Поведение людей диктуется не только обществом: упадок институциональной школы
После 1960-х годов институциональная школа пришла в упадок. Частично это было связано с подъемом неоклассической концепции в США в 1950-х годах. Довольно узкое представление неоклассической школы о том, какой должна быть экономика – с упором на поведение индивидуумов, «универсальные» исходные предположения и абстрактные экономические модели, – сделало ее не слишком отличимой от институциональной теории, но при этом более слабой в плане логики и содержания. Впрочем, спад популярности был вызван и слабостью самой институциональной школы. Она не могла в полной мере теоретически обосновать разнообразные механизмы, посредством которых возникают, существуют и изменяются сами институты, потому что рассматривала их только как результаты формальных коллективных решений (например, законодательства) или продукты истории (например, культурные нормы). А институты способны появляться на свет и другими путями: как спонтанный порядок, формирующийся в ходе взаимодействий рациональных индивидуумов (австрийская школа и новая институциональная школа); из-за попыток отдельных людей и организаций сформировать способы познания, помогающие разобраться в сложных вопросах функционирования экономики (бихевиоризм); в результате попытки сохранить существующие иерархические отношения (марксистская школа).
Еще одна большая проблема состояла в том, что некоторые представители школы утратили чувство меры в подчеркивании значения социальной природы людей и активно перестраивали свою теорию по принципу структурного детерминизма. Социальные институты и структура, которую они создают, были для этих экономистов всем; люди считались существами, полностью зависимыми от общества, в котором они живут. Печально известное изречение «Нет такого понятия, как индивидуум» принадлежит наиболее авторитетному представителю постепенно терявшей свои позиции в первые годы после Второй мировой войны институциональной школы в США Кларенсу Айресу.
Трансакционные издержки и институты: расцвет неоинституционализма
В 1980-х группа экономистов, придерживающихся неоклассического и австрийского учений и возглавляемая Дугласом Нортом, Рональдом Коузом и Оливером Уильямсоном, организовала новую школу, известную под названием новой институциональной школы, или неоинституционализма{70}.
Называя себя институциональными экономистами, приверженцы этой школы дали понять, что они не считают себя типичными представителями неоклассической теории, которая рассматривала только индивидуумов, не обращая внимания на институты, влияющие на их поведение. Однако, используя прилагательное «новая», эта группа явно показывала, что отмежевывается от первоначальной институциональной школы, которая сейчас называется старой институциональной школой (или просто институциональной школой). Основной причиной отделения было то, что неоинституционализм стал анализировать, как появляются институты на основе осознанного выбора людей{71}.
Ключевым понятием неоинституционализма стали трансакционные издержки. В неоклассической экономической теории затраты представлены себестоимостью продукта (расходы на материалы, заработную плату и т. д.). Однако неоинституционализм подчеркивает, что существуют также затраты, связанные с организацией экономической деятельности. Некоторые определяют трансакционные издержки довольно узко – как расходы, связанные с самим рыночным обменом: получение информации об альтернативных продуктах («сравнение цен»), трата времени и денег на процесс покупки, а иногда и торг за лучшие цены. Другие определяют их в более широком смысле как «стоимость эксплуатации экономической системы», которая включает в себя расходы на проведение обмена на рынке, а также связанные с этим затраты по обеспечению договора после завершения обмена. Так что, если смотреть шире, трансакционные издержки включают в себя стоимость охраны от краж, эксплуатацию судебной системы и даже контроль рабочих на заводах, чтобы они вкладывали в работу максимально возможное количество усилий согласно контракту.
Институты – это не только ограничения: преимущества и недостатки новой институциональной экономики
Внедряя концепцию трансакционных издержек, представители неоинституционализма разработали широкий круг интересных теорий и тематических исследований. Одним из ярких примеров служит вопрос о том, почему в предположительно «рыночной» экономике так много видов экономической деятельности ведется внутри компаний. Упрощенно говоря, рыночные сделки часто бывают слишком дорогими из-за высокой стоимости информации и обеспечения исполнения контрактов. В таких случаях гораздо эффективнее получается сделать все посредством иерархических команд внутри компании. Другой пример – анализ влияния самой сути прав собственности (правил, которые предписывают, что и с каким видом собственности могут сделать владельцы) на модели инвестиций, выбор технологий производства и другие экономические решения.
Несмотря на эти очень важные разработки, неоинституционализм достиг того предела, не перешагнув который, его еще можно считать институциональной концепцией. Он рассматривает институты в основном в качестве ограничений – для неограниченного своекорыстного поведения. Но институты не только «ограничивают», они способны «давать возможность». Часто институты ограничивают нашу личную свободу именно для того, чтобы мы могли больше делать коллективно – как правила дорожного движения, например. Большинство представителей неоинституционализма не отрицают стимулирующей роли институтов, но они не говорят об этом прямо; постоянно ссылаясь на институты как на ограничения, они формируют негативное впечатление о них. Что более важно, неоинституционализм не видит «формирующей» роли институтов, а ведь они действительно формируют мотивы людей, а не только ограничивают их поведение. Упуская это чрезвычайно важное определение деятельности институтов, эта школа не дотягивает до уровня полномасштабной институциональной теории.
Бихевиоризм
Мы недостаточно умны, поэтому должны сознательно ограничивать свою свободу выбора с помощью правил.
Бихевиоризм получил такое название, потому что это направление пыталось моделировать истинное поведение людей, отвергая доминирующее неоклассическое предположение, будто люди всегда действуют рационально и эгоистично. Школа распространила такой подход на изучение экономических институтов и организаций – например, как лучше создать компанию или разработать нормы финансового регулирования. Таким образом, она имеет фундаментальное сходство и даже некоторых общих участников с институциональной школой.
Это самая молодая из школ экономики, но она старше, чем думает большинство людей. Только недавно она получила известность благодаря своей теории поведенческих финансов и экспериментальной экономике. Но ее истоки можно проследить в 1940–1950-х годах, особенно в работах Герберта Саймона (1916–2001), лауреата Нобелевской премии в области экономики 1978 года[68].
Пределы человеческой рациональности и необходимость индивидуальных и социальных правил
Основная идея Саймона строилась на концепции ограниченной рациональности. Он критиковал неоклассическую школу за предположение о том, что люди обладают неограниченными возможностями для обработки информации или «божественной» (или «олимпийской», как он сам ее называл) рациональностью.
Саймон не оспаривал мнение об иррациональности человека. Он считал, что мы стараемся быть рациональными, но наша способность мыслить подобным образом слишком ограничена, особенно учитывая сложность мира – или преобладание неопределенности, если использовать термины кейнсианской теории. Следовательно, часто главным препятствием для принятия решения бывает не отсутствие информации, а ограниченная способность человека обрабатывать и анализировать имеющиеся сведения.
По причине такой ограниченной рациональности, утверждал Саймон, мы разрабатываем мыслительные «ярлыки», которые позволяют нам «экономить» умственные способности. Их называют эвристиками (или интуитивным мышлением), и они принимают различные формы: проверенных правил, здравого смысла или экспертной оценки. В основе всех этих интуитивных методов поиска решения лежит возможность выявлять закономерности, позволяющие нам отказаться от большого круга альтернатив и сфокусироваться на небольшом и легко контролируемом, но при этом наиболее перспективном диапазоне возможностей. Приводя пример применения такого психологического подхода, Саймон часто говорил о шахматных гроссмейстерах: их секрет заключается в способности быстро отсеять менее перспективные пути поиска и сосредоточиться на последовательности шагов, которые, скорее всего, дадут наилучший результат.
Сосредоточение внимания на подмножестве возможностей означает, что окончательный выбор необязательно будет оптимальным, но такой подход позволяет нам контролировать сложность и неопределенность мира с помощью нашей ограниченной рациональности. Таким образом, Саймон утверждает, что, делая выбор, люди довольствуются минимумом, то есть ищут хорошие, а не лучшие решения, вопреки утверждению неоклассической теории{72}.
Рыночная экономика против организационной
Несмотря на то что в основе бихевиоризма лежит изучение принятия решений людьми, интересы данного направления простираются гораздо дальше. Согласно теории бихевиоризма, мы создаем упрощенные правила принятия решений, действительные на уровне не только отдельных индивидов, но и социальных групп, причем помогающие функционировать в сложных условиях, на основе ограниченной рациональности.
Для компенсации ограниченности нашей рациональности мы создаем организационные процедуры и социальные институты. Для индивида эти эвристики, то есть организационные и общественные правила, ограничивают свободу выбора, но упрощают принятие решений, потому что уменьшают сложность проблемы. Особенно подчеркивается тот факт, что благодаря этим правилам нам становится проще предсказать поведение других действующих лиц, следующих им и в соответствии с ними поступающих определенным образом. Данную точку зрения подчеркивала и австрийская школа, используя для этого несколько другой язык, – у нее речь шла о важности «традиции» в качестве основы для мотивов принятия решения.
С точки зрения бихевиоризма, мы начинаем видеть экономику таким образом, который очень отличается от картины, принятой в доминирующей неоклассической школе. Приверженцы неоклассической теории обычно описывают современную капиталистическую экономику как рыночную. Представители бихевиоризма подчеркивают, что рынок на самом деле составляет лишь сравнительно небольшую ее часть. В своих записях середины 1990-х годов Герберт Саймон указывал, что около 80 процентов экономической деятельности в США происходит внутри организаций, таких как компании и правительство, а не через рынок{73}. Он утверждал, что было бы более уместно называть такое положение вещей экономикой организаций.
Почему эмоции, верность и справедливость имеют значение
Бихевиоризм также предоставляет убедительные аргументы в пользу того, почему такие человеческие качества, как эмоции, верность и справедливость, имеют большое значение – хотя большинство экономистов, особенно сторонники неоклассической и марксистской теорий, никогда не обращали на них внимания, в лучшем случае считая их незначительными факторами, а в худшем – отвлекающими людей от рациональных решений.
Теория ограниченной рациональности объясняет, почему наши эмоции необязательно становятся проблемой, а зачастую и вовсе оказываются полезной частью нашего ограниченного рационального процесса принятия решений. Согласно Саймону, исходя из принципа ограниченной рациональности, мы должны сосредоточить наши небезграничные интеллектуальные ресурсы на решении наиболее важной текущей проблемы. Эмоции позволяют выявить таковую. Представители бихевиоризма утверждают, что лояльность членов организации имеет большое значение для хорошей работы последней, поскольку структура, наполненная нелояльными членами, будет перегружена расходами на отслеживание и наказание корыстного поведения. Вопрос о справедливости тоже очень важен, поскольку члены организаций или общества не станут лояльными, если будут думать, что с ними обращаются несправедливо.
Оценка теории бихевиоризма: слишком зациклена на индивидуумах?
Бихевиоризм, несмотря на свою молодость, помог радикально пересмотреть наши теории о человеческой рациональности и мотивации. Благодаря этой концепции мы стали гораздо глубже понимать, как люди думают и ведут себя.
Стремление представителей бихевиоризма понять общество, начиная с отдельных личностей – а фактически с еще более глубинного уровня, то есть с нашего мыслительного процесса, – одновременно их сильная и слабая сторона. Уделяя слишком много внимания этому «микроуровню», школа часто теряет из виду проблемы экономической системы в целом. Такого не должно быть; в конце концов, сам Саймон много писал о ней. Но большинство последователей школы чрезмерно сфокусировались на индивидуумах – особенно экономисты, занимавшиеся экспериментальной экономикой (с помощью контролируемых экспериментов они пытались понять, рациональны люди или эгоистичны) или нейроэкономикой (которые пытались установить связи между деятельностью мозга и определенными видами поведения). Кроме того, необходимо добавить, что, чрезмерно пристально изучая людей и психологию, бихевиоризм почти не обращал внимания на вопросы технологии и макроэкономики.
Заключение: как сделать экономическую теорию лучше
Сохранение интеллектуального разнообразия и поощрение взаимного обогащения идеями
Одного признания существования различных экономических концепций недостаточно. Это разнообразие следует сохранить или даже приумножить. Разные концепции раскрывают различные аспекты экономики с различных точек зрения, а результаты исследований ряда школ, а не только одной или двух дают возможность получить более полное, сбалансированное понимание комплексной системы под названием «экономика». Если смотреть с позиции долгосрочной перспективы, можно провести аналогию с биологическим видом, имеющим более разнообразный генофонд и потому более устойчивым к потрясениям, – точно так же наука, которая содержит множество теоретических подходов, может справиться с меняющимся миром лучше, чем та, в которой есть только одно направление. На самом деле сегодня мы наблюдаем доказательство этого: мировая экономика испытала бы коллапс, подобный Великой депрессии 1929 года, если бы правительства ключевых стран не решили отказаться от экономики свободного рынка и не приняли бы кейнсианскую политику в самом начале мирового финансового кризиса 2008 года.
Я пойду еще немного дальше и скажу, что сохранения разнообразия тоже недостаточно. Мы не просто должны позволить ста цветам расцвести. Нам нужно, чтобы они опылили друг друга. Различные экономические концепции действительно могут выиграть, обменявшись знаниями, и сделать наше понимание мира экономики богаче.
Некоторые школы, имеющие явную интеллектуальную близость, уже взаимно обогатили друг друга. Девелопменталистская традиция и шумпетерианская школа сотрудничали к взаимной выгоде; первая разрабатывала концепции, позволяющие лучше понять среду, где происходит технологическое развитие, а вторая занималась проблемами непосредственно внедрения технологических инноваций. Марксистская, институциональная и бихевиористская школы уже давно взаимодействуют друг с другом, правда, часто не находя общего языка в том, что касается понимания внутреннего функционирования компаний и особенно взаимоотношения «капиталист – работник» в них. В кейнсианской и бихевиористской школах всегда существовал общий акцент на психологических факторах, но в последнее время у них произошел особенно примечательный обмен идеями в новой области поведенческих финансов.
Впрочем, взаимное обогащение может произойти и между школами, которые, по мнению большинства людей, несовместимы друг с другом. Даже если они разбросаны по всему политическому спектру – классики справа, кейнсианцы по центру, марксисты слева, – все они разделяют концепцию классового общества. Возможно, австрийцы и кейнсианцы и пикируются еще с 1930-х годов, но у них есть общее видение (которое, кстати, совпадает с видением бихевиористов и институционалистов), что мир представляет собой очень сложное и неопределенное место и что наши рациональные способности, позволяющие взаимодействовать с ним, крайне ограничены. Австрийцы, институционалисты и сторонники бихевиоризма – все разделяют мнение, что люди – создания сложные, многоплановые, состоящие из (если использовать институциональную формулировку) инстинкта, привычки, веры и рассудочности, даже несмотря на то что некоторые австрийцы полагают, будто представители остальных школ на самом деле придерживаются радикально левых взглядов.
Что можем сделать все мы, а не только профессиональные экономисты, для развития экономической теории
Даже те читатели, которых убедил мой аргумент об интеллектуальном разнообразии и взаимном обогащении в экономической теории, все еще могут спросить: «А какое отношение это имеет ко мне?» В конце концов, очень мало читателей способно помочь в сохранении ее разнообразия, а тем более привнести в нее что-то новое, в отличие от профессиональных экономистов.