Первое, что он почувствовал, была вода со всех сторон. Фыркая и отплёвываясь, он заколотил во тьме руками, ударяясь о жёсткие и острые разбитые поверхности. Вода бурлила, дыхание было хриплым. Хорза выплюнул воду изо рта и закашлялся.
Он плавал в воздушном пузыре в тёмной и тёплой воде. Почти все тело болело, каждый член и каждый орган болью выкрикивал свою собственную жалобу.
Хорза осторожно ощупал маленькое пространство, в котором был пойман. Переборка была сломана; он — наконец-то — был на лётной палубе. Труп Миппа он нашёл в полуметре под водой, сдавленный между креслом и приборной панелью, зажатый и неподвижный. Голова Миппа, которой он коснулся, вытянув руку вниз, между подголовником кресла и какой-то конструкцией, похожей на ощупь на внутренности главного монитора, слишком легко двигалась в воротнике скафандра, лоб был вдавлен.
Вода поднималась. Воздух утекал сквозь разбитый нос парома. Хорзе стало ясно, что выбираться придётся через задний отсек и дверь в корме; здесь он был в ловушке.
Несмотря на боль, он с минуту глубоко дышал, пока поднимающаяся вода не зажала его голову в угол между приборной панелью и потолком, а потом нырнул.
Он медленно и с трудом прокладывал путь вниз, мимо обломков кресла, в котором умер Мипп, мимо искорёженного каркаса из лёгкого сплава, из которого состояла переборка. Внизу прямо под ним показался свет, размытый серо-зелёный прямоугольник. Остававшийся в скафандре воздух с шумом устремился вдоль ног к подошвам, и наполнившиеся воздухом сапоги держали его, как поплавок, и целую секунду Хорзе казалось, что у него ничего не выйдет, что он повиснет вниз головой и захлебнётся. Но потом воздух вышел через пробитые лазером Ламма сапоги, и Хорза погрузился.
Он поплыл к светлому прямоугольнику, потом сквозь открытую дверь в корме и мерцающую зелёную воду под паромом. Потом, болтая ногами, поднялся вверх, пробил волны и с хрипом втянул в себя тёплый свежий воздух. Глазам пришлось привыкать к уже косым, но ещё ярким лучам послеполуденного солнца.
Он крепко ухватился за измятый и дырявый нос шаттла, метра на два торчавший из воды, и попытался высмотреть остров, но без успеха. Стоя неподвижно в воде, Хорза дал отдохнуть утомлённому телу и мозгу. Круто торчащий нос тем временем все глубже погружался в воду и медленно клонился вперёд, пока паром в конце концов не лёг горизонтально вровень с поверхностью воды. Не обращая внимания на боль в мышцах рук, Оборотень втащил себя на крышу и лёг, как выброшенная на берег рыба.
Как усталый слуга, собирающий после приступа ярости своего господина осколки хрупких вещей, он начал отключать сигналы боли.
Хорза лежал, а небольшие волны перекатывались через корму шаттла. Он вдруг осознал, что вода, которую он глотал и сплёвывал, была пресной. Ему и в голову не приходило, что Круговое Море может быть не солёным, как большинство океанов на планетах. Но у воды не было ни малейшего солёного привкуса, и он поздравил себя с тем, что смерть от жажды ему не грозит.
Он осторожно встал в центре крыши шаттла. Волны разбивались у его ног. Хорза посмотрел вдаль и сразу же увидел остров. В свете раннего вечера он казался таким маленьким и далёким. Тёплый бриз дул более или менее в нужном направлении, но неизвестно, куда могло снести его течение.
Он сел, потом снова лёг, позволяя волнам Кругового Моря пробегать под ним по плоской поверхности и разбиваться маленьким прибоем на своём израненном скафандре. И немного погодя заснул. Собственно, он не собирался спать, но и не стал сопротивляться, когда сон начал одолевать его, а лишь приказал себе проснуться через час.
Когда он проснулся, солнце было ещё высоко над горизонтом, но стало уже тёмно-красным, будто светило сквозь пылевой слой над далёким краевым валом. Хорза заставил себя встать. Паром, кажется, больше не погружался. Остров по-прежнему был далеко, но, как ему показалось, ближе, чем раньше. Течение или ветер, что бы то ни было, кажется, тащили его в верном направлении. Он сел.
Воздух по-прежнему был тёплым. Не снять ли скафандр, подумал Хорза, и решил не снимать; пусть он и неудобен, но без него может стать холодно. Он снова лёг.
Где сейчас Йелсон? Выжила ли она после взрыва… и после столкновения? Хорза очень надеялся на это и считал вполне вероятным; он не представлял её мёртвой или умирающей. Конечно, этого слишком мало, чтобы делать такие выводы, и он сам призвал себя не быть суеверным. Но то, что он не мог представить её мёртвой, как-то утешало. Чтобы погасить эту девушку, нужно куда больше, чем тактическая атомная бомба Ламма и столкновение миллиардов тонн корабля с айсбергом размером с небольшой континент…
Хорза заметил, что при мысли о Йелсон он улыбается. Он охотно поразмышлял бы о Йелсон ещё, но надо было подумать и о других делах.
Этой ночью он совершит превращение. Это было всё, что ему оставалось. Вероятно, об этом теперь не стоило и думать. Крайклин или мёртв, или — если всё-таки жив — никогда больше с Хорзой не встретится. Но Оборотень подготовил себя к трансформации; его тело ждало её, и ничего лучшего ему в голову не приходило.
Ситуация, убеждал он себя, совсем не безнадёжна. Он не был тяжело ранен, его, кажется, несло к острову, где, вероятно, всё ещё стоит чужой шаттл, и если оттуда удастся вовремя выбраться, Эванаут и игра-катастрофа могут дать ему шанс. Так или этак, Культура все равно разыскивала его, а потому не стоит слишком долго сохранять одну внешность. К чёрту, сказал он и начал трансформацию. Он уснёт Хорзой, которого знали другие, а проснётся копией капитана «Вихря чистого воздуха».
Он как мог подготовил своё разбитое и ноющее тело к изменению, расслабил мышцы, активировал железы и группы клеток и силой воли послал по особым нервам, которые имели только Оборотни, сигналы от мозга к телу и лицу.
Он смотрел на красное солнце, которое тускнело уже совсем низко в своём пути над океаном.
Теперь уснуть, уснуть и стать Крайклином, принять ещё один новый облик, добавить это превращение к множеству других в своей жизни…
Может быть, это уже не имеет смысла, может быть, он превращается в этот новый образ, только чтобы умереть. Но что мне терять? — подумал он.
Он смотрел на опускающийся и темнеющий красный глаз солнца, пока не вошёл в сон перевоплощения, и хотя глаза его были закрыты, в трансе превращения он всё ещё видел под своими веками это умирающее сияние…
Глаза животного. Хищника. Он заперт в них и глядит ими. Никогда не спящий, представляющий троих людей. Владеющий собственностью: оружием, кораблём и отрядом. Может быть, это пока совсем немного, но однажды… пусть хоть чуть-чуть повезёт и только, на это имеет право каждый… однажды он им покажет. Он знал, на что способен, знал, на что годится и кто годится для него. Остальные были только фишками в игре; они принадлежали ему, так как выполняли его приказы; в конце концов, это его корабль. Прежде всего женщины — простые фигуры. Они могли приходить и уходить, это его совсем не интересовало. Всё, что нужно, — делить с ними опасность, и они уже считают тебя чудесным. Они не понимают, что для него нет никакой опасности; ему ещё многое надо сделать в жизни; он знал, что погибнуть в бою глупой, жалкой смертью — не для него. Галактика однажды ещё узнает его имя, и если ему в конце концов придётся умереть, будет оплакивать или проклинать его… Он ещё не решил, что именно — оплакивать или проклинать… Возможно, это будет зависеть от того, как Галактика будет обходиться с ним до того… Всё, что ему нужно, это квантик везения, только то, что имели другие, командующие более крупными, более удачливыми, более известными, более устрашающими и почитаемыми Отрядами Вольных Наёмников. Им, должно быть, везло… Возможно, они были выше, чем он сейчас, но однажды и они будут смотреть на него снизу вверх; все до единого. Все узнают его имя: Крайклин!
* * *Хорза проснулся в утренних сумерках. Он по-прежнему лежал на омываемой водой крыше шаттла как что-то, что выполоскали и разложили на столе. Он полуспал, полубодрствовал. Похолодало, свет стал слабее и синее, но больше ничего не изменилось. Он заставил себя снова погрузиться в сон, уйти прочь от боли и потерянных надежд.
Больше не изменилось ничего… кроме него…
Надо плыть к острову.
Когда Хорза проснулся тем же утром второй раз, он чувствовал себя совсем иначе — лучше, бодрее. Солнце поднялось высоко в небо, оставив позади себя высокий туман.
Остров стал ближе, но Хорзу проносило мимо. Теперь течение несло его и шаттл прочь от острова, после того как они приблизились на два километра к группе рифов и песчаных отмелей вокруг острова. Хорза обругал себя за то, что так долго спал. Он выбрался из скафандра — теперь он был бесполезен и заслуживал быть выброшенным — и оставил его на чуть скрытой водой крыше парома. Хорза был голоден, в желудке урчало, но чувствовал он себя в форме и в состоянии проплыть те три километра, что, по его оценкам, отделяли от острова. Он нырнул в воду и поплыл сильными гребками. Правая нога болела там, где в неё попал лазер Ламма, и на теле ещё не зажили стёртые места. Но он сможет это осилить; он знал, что сможет.
Через несколько минут Хорза один-единственный раз оглянулся назад. Скафандр ещё был виден, паром — нет. Пустой скафандр походил на сброшенный кокон твари, претерпевшей метаморфозу. Раскрытый и пустой, он качался на волнах позади него. Хорза отвернулся и поплыл дальше.
Остров хотя и медленно, но приближался. Вода сначала казалась тёплой, но потом будто стала холоднее, и боль в теле усилилась. Не обращая на неё внимания, Хорза отключил её, но заметил, что начал плыть медленнее, и понял, что с самого начала взял слишком высокий темп. Он сделал короткую передышку, болтая в воде ногами и попив немного тёплой пресной воды, поплыл осознанно ровными гребками к серой башне далёкого острова.
Ему очень повезло, внушал он себе. Он не был серьёзно ранен при падении парома — хотя боли все ещё докучали ему своими жалобами, как бесшумные родственники, запертые в дальней комнате, и мешали сосредоточиться. Вода хоть и стала ощутимо холоднее, но была пресной, так что он мог пить её и не бояться обезвоживания организма. Но в голове пронеслось, что солёная вода держала бы его лучше.
Хорза не сдавался. Плыть должно было становиться все легче, но всё время становилось лишь труднее. Он перестал думать об этом, сосредоточился на своих движениях, на ровных, ритмичных взмахах рук и ног, толкающих его сквозь воду, через волны, вверх, вперёд, вниз; вверх, вперёд, вниз…
Под собственными парами, сказал он себе, под собственными парами.
Гора на острове росла очень медленно. Хорзе казалось, будто он сам строит её, укладывает слой за слоем ровно с таким напряжением, которое необходимо, чтобы заставлять гору казаться больше, собственными руками укладывает камень за камнем… Ещё два километра. Потом ещё один. Солнце поднималось всё выше.
Наконец он добрался до внешних рифов и отмелей и оцепенело заскользил мимо них по мелководью. Море боли. Океан усталости.
Он плыл к берегу, через веер волн и прибоя, проникающего сквозь просветы в рифах, которые он миновал…
…и чувствовал себя так, будто вовсе не снимал скафандра, будто тот всё ещё был на нём и, задубев от старости и ржавчины или наполнившись водой и песком, тянул его назад.
Он слышал, как волны разбивались о берег, а когда поднимал голову, видел людей на берегу: худые тёмные фигуры в лохмотьях толпились вокруг круглой палатки и костра или бродили неподалёку от них. Некоторые находились прямо перед ним, стояли в воде с корзинами, большими дырявыми корзинами на бёдрах; они бродили по мелководью, что-то собирали и складывали в эти корзины.
Его они не замечали, и потому он плыл дальше, медленными, почти поглаживающими движениями рук и ног.
Люди, собиравшие дары моря, совсем не обращали на него внимания. Они продолжали бродить по прибою, время от времени наклоняясь, чтобы что-то достать из песка. Глаза их ищуще рыскали вокруг, но лишь в ближайшем окружении, так что его они не видели. Гребки Хорзы замедлились до едва заметного, умирающего поглаживания. Он уже не мог поднять руки из воды, а ноги совсем онемели…
Потом сквозь шум прибоя Хорза словно во сне услышал рядом крики множества голосов и приближающийся плеск. Он всё ещё медленно плыл, когда его подняла очередная волна, и он увидел множество худых людей в набедренных повязках и рваных куртках, бредущих к нему по воде.
Они помогли Хорзе перебраться через разбивающиеся о берег волны и просвечиваемые солнцем отмели на золотой песок. Какое-то время он лежал, пока тонкие исхудалые люди бегали вокруг него и тихо переговаривались друг с другом. Их языка он никогда прежде не слышал. Хорза попробовал пошевелиться, но не смог. Мускулы казались безвольными тряпками.
— Привет, — прохрипел Хорза и повторил это слово на всех языках, какие знал, но ни один не сработал. Он оглядел лица стоящих вокруг людей. Они были гуманоидами — но это слово охватывало так много видов по всей Галактике, что постоянно шли дискуссии, что скажет на это Культура. Ведь обычно Культура принимала законы (только сама Культура, конечно, не знала настоящих законов), что значит быть гуманоидом или насколько разумен тот или иной вид (одновременно разъясняя, что сам по себе разум мало что значит), или как долго должны жить люди (хотя бы в качестве примерного отправного пункта), и люди без всякой критики принимали эти законы, так как каждый верил тому, что Культура в своей пропаганде говорила сама о себе, что именно она вправе судить непредвзято и без собственной заинтересованности, что ею движет только стремление к абсолютной истине… и так далее.
Но были ли эти люди вокруг него действительно гуманоидами? Они были примерно одного с Хорзой роста, с симметричными телами, имели в общем и целом такую же структуру суставов и такую же дыхательную систему, а на их лицах — хотя каждое выглядело как-то иначе — присутствовали глаза, рот, нос и уши.
Но они были тоньше, чем должны были быть, и цвет или оттенок их кожи казался каким-то нездоровым.
Хорза лежал тихо. Он снова чувствовал себя очень тяжёлым, но зато на твёрдой земле. Хотя, с другой стороны, если судить по физическому состоянию этих людей, похоже, что на острове вовсе нет изобилия пищи. Во всяком случае, ему показалось, что причина их худобы именно в этом. Он с трудом поднял голову и сквозь тонконогий лес попытался отыскать космический паром, который видел сверху. Ему удалось разглядеть крышу машины, выглядывавшую из-за большого каноэ на берегу. Дверь в корме была открыта.
До носа Хорзы донёсся запах, от которого стало дурно. Он обессиленно опустил голову на песок.
Люди замолчали и повернули свои тонкие загорелые или просто тёмные тела в сторону берега. В их рядах прямо над головой Хорзы образовался просвет. Но как он ни старался, ему не удалось приподняться на локтях или повернуть голову, чтобы посмотреть, кто или что там приближалось. И он просто лежал и ждал. Потом люди справа от него подались назад. За ними показался ряд из восьми мужчин. Левыми руками они держали длинный шест, вытянув правые в сторону для равновесия. Это были те самые носилки, которые уносили в джунгли, когда паром пролетал над островом. Что это значило? Два ряда мужчин повернули носилки так, что они оказались прямо напротив Хорзы, и поставили их. Потом все шестнадцать сели. Они казались совершенно обессиленными.
У Хорзы глаза полезли из орбит.
На носилках сидел такой безобразно жирный человек, какого Хорзе не доводилось видеть никогда.
Днём раньше, с парома «ВЧВ», он принял этого гиганта за пирамиду из золотого песка. Сейчас он видел, что первое впечатление было верным — если не в отношении содержания, то, во всяком случае, в отношении формы. Хорза не мог сказать, кому принадлежит этот большой конус человеческой плоти — мужчине или женщине; по всей верхней половине его тела свисали большие, похожие на груди, складки обнажённой плоти, и они лежали поверх ещё более громадных волн голого безволосого жира, в свою очередь, лежавших частично на складках плоти согнутых ног, а частично переливавшихся на брезент носилок. Хорза не заметил ни клочка одежды на этом монстре и ни следа гениталий. Как бы они ни выглядели, их полностью скрывали наплывы золотисто-коричневой плоти.
Взгляд Хорзы переместился вверх, к голове. Голый купол распухшей плоти возвышался на толстом конусе шеи, выглядывая из-за концентрических волн подбородка. Он имел две толстые вялые губы, маленький нос-кнопку и щели на месте глаз. Голова сидела на жировых складках шеи, плеч и груди подобно большому золотому колоколу на пагоде с множеством крыш. Вдруг блестящий от пота гигант задвигал ладонями, вращая ими на раздутых баллонах рук; круглые пальцы встретились и переплелись друг с другом так тесно, как только позволял их обхват. Его рот раскрылся, и тут наискосок из-за гиганта в поле зрения Хорзы вышел мужчина в менее рваной, чем у остальных, одежде.
Голова-колокол сдвинулась на несколько сантиметров в сторону и что-то сказала мужчине, но Хорза не понял слов. Потом гигант с очевидным напряжением поднял (или подняла) руку и оглядел по очереди тощих людей вокруг Хорзы. Звук голоса был похож на звук льющегося в кувшин густого жира; голос утопленника, подумал Хорза, как из кошмара. Он вслушивался, но языка не понимал, хотя мог видеть, какое действие возымели слова гиганта на изголодавшуюся, судя по виду, толпу. Мысли Хорзы на мгновение спутались, будто его мозг куда-то переместил себя, а голова оставалась на месте. Он вдруг снова оказался в ангаре «Вихря чистого воздуха», в тот самый момент, когда его разглядывал отряд; он чувствовал себя сейчас таким же голым и беззащитным, как тогда.
— О, только не это! — простонал он на марайне.
— Ох-хо-о! — сказали складки золотистой плоти. Голос вышел из складок жира прерывистым рядом шипящих звуков. — Мой хороший! Дар моря говорить! — Безволосый купол головы ещё немного повернулся к человеку, стоявшему наискосок позади носилок. — Мистер Один, разве это не быть чудесно? — пробулькал гигант.