Глаза Фви-Зонга медленно закрылись. Ладонь, лежащая на горле, заколотила по песку и по краю костра и зашипела на огне.
Ноги мистера Один конвульсивно заколотили по песку. Теперь побежали последние пожиратели, бросив на произвол судьбы палатки и костры, и понеслись к каноэ, к парому или в лес. Потом две худые ноги, выглядывавшие из-под брюха пророка, судорожно задёргались и через некоторое время замерли. Все их барахтанья не сдвинули гигантское тело Фви-Зонга ни на сантиметр.
Хорза сдул песок с неуклюжего пистолета и встал с наветренной стороны от костра и вони горевшей в нём руки пророка. Он проверил пистолет, оглядел пустой берег вокруг костров и палаток. Каноэ уже столкнули в воду. Пожиратели забились и в шаттл Культуры.
Хорза распрямил затёкшие и ноющие члены, осмотрел голые кости пальца, сунул пистолет под мышку, обхватил палец здоровой рукой, дёрнул и повернул. Бесполезные кости выщелкнулись из суставных ямок, и он швырнул их в огонь.
Боль же нереальна, с дрожью сказал он сам себе и медленной рысью двинулся к шаттлу.
Пожиратели в пароме увидели, что он бежит в их сторону, заорали и бросились наружу. Некоторые побежали вниз, к берегу, чтобы вброд догнать отплывающие каноэ, другие рассыпались по лесу. Хорза замедлил темп, чтобы дать им уйти. Перед открытой дверью парома он остановился и осторожно заглянул внутрь. Короткая площадка вела к сиденьям, горели лампы, а за ними была видна переборка. Хорза глубоко вздохнул и поднялся по чуть наклонной площадке в паром.
— Привет, — раздался примитивный синтетический голос. Хорза огляделся. Паром был изношенным и старым. Он, несомненно, был творением Культуры, но не таким чистым и новым, как, по мнению Культуры, должно выглядеть её детище. — Почему эти люди так испугались тебя?
Хорза все ещё переводил взгляд с места на место и спрашивал себя, откуда говорят.
— Не знаю. — Хорза пожал плечами. Он был голым и всё ещё держал в руке пистолет. С одного из пальцев свисали несколько клочков мяса, но кровотечение быстро прекратилось. Он определённо представлял угрожающую фигуру, но мог ли об этом судить паром? — Где ты? Кто ты? — спросил он, решив изобразить неведение. Он нарочито недоуменно поозирался, потом заглянул через дверь в переборке в рубку управления, разыграв из этого целый спектакль.
— Я паром. Его мозг. Как твои дела?
— Хорошо, — ответил Хорза. — Отлично. А твои?
— Судя по обстоятельствам, очень хорошо. Спасибо. Я вообще-то не скучал, но очень приятно наконец с кем-нибудь поговорить. Ты очень хорошо говоришь на марайне; где ты его выучил?
— Э-э… я окончил курс, — сказал Хорза. Он продолжал изучать внутренность парома. — Послушай, я не знаю, куда мне смотреть, когда говорю с тобой. Куда смотреть, хм?
— Ха-ха, — засмеялся паром. — Думаю, смотри лучше сюда, в направлении переборки. — Хорза так и сделал. — Видишь маленькую круглую штуку точно в центре, прямо под потолком? Это один из моих глаз.
— Ox. — Хорза кивнул и улыбнулся. — Эй, меня зовут… Ораб.
— Привет, Ораб. Меня называют Тсилзиром. Вообще-то это только часть моего именного обозначения, но ты можешь обращаться ко мне так. Что у вас там случилось? Я не наблюдал за людьми, которых должен спасать. Мне сказали, что я не должен этого делать, чтобы не волноваться, но я слышал их крики, когда они приближались сюда, и они, кажется, боялись, пока были внутри. Потом они увидели тебя и убежали. Что это у тебя в руке? Оружие? Тогда я должен попросить тебя в целях безопасности выбросить его. Я тут, чтобы спасать людей, которые должны быть спасены, когда разрушат орбиталь, и нам нельзя иметь на борту никакого оружия, потому что в противном случае кто-нибудь может быть ранен, правда? Этот палец у тебя повреждён? У меня на борту хорошее медицинское снаряжение. Не хочешь им воспользоваться, Ораб?
— Да, хорошая мысль.
— Прекрасно. Она на внутренней стороне прохода в моё носовое отделение, налево.
Хорза прошёл вдоль ряда сидений в направлении носа парома. Несмотря на возраст, паром пах… Он не был уверен, чем именно. Всеми синтетическими материалами, из которых он был сделан, подумал Хорза. В сравнении с естественными, но ужасными запахами последнего дня Хорза нашёл паром намного приятнее, пусть даже он принадлежал Культуре, то есть врагу. Он коснулся пистолета, как будто намереваясь что-то с ним сделать.
— Я только переключил предохранитель, — сказал он глазу у потолка. — Не хочу, чтобы он выстрелил. Люди снаружи пытались убить меня, и с оружием в руках я чувствую себя увереннее. Ты понял, что я имею в виду?
— Не совсем, Ораб, — ответил паром, — но думаю, что понимаю. Тебе придётся передать мне оружие, прежде чем мы стартуем.
— О, разумеется. Как только ты закроешь эту дверь. — Хорза был уже в проходе между главным отсеком и маленькой рубкой управления. Их соединял очень короткий коридорчик, меньше двух метров в длину, и по обеим сторонам его были открытые двери в отделения. Хорза быстро огляделся, но не обнаружил никаких других глаз. Он нашёл большую открытую крышку примерно на высоте бёдер, содержавшую хорошо оснащённую медицинскую аптечку.
— Да, Ораб, если бы я мог, я бы закрыл двери, чтобы ты чувствовал себя немного спокойнее, но ты же знаешь, я здесь, чтобы спасать людей, которые захотят спастись, когда будет разрушена орбиталь, и могу закрыть эту дверь только перед стартом, чтобы любой желающий мог попасть на борт. Хотя я не совсем понимаю, почему не каждый хочет быть спасённым, но мне посоветовали не беспокоиться, если некоторые захотят остаться. Должен сказать, это будет довольно безрассудно, не правда ли, Ораб?
Хорза порылся в аптечке, наблюдая поверх неё за контурами другой двери в стене короткого коридора.
— Хм-м? — сказал он. — Да, безрассудно. А когда вообще-то должны взорвать эту штуку? — Он высунул голову из-за угла в рубку управления или лётную палубу и посмотрел вверх на второй глаз, направленный вперёд и расположенный точно так же, как глаз в главном отсеке, но с другой стороны толстой стенки между ними. Хорза ухмыльнулся, коротко кивнул и снова отдёрнул голову назад.
— Эй, — засмеялся паром. — Ну, Ораб, к сожалению, я должен сказать, что мы будем вынуждены разрушить орбиталь через сорок три стандартных часа. Если только, конечно, идиране не наберутся ума и не снимут угрозу использовать Вавач в качестве военной базы.
— Ох, — сказал Хорза, разглядывая один из контуров двери над открытой дверцей аптечки и роясь в ней. Насколько он мог судить, оба глаза располагались спина к спине и были разделены толстой стенкой между двумя отсеками. Если там нет никакого зеркала, которое он мог не заметить, то сам он в этом коротком коридорчике для парома невидим.
Хорза посмотрел наружу через открытую дверь в корме. Никто и ничто не двигалось, только покачивались вершины далёких деревьев да поднимался в небо дым костров. Он ещё раз проверил пистолет. Патроны, кажется, были упрятаны в своего рода магазине, но маленькая круглая шкала с указующей рукой показывала, что либо оставался ещё один патрон, либо один из двенадцати был использован.
— Да, — сказал паром, — конечно, это очень печально, но я думаю, что в военное время нечто подобное когда-то должно было случиться. Нет, я не хочу сказать, что мне все понятно. В конце концов, я только скромный паром. Первоначально я появился здесь на одном из мегакораблей в качестве подарка, так как был слишком старомоден и примитивен для Культуры, знаешь ли. Думаю, меня могли переоборудовать, но этого не сделали, а просто подарили. Как бы то ни было, теперь я стал нужен, и я счастлив, что могу об этом сказать. Мы должны осилить большую задачу, знаешь ли, если решили эвакуировать каждого, кто желает покинуть Вавач. Мне будет очень больно видеть орбиталь разрушенной; я прожил здесь счастливые времена, можешь мне поверить… Но так уж получается. Что там с твоим пальцем? Не хочешь, чтобы я взглянул на него? Перенеси аптечку в один из отсеков, чтобы я мог видеть. Может, я сумею тебе помочь, знаешь ли. Ой! Ты трогаешь какой-то из шкафов в этом коридоре?
Хорза с помощью пистолетного ствола в это время пытался отжать ближайшую к нему дверцу у самого потолка.
— Нет, — сказал он, продолжая усердно трудиться. — Я к ним даже не подходил.
— Странно. Я уверен, что что-то чувствую. Ты правду говоришь?
— Конечно, правду. — Хорза нажал на рычаг пистолета всем своим весом. Дверца подалась, открылись трубки, кабели, металлические сосуды и разная другая непонятная машинерия — электрические, оптические и полевые блоки.
— Ой! — сказал паром.
— Эй! — крикнул Хорза. — Какой-то треск! Кажется, там что-то горит! — Он двумя руками поднял пистолет и тщательно прицелился. Примерно туда.
— Огонь! — взвыл паром. — Но это же невозможно!
— Ты считаешь, что я не узнаю дым, когда его вижу, проклятая сумасшедшая машина? — заорал Хорза и нажал на спуск.
— Нет, — сказал он, продолжая усердно трудиться. — Я к ним даже не подходил.
— Странно. Я уверен, что что-то чувствую. Ты правду говоришь?
— Конечно, правду. — Хорза нажал на рычаг пистолета всем своим весом. Дверца подалась, открылись трубки, кабели, металлические сосуды и разная другая непонятная машинерия — электрические, оптические и полевые блоки.
— Ой! — сказал паром.
— Эй! — крикнул Хорза. — Какой-то треск! Кажется, там что-то горит! — Он двумя руками поднял пистолет и тщательно прицелился. Примерно туда.
— Огонь! — взвыл паром. — Но это же невозможно!
— Ты считаешь, что я не узнаю дым, когда его вижу, проклятая сумасшедшая машина? — заорал Хорза и нажал на спуск.
Пистолет выстрелил, подбросив его руки вверх и назад. Громкие крики парома потонули в треске, с которым пуля вошла внутрь и взорвалась. Хорза прикрыл лицо руками.
— Я ослеп! — завыл паром. Теперь из люка действительно повалил дым. Хорза, пошатываясь, вошёл в рубку управления.
— Здесь тоже горит! — крикнул он. — Отовсюду идёт дым!
— Что? Но этого не может…
— Ты горишь! Не понимаю, почему ты ничего не чуешь! Ты весь в огне!
— Я тебе не верю! — взвизгнула машина. — Брось оружие или…
— Придётся поверить! — Хорза оглядел палубу в поисках места, где мог находиться мозг парома. Здесь были экраны и кресла, приборы и даже панель, за которой могло скрываться ручное управление, но никаких признаков мозга. — Отовсюду дым! — повторил он, стараясь придать голосу истерические нотки.
— Сюда! Здесь огнетушитель! Я включаю! — закричала машина. Часть стенки повернулась, и Хорза схватил толстый цилиндр, укреплённый на внутренней стенке дверцы. Здоровыми пальцами повреждённой руки он сжимал рукоять пистолета. Из разных мест отсека слышалось шипение и поднимался лёгкий пар.
— Ничего не получается! — крикнул Хорза. — Тут полно чёрного дыма и… кха-кха. — Он изобразил кашель. — Кха! Он все гуще!
— Откуда он идёт? Быстро!
— Отовсюду! — Хорза отчаянно обыскивал глазами всю панель управления. — Возле твоего глаза… из-за сидений, через экраны… я ничего больше не вижу!..
— Продолжай! Я тоже чувствую дым! Хорза увидел тонкий серый шлейф дыма, просачивающийся от его выстрела в коротком коридоре в рубку управления.
— Он идёт отовсюду: и от информационных экранов по обе стороны заднего сиденья, и… прямо сверху над ним, с боковой стены, где выступает такая штучка…
— Что? — с ужасом взвизгнул мозг парома. — Впереди слева?
— Да!
— Гаси там в первую очередь! — завизжал паром.
Хорза выронил огнетушитель, снова сжал пистолет обеими руками, прицелился в выступ в стене над левым креслом и нажал на спуск, раз, другой, третий. Пистолет стрелял, сотрясая все его тело. Из дыр, пробитых пулями в корпусе машины, летели искры и обломки.
— И-и-и-и… — сказал паром. А потом воцарилась тишина.
Из выступа поднялась струйка слабого дыма и соединилась с тем, что проникал из коридора, образуя тонкую пелену под потолком. Хорза медленно опустил пистолет, огляделся и прислушался.
— Вот так-то лучше, — сказал он.
Он воспользовался огнетушителем, чтобы погасить небольшие очаги огня в стене коридорчика и там, где находился мозг парома. Потом вышел в пассажирский отсек, сел у открытых дверей и подождал, пока не вытянуло дым и пар. На берегу и в лесу не было видно ни души, каноэ тоже скрылись из виду. Он поискал управление дверьми и нашёл его. Двери с шипением закрылись, и Хорза ухмыльнулся.
Вернувшись в рубку управления, он нажимал кнопки и открывал панели, пока не пробудились к жизни экраны. Они вспыхнули все вдруг, когда он поиграл кнопками на подлокотнике диваноподобного кресла. Шум прибоя на лётной палубе пробудил мысль, что снова открылась дверь в корме, но это лишь включились наружные микрофоны. На экранах появились цифры и слова. Открылись крышки перед креслом, вперёд выскользнули и застыли в ожидании штурвал и ручки управления. Счастливый впервые за много дней, Хорза отправился на долгие и изнурительные, но, в конце концов, успешные поиски съестного. Он был очень голоден.
Несколько мелких насекомых ровными рядами летали над лежащим на песке гигантским телом. Одна его рука, обугленная и чёрная, лежала в умирающем пламени костра.
Маленькие насекомые уже начали выедать глубоко сидящие открытые глаза. Они даже не заметили, как паром, покачиваясь, взмыл в вечерний воздух, набрал скорость, без всякой элегантности развернулся над горой и загрохотал прочь от острова.
ИНТЕРЛЮДИЯ ВО ТЬМЕ
Мозг иллюстрировал ёмкость своего накопителя картиной. Он с удовольствием представлял себе, будто содержимое его памяти записано на карточках, небольших полосках бумаги, крошечным шрифтом, но достаточно крупным, чтобы его мог прочесть человек. Если буквы два миллиметра высотой, а бумага размером примерно десять квадратных сантиметров и исписана с обеих сторон, то на каждой карточке можно было разместить десять тысяч букв. В ящик метровой длины можно уложить примерно тысячу карточек — десять миллионов единиц информации. В камере в несколько квадратных метров с проходом посередине — достаточно широким, чтобы в него можно было выдвигать ящики — в плотно расставленных стеллажах можно установить тысячу ящиков. Вместе это будет десять миллиардов букв.
Квадратный километр может содержать сто тысяч помещений, тысячу таких этажей можно свести в здание высотой две тысячи метров, содержащее сто миллионов камер. Если строить прямоугольные башни, всё время одну подле другой, пока они не закроют поверхность большой планеты со стандартной гравитационной постоянной «g» — возможно, около миллиарда квадратных километров, — то мы получим планету с триллионом квадратных километров поверхности, сотню квадрильонов заполненных бумагами камер, тридцать светолет коридоров и такое число потенциально накопленных букв, которое превосходит возможности всякого разума.
В десятичной системе это была бы единица с двадцатью семью нулями, но даже такое большое число отражает лишь крошечную часть ёмкости мозга. А полная ёмкость соответствует, возможно, тысячам таких планет, целым планетным системам, звёздным скоплениям заполненных информацией шаров… и все это гигантское хранилище физически занимает внутри мозга такое пространство, которое меньше одной-единственной камеры…
Мозг ждал в темноте.
И всё время считал, как долго он ждал. Он пытался оценить, как долго ему ещё предстоит ждать. Он с точностью до такой мельчайшей доли секунды, какую только можно представить, подсчитывал, как долго находится в туннеле Командной Системы, и он думал об этой цифре чаще, чем было необходимо, и наблюдал, как она растёт. Она была своего рода страховкой, думал он, маленьким фетишем, чем-то, за что можно держаться.
Он разведал туннели Командной Системы. Он был слабым, повреждённым, почти беспомощным, но все равно стоило потрудиться и оглядеться в лабиринтоподобном комплексе туннелей и пещер — хотя бы потому, что он охотно отвлекался от того факта, что являлся здесь беглецом. К тем местам, которых не мог достичь сам, он посылал единственного оставшегося дистанционно управляемого робота, чтобы посмотреть на то, на что можно было посмотреть.
И всё это было одновременно и скучным, и ужасно удручающим. Технологический уровень строителей Командной Системы был очень низким; все устройства работали либо на механическом, либо на электронном принципе. Передачи и колеса, электрические провода, сверхпроводники и стекловолоконные светопроводники; в самом деле, очень примитивно, думал мозг, и нет ничего, что могло бы пробудить его интерес. Достаточно одного взгляда на машины в туннеле, чтобы вес сразу понять: из какого материала они состояли, как они были сделаны и даже какой цели служили. Не было никаких тайн, ничего, чем можно было бы заняться.
И то, что во всём этом отсутствовала точность, казалось мозгу чуть ли не пугающим. Например, он рассматривал тщательно обработанный кусок металла или тонко сформованную пластиковую деталь и знал, что для людей, построивших Командную Систему, эти вещи выглядели точными и прецизионными, сконструированными с минимальными отклонениями, с точнейшими прямыми линиями, совершенными изгибами, гладкими поверхностями, безупречно прямыми углами… и так далее. Но сам мозг повреждёнными сенсорами ощущал грубые кромки, примитивизм собранных вместе частей и компонентов. В своё время они были достаточно хороши и, несомненно, отвечали важнейшим критериям; главное, они функционировали…
И всё равно они были грубыми и неуклюжими, несовременно спроектированными и изготовленными. Это почему-то беспокоило мозг.
И он должен будет использовать эти античные, примитивные и изношенные технические устройства. Он должен будет соединиться с ними.