прижимала его к перилам, не пропуская к дверям. – Волина? Марианна Степановна пропала?! Куда?!
– Кто же знает-то? Знали бы, не допрашивали бы вчера всех подряд.
– И тебя тоже допрашивали?! – испуганно охнула Таня и стащила с головы косынку. – А тебя-то почему? Ты же начальник охраны, Саш? Ты-то тут при чем?
– А кто при чем?
Он оглянулся и с интересом уставился на нее. Жена хоть и надоедала ему порой порядком, но женщиной была не глупой и иногда такие вещи говорила и прогнозировала, что Сурков только диву давался. И ее взгляд на события вчерашнего дня ему бы послушать не помешало. Глядишь, с ее помощью и додумается до чего-нибудь.
А с этим стоило поспешить, ведь на руках такая бомба!..
– Как кто? Как кто? – затарахтела Татьяна, вешая плащ в шкаф в прихожей и тесня его в кухню. – Бухгалтерия прежде всего. У нее ведь там, ты говорил, главный бухгалтер в подружках закадычных ходит, так?
– Ну да. Только вряд ли она при делах, раз сама милицию вызвала.
– Это могло быть и для отвода глаз, между прочим. Чай будешь?
Не дождавшись ответа, жена громыхнула чайником под краном. Налила воды, зажгла газ и поставила чайник кипятиться. Тут же споро наделала бутербродов из белого хлеба, масла и сыра. И принялась готовить омлет детям, потому что они зашумели в своей спальне, проснулись, стало быть. Проснуться было немудрено, мамка так орала.
– Представляешь, какими делами они могли там ворочать?! – округлила глаза Татьяна, обернувшись на него от плиты. – Сейф был у подруги в кабинете?
– Почему был? Он и есть. У нас почти в каждом кабинете есть сейф, и что с того? Нашла аргумент! – фыркнул Сурков, нисколько не заинтересовавшись. Стянул с тарелки бутерброд, откусил и забубнил с набитым ртом: – Там герой-любовник этот скорее замешан, чем Тамара.
– Дурак он, что ли! На него первого и подозрение падет!
– Но он же с ней виделся накануне, встречался то есть, свидание у них было. А утром она вдруг раз – и пропала.
– И дочка ее не промахнется, мамку укокошит, виданое ли дело делить с ней любовника! Ревновали небось одна другую. Чем не повод? – Татьяна накрыла сковородку с омлетом крышкой, убавила газ и подсела к столу, продолжив рассуждать: – Секретарша тоже проныра еще та.
– Ксения, что ли? – уточнил Саша.
Он не помнил, про какую секретаршу рассказывал жене. Про старую или про новую. Делиться новостями с фирмы – частенько делился, но вот не помнил, говорил про Ксюху или нет. Наверное, все же говорил, чтобы не вызвать подозрений. Про прежнюю – Инну – все уши ей прожужжал, и какая она нерасторопная, и как часто все забывает. А про Ксюху промолчал? Не может быть, Танька сразу бы заподозрила неладное.
– Уж не знаю, Ксения она у вас или кто, но ты мне про нее говорил, что она откуда-то с периферии.
Значит, рассказывал.
– Она, она, – закивал Сурков. – А чем она проныра-то?
– Ничего себе, ты даешь! – присвистнула Татьяна. – В квартиру прописалась. Зарплату ей уже три раза поднимали, сам говорил. Теперь, если что с Волиной серьезное, она в квартирке-то и останется.
– Ничего себе! А ведь точно!
Вот об этом Сурков не подумал. Много про кого передумал за вчерашний день, но вот про Ксюху…
– Думаешь, могла Волину из-за квартиры кокнуть?
– За десять рублей, милый, убивают. – Татьяна вытянула руку и отключила газ. – Чайник закипел, наводить тебе чай-то или уже всухомятку натрескался?
– Наводи, – кивнул он. – За десять рублей – оно понятно, но из-за квартиры… Ее же сразу заметут!
– Ага, пускай доказать попробуют. Если девка не дура, то алиби себе сварганила.
– Какое алиби? – напрягся Сурков, вспомнив свое свидание и парикмахерские услуги, которые допоздна оказывал Ксюше его знакомый.
– Откуда я-то знаю, Саш? Могла с подругой где-нибудь потусить. Или дружка пригласить, а потом спровадить через часок. А потом Волину-то и…
– Бред сивой кобылы, Танюха. Станет Волина ночами разъезжать по каким-то секретаршам, – тут же отмел он эту версию. – Она в это время с любовником наверняка была.
Татьяна вдруг посмотрела на него как-то странно и говорит:
– А кстати, ты, милый, где был в ту ночь, а? Тебя тоже долго не было. Что-то бормотал нелепое, когда под одеяло лез. Я спросонья и не поняла толком. Так где ты был той ночью?
Оп-па! Вот это попадание! Сто очков вперед даст его супруга любому следователю. Теперь, как ни крути, придется посвящать ее в свои планы. А то примется ковыряться, давить на него, глядишь, так и до правды докопается. А это ведь смерти подобно! Не то чтобы он так уж ее боялся, но уличенным в супружеской измене быть не хотел. Да и менять в своей жизни ничего особо не желал. Орет на него по утрам Танька, ну и пускай орет, другая, что ли, орать не будет, если он забьет на проблемы с отоплением и деньги жилить будет? Так же верещать примется. Так что пускай уж лучше Танюха орет, оно привычнее. Да и дети опять же у них. Куда их деть-то? Отчиму отдать? Черта с два. Они Сурковы, Сурковыми и останутся.