– Ну что, мистер Мэллоун, будем плотно сотрудничать, или предпочтете отправиться к праотцам?!
– Вы не посмеете! – плюясь слюной, выкрикнул тот. – За мной стоит великая страна! Моим коллегам известно, куда я уехал… Им известно мое местонахождение! Бордель перевернут кверху ногами! И вам тоже не уйти… не сомневайтесь!
– Да и хрен с ним, с тем борделем! – сказал «Иванов». – Тем более, что его владельцы не при делах – мы сами все провернули! А за нас вам вообще не следует беспокоиться… вы о себе лучше подумайте!
– Да пошли вы… – скривился американец. – Fuck off!..
Бушмин повернул голову к спецу. Тот встал с табуретки, подошел к ним вплотную, и – как бы накаляясь яростью – сказал:
– Shut up, dick sucker! Stop bitching!.. You have bored me a lot, shithead!! Тебя что, мy friend, не учили в школе хорошим манерам?! Что вылупился… не ждал такого поворота?!
У Мэллоуна и вправду от изумления глаза на лоб полезли…
– Ouu… holly fuck!! Что… что это было?!
– А разве не узнал? – удивился «Иванов». – Это был твой голос, Джон! Неплохо, да? Я вот, например, ну никак вас по голосу не могу различить… Знаешь, я бы дал тебе возможность подольше поговорить с твоим «аккустическим двойником», но нет времени – «time is money»!..
Мэллоуну вдруг пришла в голову мысль, от которой его пробил нервный озноб.
– Э-э-э… джентельмены… вы – не местные? Вы… вы из… Russia?! И я так думаю now… что вы из Кэй Джи Би…
– Ты бы еще сказал – из ГПУ, – ухмыльнулся Кондор. – А еще «спецом» считаешься! Ладно, не о том речь! Вернемся в русло нашего делового разговора. Мистер Мэллоун, вы готовы с нами сотрудничать? Учтите, я не люблю помногу раз задавать один и тот же вопрос! В сущности, теперь вы нам не очень-то и нужны…
– Но… это же против правил! Мы… Россия и ЮЭсЭй – партнеры по анти… антитер… короче – союзники!
– В ж… таких союзников! – перебил его Бушмин. – Я говорю про вас, Мэллоун, а не про Америку! Мы в курсе, где вы раньше служили – в Москве на вас имеется досье! Вы, когда ушли из штата РУМО, даже позаботились о некоем прикрытии, пробив себе еще и гражданство Виргинских островов. Я полагаю, это было сделано для того, чтобы, когда вы обоср…сь вдруг, даже капли вашего собственного shit не упало на репутацию страны, которая и без того далека от ангельски чистой!
– Но есть же определенный кодекс, есть «джентельменские» правила… которые обязаны соблюдать спецслужбы цивилизованных стран!
– Бросьте! Не вам говорить! Для вас эти правила «фэйер плэй»… что пипифакс: подтерли свой грязный ass, и пошли себе дальше, внедрять «демократию» огнем и мечом! Это ведь вы, Мэллоун, придумали провокацию с якобы напичканным взрывчаткой фургоном! К которому были привинчены российские дорожные номера!
– Bullshit!..
Бушмин, не глядя, протянул руку назад. Антон вложил в нее стопку фотоснимков. Перелистнув их, Бушмин продемонстрировал один из них Мэллоуну.
– Узнаете, Джон? Не очень хорошего качества… но и без экспертизы можно разобрать! Вы… и еще некий Мыкола Франчук… покидаете ресторан Da Vinci через запасной выход! Да, да, в тот самый вечер – семнадцатого числа! На фото проставлены показания таймера! Если вам интересно узнать, то сотрудники СБ «Милениума» задержали двух россиян с видеокамерой. Но они – скажу по секрету – лишь отвлекали внимание. Потому что еще двое производили скрытую сьемку… Уже имелось подозрение, что там, в бизнес-центре, где много российских офисов, может быть организована крупная провокация. Потому и удалось хорошо подготовиться!..
– Не понимаю… не помню! – процедил Мэллоун. – Даже если я и был в «Милениуме», это не есть – криминал! У меня там, кстати, свой офис…
– Вы с вашим галицийским приятелем оказались единственными, кто даже не поинтересовался, что же случилось на паркинге перед «Милениумом»…
– Я не этот… не зевака! И не такой идиот…
– Конечно, зачем вам было задавать вопросы обслуге и смешиваться с толпой «зевак»?! Вы-то лучше всех – за исключением приятеля Мыколы – знали, что там в действительность происходит.
Мэллоун крупно сглотнул. Он почувствовал себя в западне. Похоже, эти люди следили за ним. Не зря все же он подозревал, что кремлевские спецслужбы не оставят тот случай без внимания. Жаль, что не удалось допросить Захарченко… Вот же сука, этот «Alex#1» – продал-таки его своим русским «конфидентам»…
– То, что произошло с вашим знакомым… я говорю о Захарченко… тоже не отнесешь к «фэйер плэй»! – продолжил Бушмин. – Вы, как нам теперь понятно, попытались взять его в Вите-Почтовой… Но не все у вас получилось! Зачем-то соседей, деда с бабкой спалили: еще два трупа за вами!
– Чушь…
– Вы не бесплотный дух, Мэллолун! Вы настолько обнаглели… настолько чувствуете себя безнаказанным… Что даже особо не стараетесь, не страхуетесь! Оставляете после себя следы, в том числе и – кровавые!
– Меня что, будут судить? – попытался было иронизировать тот. – Здесь, в Украине? Или хотите устроить процесс в Москве? Вы же вроде… неглупые люди?!
В это время послышалась знакомая уху Мэллоуна мелодия – ожил его сотовый телефон…
– Ну вот, my friends, – Мэллоун натянуто усмехнулся. – Я вам говорил, что меня будут – искать!!
– Технарь, кто звонит? – спросил Бушмин.
– Абонент… который Эм «первый»!
«Каменяр?! – промелькнуло в голове у Бушмина. – Архиважный звонок. Но говорить нам пока еще, наверное, рановато…»
– Пусть себе названивает! – бросил он в адрес технаря. Потом уставился – через прорези маски – на задержанного. – Все, Джон, будем закругляться. Хочешь узнать свое ближайшее будущее?
Мэлллоун уже с трудом контролировал себя. Он не до конца понимал смысл игры русских, но зато понимал другое. Что все очень серьезно, что они готовы пойти до конца. Джон Мэллоун для них не кадровый сотрудник мощного ведомства могучей Америки, а всего лишь «частное лицо», подрядившееся поработать тут за неслабые бабки. Почему он не попросил Мэтью приехать за ним и забрать его в четко оговоренное время их борделя?!
Ах да… сегодня же рождественский вечер! Для кого-то праздник, а для него, Мэллоуна – unhappy Cristmas…
Не дождавшись ответа, Бушмин поставил все точки над «i».
– Вас, Мэллоун, обнаружат мертвым… нынешним утром… в снятых вами апартаментах… Да, да, в борделе! Медицинское освидетельствование покажет, что вы несколько перебрали с алкоголем и «транками»! И к тому же подстегнули свою сексуальность сразу двумя таблетками «виагры»… Вы еще не старый человек, но у вас оторвался «тромб», – след от иньекции «инсулиновой» иглой совершенно незаметен. Он, этот проклятый тромб, закупорил важную артерию… В итоге – фатальный исход!
– Э-э… но… постойте!
– «Каменяр» прекратил попытки набора, – вклинился в их беседу технарь.
– Ну и ладненько… мы ему уже вскоре сами перезвоним! Он – я в этом просто уверен – даже не догадается из телефонного разговора, что с ним общался не мистер Мэллоун, а кто-то другой. – Бушмин вновь уставился на «клиента». – Большого скандала, уверен, не будет, если вас, дружище, найдут мертвым в том «готеле», куда вы так полюбили ездить… чтобы поразвлечься со славянскими девушками! Расследования тоже не будет. Потому что оно никому не выгодно – ни вашим, ни местным, «оранжевым».
– Знаешь, как у нас говорят? – подал реплику Антон. – «Погиб Трофим, ну и хрен с ним!» Вот так и с тобой будет! Законопатят в гроб, перевезут останки на твою американщину, и там захоронят… Возможно даже, если начальство твое даст «добро» – будет гимн, флаг и прощальный салют.
«Иванов», как бы ни к кому конкретно не адресуясь, распорядился:
– Готовьте иньекцию! Я числил мистера Мэллоуна за умного человека, но… Теперь вижу – что ошибся!
– Дайте сигарету, – выдавил из себя Мэллоун. – И обьясните толком, что вам от меня нужно!
Всего за час Мэллоуна раскололи по тем направлениям и вопросам, которые были выбраны для «тестирования» – до самого копчика.
Этот мистер явно не собирался скоропостижно помирать. Хватиться его пока не должны, да никто и не собирается держать его тут вечным пленником. Выдался тот самый редкий случай, когда можно осуществить полноценную «вербовку», намертво привязав к себе и к своему ведомству матерого, казалось бы, вражину! В данном случае это можно было сделать лишь одним способом: заставить его раскрыться, расколоть по самое никуда! Так все закрутить, так подстроить, чтобы эта тварь предала своих же, чтобы данная вербовка была скреплена кровью и пороховой гарью! Чтобы ему, Мэллоуну, будет он работать на новых «хозяевов», или нет, даже в голову не взбрело рассказать кому-либо о событиях этих нескольких последних часов…
Еще через полчаса, – имелась возможность оборвать разговор в любую секунду – Мэллоун, проинструктированный «Ивановым», прозвонил «Каменяру». Выяснилось, что тот собирается 26-го в Англию, где состоится одно важное мероприятие (и куда он лично приглашен). «Каменяра» интересовало, не принял ли «друже Iван» решение тоже лететь в Лондон? «Нет, пане Мыхайло, не получится, – ответствовал тот. – Вы же знаете, у меня и тут полно дел»…
Во второй половине ночи Мэллоуна «дожали» окончательно. Он основательно «поплыл» и стал кое-что рассказывать о Франчуке и Олексе. Хотя, конечно, пытался и тут юлить, выдавая себя за не слишком поинформированного в этих вопросах человека…
В семь утра, предоставив Антону и коллегам доканчивать начатое с Мэллоуном, Кондор отправился в «корпоративный» отельчик. Еще через два часа, едва успев принять душ и переодеться, он направился в аэропорт «Жуляны», где под «парами» уже стоял чартерный «ЯК-40».
Ему было велено, прихватив с собой «пародиста», экстренно возвращаться в Москву. С тем, чтобы получить инструктаж перед выполнением нового задания, смысл и детали которого до поры держались в секрете.
ГЛАВА 20 РАЗБОРКА В ПРЕДМЕСТЬЕ
Ближнее Подмосковье,
25 декабря.
Вуйко, когда еще был жив, наставлял своего онука: «Все добрые дела, Мыкола, делаются пораньше с утра! Увидел след зари, вставай и иди трудись…». Матинка, женщина немногословная, но строгая, тоже любила поучать двух своих детей, сына и доню: «Кто рано встает, тому Бог подает…»
Может, потому и смогли выжить в многолетней красноярской ссылке, что придерживались дедовских правил: много трудились, не роптали, пели в неволе грустные гуцульские и галицийские песни, молились Деве Марии, учили и наставляли детей, рожденных в неласковой чужой земле. И мечтали, стремились душой и всеми помыслами к тому, чтобы «повернутися живими та здоровими на рiднi простори, побачити свою кохану Вiтчизну, поцiлувати рiдну землю та навiдатись на цвинтар за селом, щоб в пояс поклонитися могилам предкiв»…
Долгих восемнадцать лет его семья провела в сибирской ссылке, на спецпоселении: с лета пятьдесят второго и по семидесятый год. Уже и усатый грузин, клятый враг и ненавистник щирых украинцев – голодомор и ссылки ему никто не забудет! – помер… И развенчавший «культ» Мыкыта Хрущ вылетел со своего кремлевского кресла. И «бровастый», чем-то смахивающий на «своего», украинского брата-козака, вдоволь насиделся на царском месте… А таким, как вуйко Франчук и его старуха-жена, при которых на поселении проживала увеличивющаяся почти с каждым годом семья, все еще не давали полной «реабилитации». Все еще считали возвращение таких, как они – «бендеровцев и буржуазных националистов» – на родину, в Западную Украину, делом «вредным и несвоевременным».
Младший Франчук, онук Мыкола, не помнил такого, чтобы кто-то из родни его прямо настраивал против москалей. Этого и не нужно было. Потому что неприязнь к русским, к москалям, к кацапам, было привычной, природной сущностью – как воздух, который ты вдыхаешь, как молоко матери, которая дала тебе жизнь. Вот, говорят, что у простых русских – отзывчивая, добрая душа. Может оно и так, но в тех леспромхозах на берегах Тубы и Амыла, притоках Енисея, такие «добряки», судя по рассказам старших, почти не встречались. Кроме «лишенцев», тут оседали «вольняшки» и еще всякие-разные человеческие отбросы. Рвань, пьянь, нищета, лень и воровство… Подростки сплошь «приблатненные», чвиркали через губу, дразнились, лезли в драку; когда подросли, стали носить самодельные финки с наборными ручками за голенищем сапога. Надсмехались над языком, над обычаями, над их песнями… И заливались, просто ржали, как кони, когда узнали, что в бараке, где живут «хохлы», в одной из комнат подвесили – перед Рождеством, еще до Нового года – елку к потолку, вниз макушкой (а не знают того, что это – гуцульский обычай)…
Нет теперь тех леспромхозовских поселков. Ничего от них, как расказывали Мыколе, не осталось. Один был затоплен при разливе, другой просто обветшал, обезлюдел… И от больнички той, где в шестьдесят восьмом родился на удивление крепкий пацан, названный по святцам Мыколой – тоже не осталось и следа…
Так что у Мыколы Франчука, народившегося в глухом сибирском уголке, но прожившем почти всю свою жизнь на родине «батькiв», сумевшем, вопреки не слишком «благополучной» родословной получить высшее образование во Львове (еще при Советах), имелся свой личный счет. И не столько к «москалям», которых он презирал, сколько к той холодной, бездушной, проржавевшей во многих местах махине, которая называется – «российским государством».
На часах Франчука было ровно десять утра. Он на пару с местным помощником сидел в салоне подержанного «Ауди-100». Фамилия помощника – Гнатенко, прозвище – Гнат. Земляк Франчука, родом из Львовской области. Ему тридцать пять, из них уже лет восемь он проживает большей частью в России, в ближнем Подмосковье. По специальности он строитель, прекрасный каменщик, обучен сварочным работам и малярному делу. Работал на «шабашке», потом составил собственную бригаду. Ну а сейчас контролирует сразу несколько бригад, в которых сплошь трудятся выходцы из Западной Украины – они сооружают коттеджи в Московской области, как правило, с нулевого цикла и под «ключ».
У Гната есть связи среди местных чиновников (правда, занимающих невысокие должности). Он также имеет знакомства в милиции, где служат, кстати говоря, немало этнических украинцев. Нелегко было привлечь его на свою сторону, но деньги решают все. За услуги Гнатенко было предложено четыреста тысяч долларов, причем сто пятьдесят уже выплачено – авансом. К тому же Франчук пообещал, что Гнат по возвращении во Львов получит возможность занять «хлебное» место: либо для него освободят одно из высоких чиновничьих кресел, либо – по желанию – поспособствуют процветанию учрежденной им на Львовщине частной строительной фирмы…
– Ну то шо, Гнат? – выждав еще четверть часа, спросил Франчук. – Так где обещанные тобой люди?
– Давай еще трохи обождем, друже, – Гнат, сидевший в кресле водителя, покосился на своего нового «работодателя». – Если бы они сильно запаздывали, мне б уже прозвонили! Шо с них взять… москали… не могут, шоб не опоздать!..
Франчук приспутил стекло, прикурил от зажигалки сигарету. Они еще раньше все уговорились меж собой, что по приезду в Москву будут общаться по-русски. Ну или, скажем так, стараться не выделяться «мовой» среди местных. Он и еще двое его спутников приехали в один из подмосковных городов сегодня во втором часу ночи, поэтому он чувствовал себя немного сонным, вялым. К настоящему времени в указанные им адреса прибыли – благополучно миновав границу – девять человек, считая его самого. Еще трое, кому выпало добираться междугородным автобусным сообщением сложным маршрутом Симферополь-Запорожье-Харьков-Белгород и далее через Курск в Москву, должны обьявиться этим вечером, где-то после девяти. В принципе, самому Франчуку было необязательно присутствовать на этой первой по счету акции. Но он счел важным увидеть собственными глазами, как все произойдет и насколько замысел будет близок к плану. Он не имел оснований не доверять Гнату, но хотел убедиться, правильно ли расходуются выделенные ему деньги, потрачены ли они с толком или выброшены на ветер (а то и прикарманены)…
– Дывысь, Мыкола! – оживился Гнатенко. – Вот они… перебегают через «носовиху»! Ну, зараз начнется…
Их машина была припаркована рядом с универсамом, кормой к расположенному на первом этаже многоэтажного здания магазину и передом к густо забитому транспортом в этом месте Носовихинскому шоссе. По другую сторону трассы, являющейся, по сути, центральной улицей этого подмосковного города, расположен городской рынок. Ближе к привокзальной площади – вещевой, сразу за ним, но составляя как бы одно целое – продуктовый. «Толчок» здесь не самый крупный, но и не так, чтобы маленький. Выбор на него упал сразу по двум причинам. Начинать с более людного и масштабного обьекта не следовало. Ибо возникновения критической ситуации следовало добиваться не одной, пусть и шумной акцией, а несколькими, тремя-четырьмя последовательными точечными акциями. Это как дом взорвать: можно истратить большое количество ВВ, а можно поступить умнее и экономнее – хорошенько все обдумать, наметить «критические» места и просверлить дыры в несущих конструкциях. Заложить совсем небольшое количество взрывчатки, просчитать время и последовательность подрыва, и лишь затем взрывать – строение сложится, как карточный домик.
Вторая, и, пожалуй, что главная причина, такова: этот рынок полностью контролируют выходцы из Кавказа. Помимо этого, их соплеменники составляют значительную часть и среди торговцев. А в самом этом городе, расположенном всего в десятке километров от МКАД, число «инородцев» за последние пять лет – утроилось…
Группы молодежи и подростков, человек по пятнадцать-двадцать в каждой, появились одновременно с двух сторон: от ж/д вокзала, благодаря которому этот город и носит свое нынешнее название, и от жилых домов, расположенных по другую сторону «носовихи».
Большинство из них были прикинуты, как сущая гопота, как русские скины из самых бедных слоев: темно-серые и черные мешковатые куртки-«бомберы», нелепые штаны, у кого-то спадающие – в гармошку – на «берцы» и едва не волочащиеся по земле, а у иных, наборот – слишком короткие, так что на бегу видны худые голые лодыжки. Только у двух или трех, кого успел рассмотреть Франчук, были реально выбритые под ноль черепа, остальные просто носят короткую стрижку… И еще забавный момент выхватили из всей этой затеявшейся кутерьмы глаза Франчука: у одного их скинов, пробежавшего с корешами всего метрах в десяти от него, у его «бомбера» с надписью «SKINS» на спине, подкладка оказалась… оранжевого цвета.