– Ты когда-нибудь хотел побывать где-то ещё? – спросила Руфь.
– Меня больше нигде не знают. О Джеху Глене наслышаны только в Низинах.
– Не понимаю, как белые женщины могут отдавать своих детей на воспитание няни. Нет создания прекраснее, чем ребёнок.
– Оттого, что дети – ещё не господа. Они ещё не в силах хлестнуть никого кнутом.
При этих словах Джеху солнце, ярко светившее с неба, спряталось за тучу.
В будние дни Руфь приносила корзинку с обедом в дом Батлеров и приводила Мартину, чтобы порадовать папашу.
Племянник старика, Лэнгстон Батлер, должен был стать хозяином после смерти Миддлтона, взяв на себя управление плантацией и городским домом. Он полагал, что, как только это случится, он перестанет пользоваться услугами «чересчур дорогого плотника, чтобы сдирать «вполне годные» сосновые панели и заменять их «очень ценными» вишнёвыми с рейками для стульев из гондурасского красного дерева. У дяди Миддлтона полно «причуд».
Джеху и Руфь с Мартиной часто обедали с Геркулесом, усевшись на перевёрнутые корзины во дворе. Геркулес был сыном Миддлтона, но никто не знал подробностей этой истории. Его мать продали в рабство после отлучения мальчика от груди – то ли в Джорджию, то ли в Алабаму.
– Господин Лэнгстон только и ждёт, когда же умрёт старик. Каждый день, пока его дядя ещё дышит, он считает прожитым впустую. Вот так. Будь я на месте массы Миддлтона, – Геркулес понизил голос, – то опасался бы глотать кусок, который давал бы мне Лэнгстон. – Он подмигнул своим слушателям с самым невинным видом. – Если вы понимаете, что я имею в виду.
Слуги замечают всё, что от них не прячут, ведь утаивание будет означать признание слуг равными себе и не заслуживающими своего положения. Геркулес открыто описывал намерения Батлера в таких выражениях, что, будь он ровней и белым, знание таких подробностей могло бы встревожить молодого хозяина.
– Мастер Лэнгстон перевернёт весь дом вверх дном. Мастер Миддлтон любит тратить деньги. А мастер Лэнгстон готов тратить деньги только на лошадей, но он совсем не похож на полковника Джека. Полковник Джек любит лошадей. А мастер Лэнгстон покупает лошадей потому, что так делают все джентльмены в Низинах.
Лэнгстону Батлеру была ненавистна дядина расточительность и небрежное отношение к Броутону, их плантации на реке Эшли. Лэнгстон пытался расширить производство риса, но, когда предложил своим соседям, Раванелям, продать их участок, полковник Джек спросил:
– А твой дядя Миддлтон знает об этих планах?
Миддлтон ничего не знал – что было прекрасно известно Джеку. Он с удовольствием наблюдал расстройство Лэнгстона.
– Белые люди – жадные, – сказал Геркулес. – Они были чёрными, пока жадность их не выбелила.
Джеху согласился с этим:
– Господин Лэнгстон всё спрашивает, сколько стоили эти доски. И на что пойдут остатки? Ну я и свалил все обрезки в кучу. Пусть делает с ним, что хочет.
Геркулес рассмеялся:
– Кухарка бросит отличное вишнёвое дерево в печку, чтобы приготовить ужин.
– Этот человек вечно твердит, что его то один обманул, то другой, но на самом деле мошенник – он сам, – сказала Руфь. – Он похож на скорпиона, который размахивает хвостом.
– Девочка, – широко улыбнулся Геркулес, – кто вложил такие идеи в твою прелестную головку?
– А ты отчего такой нахал?
– Да уж такой, как есть. Меня за сахарком не посылают, потому что я умею разговаривать с лошадьми.
Руфь полагала, что Геркулес просто важничает, как все красавчики, но Джеху уже стал ревновать, поэтому они прекратили вместе обедать во дворе.
Мастер Лэнгстон Батлер прощал Геркулесу его нахальство, но смутно чувствовал в Джеху нечто такое, что ему решительно не нравилось. Он тщательно, придирчиво проверял его работу:
– Этой комнатой будут пользоваться дамы.
– Да, сэр. (Джеху терпеть не мог называть кого-то «господин».)
– Они не заметят плохую работу в отличие от меня.
Молодой Батлер, ползая на коленях, изучал обшивку, постукивая по пятнышкам, где лак блестел чуть менее ярко, и пытаясь поддеть ногтём рейки для стульев. Поднявшись, он с улыбкой отряхнул брюки.
Джеху так и хотелось спросить: «Чего тебе от меня надо? Зачем так придираешься?»
Но, конечно, он таких вопросов задать не смел.
– Твоя работа почти так же хороша, как у какого-нибудь ирландца.
– Цветные тоже хотят высоко держать голову, – не сдержался Джеху.
Молодой Лэнгстон надменно улыбнулся взрослому человеку одного с ним возраста, мастеру своего дела, с которым сам Батлер никогда бы не справился; женатому человеку, уже имеющему ребенка, человеку с добрым именем. В его улыбке было столько ненависти, что Джеху подумал – сейчас Лэнгстон Батлер ударит его. Допустим, кочергой – он стоял очень близко к ней, – или вытащит пистолет и убьёт на месте, и единственное, что останется после смерти Джеху – пятно крови на паркете и трудности, связанные с тем, что придётся тащить тело мёртвого негра по улице.
Но всё же, невзирая на ужасную ухмылку Батлера, Джеху, облизав губы, повторил:
– Цветной человек тоже хочет держать голову высоко.
Слова повисли в воздухе.
– По крайней мере, не ниже ирландца, – попытался он закончить шуткой.
Когда Джеху пересказал этот разговор Руфи, она содрогнулась:
– Тебе нельзя дерзить, Джеху. Ты же не сынок его дяди, и к лошадям никакого подхода не знаешь. У тебя есть только я и Мартина.
Джеху позвенел монетами в кошельке:
– Но он мне платит, не так ли? Всё по-честному, без обмана.
После того как Томас Бонно выкупил Перл у миссис Раванель, она осталась работать у прежней хозяйки за двадцать пять центов в день. Отец Браун обвенчал Перл с Томасом, и хотя Фрэнсис Раванель присутствовала на службе, на свадебный пир не осталась.
Законное освобождение было нелёгким делом, но полковник Раванель помог Томасу сделать невесту свободной. Когда Перл спросила Джеху, почему он не сделал свободной Руфь, Джеху пошутил:
– Не могу тратить свой Капитал.
Почти месяц Руфь отказывалась спать с ним, пока её собственные желания не возобладали над обидой.
«Быстрый рост числа свободных негров и мулатов в этом штате из-за миграции и освобождения целесообразно и необходимо сдержать путём введения законодательных мер, препятствующих освобождению рабов… С этой целью почтенный Сенат и Палата Представителей постановили совместно на Генеральной Ассамблее, чтобы ни один раб в дальнейшем не мог получить свободу вне судебного постановления».
ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ЮЖНОЙ КАРОЛИНЫ,
20 ДЕКАБРЯ 1820 ГОДА
Геркулес сообщил Руфи плохие новости прямо на Митинг-стрит, не обращая внимания на повозки, которым он мешал проехать, и на крики разъярённых извозчиков. Сняв шляпу, он даже не мог флиртовать, как обычно.
– Мамуся, ты заболела? – спросила Мартина.
Ужин в этот вечер прошёл в молчании. По дороге на библейские чтения к Денмарку Веси Руфь также не проронила ни слова, и Джеху как ни пытался взять её за руку, так и не смог. В маленьком каркасном домике Веси было тихо. Снаружи не толпились цветные, только на крыльце сидел Галла Джек, обстругивая палку.
– Чудесный вечер, – приветствовал его Джеху.
– Вот на случай, если явятся стражники. – Джек смешно пошевелил густыми бровями. – Послушай-ка, мамаша. Духи уже спрашивали о тебе.
Руфь, поджав губы, отмахнулась. Дверь и окна были завешаны одеялами, в комнатку набилось слишком много народу. Джеху с Руфью нашли местечко в задних рядах. Было тесно, жарко и душно.
Денмарк Веси, положив Библию на табурет, читал, беззвучно шевеля губами. Интересно, подумала Руфь, почему одни, когда читают, шевелят губами, а другие – нет.
Некоторые пришли в шляпах и косынках. Другие явились с непокрытой головой. У одних блестели лысины, у других чёрные и седые волосы тускло светились. Руфь подумала: несвободные теперь никогда больше не смогут освободиться.
Она никак не могла сосредоточиться, даже когда Денмарк Веси, приложив палец к строке, где он остановился, сказал:
– Вот наступает день Господень, и разделят награбленное у тебя среди тебя[28]. – Он постучал толстым указательным пальцем рабочего человека по странице. – Вы думаете, Захария обращается к нам, неграм? Думаете, Бог смотрит вниз и видит, сколько чёрные награбили? Нет, Он не говорит с нами; Он говорит это господам. «Вот наступает день Господень». Как вы будете готовиться к этому дню? Останетесь стоять или протянете ему руку? «Вот наступает день Господень…»
Несмотря на духоту и жаркий, спёртый воздух, Руфь почувствовала, как по плечам прокатилась волна холода. День Господень.
Денмарк Веси внимательно вчитывался в текст, водя пальцем по строкам.
– Внемлите, – прошептал он.
В комнатке было так тихо, что его шёпот скользнул по рядам, как старый добрый друг.
– Скажите мне, братья… Многие ли из вас кланяются господам на улице? Многие?
Денмарк Веси внимательно вчитывался в текст, водя пальцем по строкам.
– Внемлите, – прошептал он.
В комнатке было так тихо, что его шёпот скользнул по рядам, как старый добрый друг.
– Скажите мне, братья… Многие ли из вас кланяются господам на улице? Многие?
Одни опустили головы. Другие отвели глаза.
– Значит, никто не кланяется?
Он облизал губы.
– Так? И вам, и мне отлично известно, что белые господа – жестокие пропойцы, прелюбодеи и неверующие. Мы знаем, кто они такие. Но всё равно вы продолжаете им кланяться, потому что они – я так понимаю – лучше вас. Х-м-м-м.
Он в задумчивости приложил палец к подбородку.
– Боже милостивый! Цветные хуже прелюбодеев, неверующих и пропойц. Я подозреваю, что вы все прокляты. И обречены на вечные муки.
Притворное изумление промелькнуло на его суровом лице.
– Иисус Христос спасает господ, но ему нет никакого дела до нас. Тот господин, которого вы встречаете на улице, вообще замечает ли, что вы раскланиваетесь и расшаркиваетесь перед ним, или проходит мимо, словно вы всего лишь торчок для коновязи или лошадиный помёт в грязи? Поднимите руки, кто из вас кланяется? На сколько шагов вы отступаете в сторону, пропуская господ?
Мартина завозилась на руках у Руфи.
– Больше всего Господь ненавидит обманщиков!
Головы опустились ещё ниже, словно им больше ничего не оставалось, когда поднялись руки.
– Почти все. Ну-ну… – опять неискренне удивился Веси и покровительственно улыбнулся, словно любящий дядюшка.
Он продолжил читать, погрузившись в себя и шевеля губами, и всё постукивал пальцем по строчке, после чего поднял глаза, будто поражённый, что в его дом набилось столько людей.
– Сколько из вас, «чернокожих джентльменов», притворяется, что он не умнее бессловесной старой коровы, которую белый господин посылает вас доить? Сколько женщин закатывают глаза и вздыхают: «Масса, я всего лишь цветная девушка, мне это слишком сложно понять»?
В комнатке поднялись гул и приглушённый говор, как в гудящем улье.
– Сколько из вас поучают своих детей: «Когда господин что-то спрашивает у тебя, опусти глаза и смотри на свои стопы. Если знаешь, то ответь. Если не знаешь, всё равно ответь! Негров высекут скорее за незнание, чем за ошибку». И вы говорите своим детям: «Не смотри на этого белого человека и, что бы он ни делал, не смей перечить». Сколько из вас?
Он снял очки и потёр переносицу.
– Матери и отцы, многие ли из вас так говорят?
– Детям придётся плохо, если они не послушаются, – сказал Томас Бонно, поднявшись.
– А, мистер Бонно. Рад слышать вашу интерпретацию Библии. Но вы правы, господин может схватить раба и под дулом пистолета отправить его в работный дом повидаться с мистером Кнутом. Но «наступает день Господень», мистер Бонно. Внемлите…
Он сжал большой кулак и пристально посмотрел на него.
– Я долгое время был плотником. Ставил ровные балки, совсем как какой-нибудь белый. Я знаю, как установить отвес или проверить уровень. А вон тот темнокожий, Джеху Глен, лучший строитель лестниц в Низинах, он делает это лучше любого белого. И вы это знаете, и он сам это знает, и белый тоже. Почему тогда Джеху должен кланяться на улице? Вы слышали о Томасе Джефферсоне, белом господине, который был президентом? Так оно и было. Президент всех Соединённых Штатов. На прошлой неделе я чинил веранду господину Би, потому что там стены сгнили изнутри! Белые плотники проложили водосточные трубы внутри стен; внутри, а не снаружи! Полагаю, что и у Томаса Джефферсона всё сделано точно так же. И держу пари на десять центов, что у него стены тоже гниют. Ни один чернокожий плотник в Низких Землях не будет настолько глуп, чтобы засовывать водосточные трубы под стены, где они могут забиться, а прочистить их не удастся. Вот как делает дело белый человек!
Он горестно покачал головой:
– Мне иногда кажется, что это господа должны кланяться нам.
В задних рядах засмеялись, но смех застрял у людей в горле прежде, чем Веси призвал к тишине.
– Я принялся выдирать из стен трубы, намереваясь установить их так, чтобы можно было до них добраться, если они засорятся, но слуга старого массы Би Архимед – ну, вы знаете его: этот темнокожий ходит в Епископальную церковь Святого Филиппа – напустился на меня. «Не стоит так делать. Белые прячут трубы в стены. Так правильней». Значит, если трубу повесил белый человек, она не протечёт? Бог мой! Архимед уставился на меня, совсем как вы сейчас. Он понял, что усвоил эти правила с молоком матери. То, что говорит господин, не подвергается сомнению. А господин говорит Архимеду: «Ты ничего не смыслишь, а тот, кто спорит с хозяином, получит пулю или отправится на порку в работный дом!»
Он сделал многозначительную паузу с видом человека, владеющего истиной, и шёпотом добавил:
– Если ты хозяин, это ещё не значит, что ты всегда прав! А если ты раб, это не умаляет в тебе человека!
Веси поднял глаза к низкому дощатому потолку и продолжил, словно ни к кому не обращаясь:
– Я не буду уступать дорогу ни одному белому. И вам это известно. Меня уже отправляли «отведать сахарку». Я уже знаком с кнутом. Но я не глуп, и не ленив, и давно уже не мальчишка. Я – мужчина в расцвете сил.
И, фыркнув, добавил:
– Ну, может быть, расцвет остался чуть позади.
Все рассмеялись от этого признания. Кто-то сменил позу, разминая затёкшие мышцы, какой-то старик закашлялся.
Веси ткнул в собравшихся пальцем, словно перед ним собрались евреи, бегущие из Египта.
– Не надо притворяться мальчишкой, если ты уже вырос. Не притворяйтесь глупее белого, если это не так. Кем притворяешься, тем и становишься. Негр, который кланяется господину на улице, который ведёт себя как дурак и забывает, кто он на самом деле, – раб.
Он захлопнул Библию.
– Он заслуживает быть рабом!
И прошептал в тишине:
– Близится День Господень.
Собравшиеся начали расходиться по двое-трое. Томас Бонно, едва завернув за угол, схватил Джеху за руку.
– Мы вынуждены притворяться, – проговорил он. – Если мы не будем этого делать, нас высекут или ещё что похуже. Мне иногда кажется, что Денмарк Веси подталкивает нас к смерти.
– Кем притворяешься, тем и становишься, – с уверенностью ответил Джеху, самодовольно, как показалось Руфи.
Томас, выпустив из пальцев рукав Джеху, изучающе посмотрел ему в лицо, а затем медленно, без всякого раздражения кивнул. Больше Бонно с женой не приходили ни на чтения Библии, ни в церковь на Кау-элли, а Гленам уже не пришлось кататься с ними на лодке или вместе обедать, и свой полосатый домик Бонно достраивали без чьей-либо помощи. По воскресеньям после службы Джеху с Руфью и Мартиной обедали на берегу реки, не приближаясь, впрочем, к Уайт-Пойнту, куда вход был разрешён только белым.
Праздничные дни этой зимой принесли одно разочарование. Деньги таяли, цены на рис падали. У Раванелей стало меньше работы для Руфи. Хотя Фрэнсис Раванель рекомендовала её миссис Перье, а та после длительной беседы принялась учить Руфь экономии.
– Не каждый вечер на столе должно быть мясо, – советовала она. – Дырявые носки можно заштопать.
Миддлтон попросил Джеху составить план восстановления Броутонского загородного дома, над чем Джеху просидел несколько недель, но Лэнгстон Батлер не принял проект и, поскольку работа не началась, не заплатил ни цента. Когда Джеху стал возражать, молодой Батлер сказал, что, если Глен прекратит канючить, возможно, он вновь обратится к услугам плотника, когда вырастут цены на рис.
Теперь никакая работа не мешала библейским чтениям, и Джеху часто являлся домой за полночь. К дому Веси приходил и дозор, чтобы знать слушателей в лицо, но не требовал разойтись.
Геркулес не посещал эти собрания.
– Этот Веси слишком много рассуждает, – говорил он Руфи. – То, что он говорит, может быть, верно и в то же время неверно. К тому же мне надо сейчас объезжать жеребца; он будет победителем.
– Геркулес… – начала Руфь.
– Я хочу сказать, что жеребёнок – особенный. Он совсем как я, мы будто близнецы с ним.
В феврале у Перл подошёл срок родов. Руфь, Долли и миссис Раванель помогли малышу явиться на свет, но через несколько часов младенец умер. Близкие отношения Руфи и Перл умерли вместе с бедняжкой. Перл ушла от Раванелей, переехав за реку в их полосатый домик. Больше Руфь не виделась с семейством Бонно.
Поздние занятия у Денмарка были слишком утомительны для Мартины, и Руфь с дочерью перестали на них ходить.
Женщин и так было немного, а Руфь бросила занятия последней. Джеху вздохнул с облегчением.
– Изучение Библии, – изрёк он, – занятие для мужчин.
Когда Джеху возвращался домой, Руфь притворялась спящей. Она делала вид, что не слышит, как муж ходит в другой комнате, бормоча что-то невнятное.
И всё же она была благодарна ему за приход, который нарушал один и тот же извечный сон о том, как она прячется под корзиной для маниоки, а сквозь лозу просачивается кровь.