И всё же она была благодарна ему за приход, который нарушал один и тот же извечный сон о том, как она прячется под корзиной для маниоки, а сквозь лозу просачивается кровь.
Воскресные туфли
Солнце стояло высоко в небе, лучший товар был распродан, и рыночные торговцы начали собираться по домам.
Внимание Руфь привлёк крепкий ямс, который более ранние покупатели не заметили. Иногда под товаром похуже скрывался хороший; а порой какой-нибудь торговец, замешкавшись, слишком поздно убирал хороший ямс. Тот, на который Руфь положила глаз, был без единого пятнышка и пореза. Значит, его правильно выкапывали.
– Решай-ка побыстрей, – сказала торговка, укладывая пустые корзины в повозку. – А то пока я до дома доберусь, солнце уж сядет.
– Сколько хотите за этот мелкий, недозрелый ямс? – в третий раз спросила Руфь.
– Пять центов.
– За пять центов я найду и получше.
Торговка зевнула, похлопав ладонью по рту. Она поставила корзину с непроданными перцами поверх пустых.
– Сейчас, миссас, трудные времена, – сказала Руфь. – У мужа с самого Рождества работы нет. Могу заплатить за ваш ямс только два цента.
Поджав губы и стараясь не встречаться с Руфью глазами, женщина положила три кочана капусты в корзину с перцами, сунув их так, что перцы оказались сверху. Она добавила туда же два не очень хороших ямса.
– Я каждый день до свету должна возить эту тележку на рынок и обратно домой. Этот ямс до завтра не испортится. Утром за хороший можно пять центов получить. А дома у меня дети и голодный муж. Лучше я сама из него что-нибудь состряпаю.
Руфь перебирала монеты в кармане передника. Сварить бы этот ямс да накормить Джеху и Мартину, а очистки съесть самой. Этот ямс нужен как воздух.
Поэтому она не стала переходить на крик. Что толку скандалить? Но внутри у неё всё кричало от Ужаса, который давно подбирался к ней. И вот он здесь! Страх подступил так близко!
Пригнувшись, он мчался белым всадником по проходам между прилавками. Когда его конь перескочил через тележку, он задел её ногой, тележка опрокинулась, красные картофелины раскатились по мостовой. Цветные спасались бегством. Погонщик дёргал за поводья мула, рвущегося из оглоблей и лягающего фургон.
А всадник, схватившись одной рукой за гриву, а другой – сжимая саблю, скакал галопом прямо на Руфь, словно он явился сюда именно за ней. В последнюю секунду он ударил каблуками коню по бокам, натянул узду, и откормленный белый конь, едва не упав, остановился. Белый человек на белом коне. Конь был весь в мыле, глаза у всадника бессмысленно вращались.
– Хо! – выкрикнул он высоким, надтреснутым голосом. – Хо! Возвращайтесь к своим хозяевам! Хо! Приказ губернатора Беннета!
Зелёный мундир Чарлстонских рейнджеров был застёгнут на все пуговицы, кроме одной, а револьвер с птичьей головкой[29], висевший на портупее, при случае был готов выскочить из кобуры.
– Возвращайтесь к хозяевам! – выкрикнул он ещё раз. – Негр, попавшийся на улице, будет считаться честной добычей!
Он привстал в стременах, размахивая саблей над головой.
Внутри у Руфи всё сжалось, но она заставила себя улыбнуться.
– Как поживаете, господин Перье?
Кэткарт Перье ощетинился, словно она сбросила с него маску.
– Я Руфь, молодой господин, няня мисс Пенни Раванель.
Он не расслышал. Если вообще что-нибудь слышал. Его глаза блуждали повсюду, ничего не видя. Рука с побелевшими костяшками сжимала эфес блестящей сабли, которая жаждала проткнуть чью-нибудь плоть.
– Почему вы хотите убить нас? – спросил он с ужасающей бесстрастностью.
– Убить вас, господин? Да я вас почти не знаю.
– Я был хорошим хозяином, – упорно продолжал Кэткарт. – Я ни разу, ни разу не отправлял слуг «отведать сахарку». Никогда. Я не склонил ни одну служанку к близости против её воли.
Пот блестел на его щеках. Изогнутый конец сабли вспыхивал, как змеиный язык. Руфь почувствовала за спиной холодную пустоту. Торговка сбежала, бросив свою тележку.
Руфь не решалась отвести глаза от молодого военного. Его сытый конь неосторожно переступал с ноги на ногу, но Руфь, стоя в опасной близости от его копыт, не осмеливалась убежать.
– Хо! – крикнул Кэткарт Перье на весь опустевший рынок. – Возвращайтесь к своим хозяевам!
Повсюду валялись опрокинутые тележки. Какой-то мул, впряжённый в повозку без погонщика, подошёл к рассыпавшимся бобам и принялся их поедать. Листья карликовой пальмы поникли от жары.
У Руфи все подмышки промокли от пота. Струйки, стекая по бокам, холодили тело.
– У вас нонче что-то стряслось, господин Кэткарт? – участливо поинтересовалась она.
– Стряслось? Да, так и есть, черт побери! – выкрикнул он и осёкся. – Простите за грубость.
Он спрятал саблю в ножны и судорожно, глубоко вздохнул.
– «Солдат встречает смерть для славы»[30], – процитировал он.
Его пальцы бесцельно блуждали по незастёгнутому мундиру.
– Возвращайтесь к хозяевам, – повторил он уже спокойно.
– К миссис Раванель?
– К кому? К своей чёртовой госпоже, кто бы она ни была. Любой негр, оказавшийся на улице, будет приговорён к… наказан.
Он нервно расстегнул и застегнул пуговицу.
– Вы бы лучше начали заново, господин, – сказала Руфь.
Он посмотрел на неё невидящим взором.
– Застёгиваться, я имела в виду. Нужно застегнуть все пуговицы по порядку, снизу вверх.
Её рука скользнула в карман передника и сжала ямс.
– Я заплатила за него, – солгала Руфь. – Это мой ямс.
– Ямс, – задумчиво повторил Кэткарт и через секунду пробормотал: – В тот день, в былом великолепии, ямс…
– Господин?
– Стихи. Великий Байрон, подпорченный смиренным чарлстонским рифмоплётом.
– Господин, вам бояться нечего. У меня и в мыслях не было вам навредить.
Он смахнул с головы паутину.
– Ты? Навредить мне? «Когда глядим, воображаем, мечту в мечте воспринимаем»[31]. Уходи. У моего терпения есть предел.
Руфь что было сил помчалась через весь город, не обращая внимания на передник, задравшийся к бедрам. И бежала не только она одна. Чёрные и белые спасались бегством из общественных мест. Не снимая сёдел и сбруи с лошадей, их заводили в стойла, экипажи отгоняли в каретные сараи, побыстрее захлопывая двери, ставни закрывали, а дома запирали на двойные засовы.
Ямсом можно накормить семью, думала Руфь, а в кармане ещё осталось два пенни и пять центов. Ей очень хотелось выбросить ямс, ведь она украла его, но торговка не собиралась возвращаться. Она даже тележку свою бросила. Можно было бы стащить и больше, но Руфь этого не сделала. Она свернула на Энсон-стрит. Ямс преступно тяготил карман передника, словно там лежал кирпич.
Руфь никогда не поминала Ужас. Духи предупреждали о его приближении, а она не придала этому значения.
– Мы, как всегда, выкрутимся, – пробормотала она пересохшими губами.
У двери она заколебалась. У двери собственного дома! От солнца голубая краска на дверной раме облупилась и осыпалась. Почему она всё забывала подкрасить её? Подавив стон, она прислонилась лбом к тёплому, грубому дереву.
Рука отказывалась открыть задвижку. За всю жизнь она не боялась ничего больше, чем открыть дверь собственного дома. Внутри поджидал Страх.
Сквозь окно просачивались солнечные лучи, отбрасывая светло-жёлтый прямоугольник на дальнюю стену. Джеху сидел в углу, прижавшись спиной к стене и опустив голову на сложенные руки. Мартина устроилась у него на коленях.
Руфь вздрогнула, когда взглядом встретилась с мужем. Слёзы брызнули из глаз.
– Мы все цветные, – как во сне произнёс Джеху. – Мы станем свободны. Подумай, милая. У меня будет свой магазин. Может быть, у меня появится ученик. Богачам на Гаити тоже нужны лестницы, так ведь? И больше не придётся кланяться и расшаркиваться перед белыми только потому, что ты негр. Белые и цветные станут равны. Умелые поднимут головы, лодырей ждёт крах.
Джеху умолк и добавил знакомым тоном Денмарка Веси:
– Мы освободимся.
– Ах, Джеху, – сказала Руфь. – Но ты и так свободен.
– Свободные цветные несвободны. Мы поднимемся, как Моисей, сядем на корабль вроде Ноева ковчега и поплывём на Гаити. Все цветные, чернокожие и светлокожие, станут свободны. «Вот наступает День Господень…»
– Кого ты убил? – прошептала Руфь.
– Но господа совсем как фараоны: они не отпустят народ Моисея.
– Миссис Раванель? Полковника Джека?
– Я знаю, где спит Лэнгстон Батлер.
Руфь спешно уложила чайник, ложки, вилки, оловянные чашки, сменную рубашку Мартины, выходной пиджак Джеху и свои воскресные туфли на одеяло, скатала его и завязала узлом.
– Ты понесёшь Мартину. Инструменты придётся оставить.
– Нет! – выкрикнул он. – Я шесть лет их собирал! Я не могу их бросить!
– Мартину мы точно не оставим!
Мартина захныкала, и Руфь поцеловала её в макушку.
– Ты вся мокрая, доченька. Папа совсем о тебе позабыл.
Взгляд у Джеху был пустым, словно он вообще не знал, кто такая Руфь.
Она через силу улыбнулась:
– Дорогой, нам нужно идти. Надо уехать из Чарлстона! Бежим!
– Но, Руфь, – терпеливо принялся объяснять он, – мы не можем сбежать. Сейчас придёт Галла Джек. Кто-то донёс белым, вызвали милицию, которая городские ворота охраняет. Денмарк пытался сбежать, но не смог. Мы в ловушке, Руфь. Мы попались.
Ей захотелось дать мужу пощёчину.
– Ты никогда не был на Гаити. А я была!
Она нашла чистый подгузник.
– Сейчас переоденемся, милая, и покушаем вкусного ямса.
– Глиняный чайник – это тебе не железный, Джеху, – добавила она, смягчившись. – Ты уже свободен. Зачем ты так?
– Я больше не мог притворяться, – ответил человек, которого она любила.
В воскресенье они не пошли в церковь. Руфь приготовила на завтрак овёс, но Джеху есть не стал, и она отложила его порцию на потом.
Он принялся точить стамески и рубанки. Мартина, горячая, потная, напуганная, не слезала с рук Руфи. Когда она наконец заснула, Руфь отправилась в город. На улицах, кроме неё, чернокожих не было. Солдаты милиционной армии с подозрением оглядывали её, но она быстро проходила мимо, не поднимая глаз, и её не останавливали. Свернув на знакомую аллею, ведущую во двор Раванелей, Руфь вздохнула свободнее. Она постучалась в заднюю дверь.
Может, не слышат. Она постучала громче.
Прошла целая вечность, прежде чем послышались шаги, хруст гравия и щелчок курка.
– Кто там?
– Это Руфь, полковник Джек. Мне нужно поговорить с вами.
Дверь приоткрылась на узкую щёлочку, через которую полковник Джек воспалённым глазом оглядел Руфь. Убедившись, что она одна, он открыл дверь и спустил курок.
– Руфь?
– Мне нужно поговорить.
– Правда? О чём мы можем поговорить?
– Думаю, вы знаете.
– Нет, не «думаю», что так. Мне сказали, что слуги замышляют мятеж. А я уверен, что они замыслили убить нас в собственных постелях. Ты, наверно, слышала что-нибудь об этом?
Она оцепенело кивнула и опустила голову под его укоряющим взглядом. Но он лишь вздохнул и, покачав головой, повёл её в дом.
– Чёртовы идиоты. И о чём они только думают, боже праведный?
В гардеробной было полно охотничьих курток и сапог для верховой езды, пахло кожей. Полковник Джек хлебнул из фляги и обдал Руфь винными парами.
– Тайна перестаёт быть тайной, если о ней знает больше одного человека, – назидательно, как ребёнку, изрёк он.
– Что будет…
– А, их повесят. Можешь не сомневаться. Нельзя же ходить и убивать всех господ подряд. Фрэнсис с Пенни вообще не рискуют выходить, а я никуда не высовываюсь без оружия. Отец нашей кухарки, Джарод, был моим слугой во время войны, но я запер её саму в комнате, и мы обедаем всухомятку. Кому мы можем доверять, Руфь? Кому? И почему ты здесь? Цветным опасно бродить по городу…
Полковник ахнул, внезапно догадавшись:
– Боже мой. Только не Джеху…
– Полковник Джек…
Он поднял руку, останавливая её:
– Нет-нет, не говори ничего, что не хотела бы сообщить в суде.
– Но, полковник…
– Руфь, ты очень хорошая няня. Фрэнсис расхваливает тебя на все лады. Да, я знаю, знаю… Не ставь меня в такое положение… Я не могу…
– Господин Джек, что мне делать?
Полковник сделал ещё глоток и, вытерев горлышко фляги, протянул её Руфи.
– Лучшее лекарство.
Руфь сморгнула:
– Я дала зарок не пить, господин. Я трезвенница.
– Ячмень способен на большее, чем мог предположить Мильтон со своим познанием Бога… Руфь, прости, если… Нет! Не говори ничего. Я ничего не могу сделать и не хочу знать!
Он криво улыбнулся:
– Раз уж ты здесь, может?.. Пенни так напугана…
Как только Руфь вошла в душную общую комнату, маленькая Пенни подбежала к ней и прильнула к ногам. Ставни были закрыты на засов, занавески задёрнуты, из горшка, который давно пора было вынести, распространялась вонь. Одежда, грязная и чистая, ворохом свисала с каждого стула, а на столе лежали мушкет и портупея полковника Джека.
– Мой Джеху…
– Больше ни слова, – рявкнул полковник Джек.
– Я…
– Ты, Руфь? Ты, безусловно, к этому непричастна! – выдохнула Фрэнсис.
– Нет, миссас, я не… Я ничего не знаю. Он мне ничего не рассказывал! – разрыдалась она.
Её палец непроизвольно крутил прядь волос Пенни.
– Разве они не христиане? – спросила миссис Фрэнсис. – А я-то уверяла Джека, что они христиане… В эти жаркие месяцы из города столько белых уехало. Семейство Би – в Саузен-Пайнс, мои кузины – в Тейбл-Рок в Северной Каролине, друзья поразъезжались. Как считаешь, эти злоумышленники рассчитывали на их отъезд? Умно! Кто бы мог подумать, что неграмотные чернокожие составят такой заговор? Или у них возникнет такое желание? Неужели всё зародилось в христианской церкви? Я так полагаю, что они старались быть добрыми: если бы они восстали, когда большая часть белых разъехалась из Чарлстона, убивать пришлось бы меньше.
– Миссас…
– Ролла, слуга губернатора Беннета… Ты знаешь Роллу?
– Нет. То есть я видала его в церкви, но мы не говорили.
– Он служит у губернатора Беннета. Если бы всё зависело от Джека, наша жизнь состояла бы только из скачек и Жокейского клуба, но мне иногда так хочется куда-нибудь выбраться, и Джек уступает мне. Ролла прислуживал мне на обедах у губернатора. «Возьмите ещё ветчины, миссас Раванель, вы же её обожаете». Губернатор Беннет любил Роллу. Он считал его частью своей семьи! Когда Роллу арестовали, он сознался в своём участии. Должно быть… – миссис Раванель нахмурилась. – Должно быть, и Ролла любил губернатора, так как он говорил, что никогда бы не смог убить губернатора собственными руками. Он бы попросил это сделать кого-нибудь из бунтовщиков.
Все оцепенели от этой мысли. Подумать только.
– Я никогда… – прошептала Руфь.
Фрэнсис вытерла своим носовым платком щёки Руфи.
– Я жду второго ребёнка. Я не говорила тебе, потому… потому что… Ты не догадывалась?
– Нет, миссас.
– Я уже потеряла двоих. А мне бы так хотелось, чтобы у Пенни появился братик или сестричка. Вот только кому предназначено убить нас с Пенни?
Рука у Руфи бессильно упала вдоль тела, а Пенни, сунув палец в рот, заплакала.
2 июля были повешены Питер Пойас,
Нед Беннет, Ролла Беннет, Бетто Беннет, Денмарк Веси и Джесс Блэквуд.
Дни проходили за днями. Они изнурительно тянулись. Руфь продала обручальное кольцо, чтобы купить еды. Мартина не ныла и не капризничала. Из дому старались не выходить. Переговаривались шёпотом.
– Некоторые и за всю жизнь не поймут, зачем живут. А я счастливец, потому что знаю, – сказал Джеху Руфи.
Она вышла в другую комнату, чтобы он не видел её слёз.
Не заговаривая о надежде, поскольку она была слишком слаба, они всё-таки надеялись на чудо.
Отряды милиции патрулировали улицы, церковь на Кау-Элли закрыли, но на плантациях у реки возобновились работы. Шлюзы открыли, и потоки воды затопили рисовые поля. Рынок вновь открылся. За ним тщательно наблюдали Чарлстонские рейнджеры, и цветные могли покупать и продавать товар, но не бродить без дела.
За Джеху пришли во вторник. Выбив дверь, они прошли через голубой проём, словно он не имел никакой силы. Семь белых мужчин, вооружённых саблями и пистолетами, словно они боялись одного безоружного негра.
– Джеху Глен? – спросил их предводитель.
– Джеху Глен, лестничных дел мастер.
– Какого чёрта сообщать нам об этом?
Джеху гордо вскинул голову, и на какой-то момент он снова стал прежним, её Джеху.
– Потому что так и есть.
Когда его увели, Мартина так беспомощно всхлипнула, что у Руфи чуть сердце не разорвалось от жалости.
– Ты должна улыбаться, – сказала она. – Мир относится к тебе лучше, когда улыбаешься. Нужно скрывать настоящие чувства. Тебя убьют, если ты не будешь улыбаться.
Ночью, когда луна стояла высоко в небе, Руфь, оставив Мартину спать, помчалась через весь Чарлстон к дому Батлеров. Лошади в конюшне фыркали и били копытами. Руфь, скользнув по двору, открыла скрипучую дверь, за которой виднелась узкая лестница, ведущая наверх.
В комнатке, залитой лунным светом, на соломенных тюфяках спали вповалку мужчины.
– Геркулес? – шёпотом позвала Руфь.
Ближайший к ней человек сел, его обнажённая грудь поблёскивала в темноте.
– Вот чёрт, – проворчал он. – Теперь сюда и женщины ходят!
Он с кряхтеньем откинулся на спину.
Геркулес, прикрытый лишь тряпьём на бёдрах, выругался:
– Чёрт возьми, это ты, девчонка?
– Я…
– Я слышал о Джеху. Мне жаль.
– Он просто хотел…
– Мы все этого хотели! – рявкнул Геркулес.
– Прошу тебя! – шёпотом попросила она, указывая на спящих.
Он спустился с ней в освещённый луной двор.
Руфь пыталась разглядеть в лице Геркулеса прежнего дерзкого мальчишку, но он пропал безвозвратно.