Крайне не понравилось насупившемуся Безмо новое понимание табунщика, и он было пожалел об опрометчиво сказанных словах, – но внимание его отвлекла новая пыль на горизонте, и он вгляделся в бурую завесу.
– Наши скачут, – буркнул Кан-ипа, мельком покосившись через плечо. – Догоняют. Видно, есть что сказать…
– Да, – ответил Безмозглый. – Видно, есть. Смотри, Кан, как пыль стоит… как занавес.
– Занавес? – непонимающе переспросил Кан-ипа. – Какой-такой занавес?
Безмозглый попытался выжать из себя все ассоциации, связанные с родным и одновременно незнакомым словом – «занавес».
– Понимаешь, Кан… Занавес – это когда еще ничего нет. Еще до начала. Темно, тихо и гулкое эхо в зале. А потом… потом «занавес!» – и вспыхивает свет, появляются люди, звучит слово… Ты понимаешь?
Кан-ипа молча кивнул.
Подскакавшие всадники остановились. Передний из них спешился и быстро пошел к ожидающим – уверенной, хозяйской походкой старейшины Гэсэра.
– Немедленно возвращайтесь! – в голосе старейшины пробились властные нотки. – Седлайте коней! Сейчас любой палец на счету… Табунщик – сразу иди к воинам, а Безмозглого – к мальчишкам, вьюки грузить. И – живо!
Кан-ипа медленно двинулся на Гэсэра, и Безмозглый подумал, что не может быть таким пружинисто-страшным его веселый друг, табунщик Кан-ипа.
– Сын гадюки! – прошипел табунщик, белея и подергивая щекой. – Безмо не прикоснется к твоим вонючим вьюкам! Не дело говорящего о неизвестном…
Казалось, Гэсэра хватит удар.
– Падаль! – перебил он наглеца, слишком возомнившего о себе. – Заткни свою протухшую пасть и вели этому болтливому дураку…
Кан-ипа шагнул вперед и сунул кривой нож в жирный живот старейшины Гэсэра Дангаа. Потом подождал, пока гримаса изумления остынет на мертвом лице. Потом повернулся к остальным.
– Ну?!
Никто не тронулся с места. Лишь старый Хурчи, увязавшийся с посыльными, слез с лошади, проковылял к убитому и, разжав ему скрюченные пальцы, вынул посох старейшины.
– Безмо открыл нам ночь! – провозгласил дед Хурчи. – Раньше мы думали, что в конце земного пути есть ничто, но теперь мы верим, что там есть Нечто. Кан-ипа нашел говорящего в степи. Кан-ипа убил старейшину племени Гэсэра во имя невысказанного. Пусть убийца спросит Безмо: что было в начале? Мы знаем, что будет в конце – мы хотим знать, что было в самом начале! До людей, до света и до слова!
Кан-ипа выпрямился.
– Я знаю, что было в начале! – сказал он, и присутствующие затаили дыхание. – До света, до людей и до слова! Безмо открыл мне истину!…
Пауза. Привычная, знакомая пауза.
– В начале был Занавес!…
Старый Хурчи склонил голову и протянул табунщику посох старейшины. Остальные спешились и опустились на колени.
Безмозглый вздрогнул. Ему вдруг отчетливо примерещилась деревянная, рассохшаяся от времени лестница, уходящая в пыльное серое небо из тюля и мешковины. Лестница раскачивалась, скрипела и грозила обвалиться. Он, скорчившись, сидел на первой ступеньке и глядел на мертвую голову, которую держал в руках. Ему было холодно и неуютно.
Он не хотел.
Глава шестая
…Дымный сумрак пещеры медленно сгустился перед ним, и он испуганно отшатнулся от неясных любопытных теней, прячущихся за каменными кулисами, словно приглашающих его решиться, шагнуть – шагнуть в Бездну…
– Входи, Безмо, входи, – раздался у него над ухом сухой, чуть насмешливый голос шамана; и реальность земного, человеческого голоса заставила тьму пещеры попятиться и отступить. Безмо резко обернулся. Старик стоял у него за спиной, в том самом потрепанном одеянии, в котором Безмо видел его в стойбище шесть лун назад, и гостеприимно указывал на боковой проход, которого – Безмозглый готов был поклясться в этом – только что не было.
…Потом они долго сидели на гладких и неожиданно теплых мраморных скамьях, сидели друг против друга, молча глядя на пляшущие языки огня и отбрасываемые ими причудливые тени; пили густое вино из больших глиняных кружек – Безмо все хотелось сказать «старое доброе вино», но он не знал, бывает ли вино молодым и злым, и стыдился своего незнания – шаман изредка поглядывал на гостя, гость – на хозяина, и тишина сидела рядом с ними, пила вино, смотрела, молчала…
Безмозглый не выдержал первым.
– Ну?… – спросил он и осекся. – Ну и зачем ты меня звал?…
Ехидство плохо скрывало неловкость и смущение; он почувствовал это и разозлился.
– Зачем? – шаман подставил кружку под самое горлышко огромного жбана и осторожно стал наклонять его. – Поговорить.
– Тогда чего ты ждешь?
– Ничего. Мы уже давно разговариваем. И лишь теперь замолчали… Ну что ж, помолчим, – сказал шаман с едва заметной усмешкой. – Кто ты?
– Я? – искренне удивился Безмо. – Я – Безмо… Дурак, – добавил он, немного подумав.
– Дурак, – неожиданно согласился шаман.
– Зачем тогда спрашиваешь, если знаешь?
– А я не знал. Теперь – знаю.
Они снова замолчали. Безмо сунул нос в кружку и принялся размышлять. Может быть, он чего-то и не улавливал, но ему определенно начинало казаться, что один из них все-таки дурак. Если это он, Безмо, то шаману совершенно незачем с ним разговаривать. Но он позвал… Позвал – зная. Тогда получается, что в пещере сейчас сидят…
– Да, два дурака, – кивнул шаман. – Два глупца, которые случайно ввязались в одно и то же дело, и оба – по собственной глупости.
– Я не понимаю тебя, – честно признался Безмо.
– И не надо, – весело улыбнулся шаман.
Кстати, при ближайшем рассмотрении он выглядел не таким уж старым – особенно, когда улыбался. Пожилым – наверняка, но еще крепким и отнюдь не дряхлым; и было совершенно непонятно, сколько же ему лет на самом деле…
– Ты умеешь быть другим, – сказал шаман. – Не собой. Ты умеешь проникать в чужую суть, вплотную подходя к границе безумия, но никогда не переступая запретную черту до конца.
Безмо согласно кивнул. Он чувствовал эту свою странность – но не мог бы выразить ее словами так, как сделал это шаман.
– Но тебе еще неведомы твои пределы. Со временем ты, вероятно, сможешь стать не только человеком…
– А кем? – заинтересовался Безмозглый. – Зверем?
– И зверем тоже. Но не это главное. Когда человек приходит в мир и идет по предназначенному пути – человек меняется. Но меняется и мир. Ты пришел, и ты меняешься слишком быстро. Следовательно… Так уже было – и не только здесь, – загадочно ответил шаман.
«Впрочем, шаманам и положено говорить загадками», – подумал Безмозглый, и, немного осмелев, решился наконец задать вопрос, мучивший его все время.
– Скажи, шаман, а где твоя Бездна? Ты покажешь мне ее, правда, шаман?
– Вряд ли… И не зови меня шаманом. Мое имя – Сарт. Зови меня так – но только, когда мы наедине. А Бездна… Она везде: вокруг нас, внутри нас и особенно – внутри тебя. Я полагаю, ты уже видел ее.
– Нет, – покачал головой Безмо. – Во всяком случае, не помню.
– Да, ты не помнишь, – согласился шаман.
Странная мысль пришла Безмо на ум, и тщетно затряс он головой, пытаясь отогнать гостью. Шаман Бездны ни разу не упомянул о Бездне, пока его не спросили, да и то – весьма неохотно. И вопросы он задавал какие-то неправильные, и нету у него того, что положено шаманам – амулетов, птичьих перьев, снадобий… вино хлещет… Это был какой-то неправильный шаман по имени Сарт. Каким должен быть правильный шаман, Безмо точно не знал – но не таким! Это он почему-то знал твердо…
– А что ты здесь делаешь? – спросил он, сам удивившись сказанному.
– То же, что и ты, – спокойно ответил шаман Сарт. – Играю свою роль. Ты еще помнишь, что это означает?
Сарт впился вспыхнувшими глазами в лицо Безмо; тот попытался отвести взгляд, но не сумел, и в надвинувшемся тумане вырос деревянный холм, и пять узких желтых солнц, и глядящий на него мрак под куполом расписанного неба, чужие, дикие слова, чужая одежда, и мрак вдруг обрушился обвалом хлопающих звуков; он кланялся, кланялся, в изнеможении, моля о тишине, покое…
– Нет, не помню, – пробормотал Безмо, с трудом выныривая на поверхность обыденного. – Когда-нибудь вспомню. Потом.
– Ну что ж, тогда мы и вернемся к нашей беседе. Иди. Мне было приятно говорить с тобой.
…Уже у выхода Безмо обернулся.
– И все-таки, Сарт, что связывает тебя с Бездной? – бросил он вглубь пещеры последний вопрос.
– Я ее боюсь, – коротко и серьезно ответил шаман.
* * *– Слушайте меня, люди племени пуран! Слушайте меня, взявшего посох старейшины Гэсэра по праву ножа! Слушайте!…
…Уже у выхода Безмо обернулся.
– И все-таки, Сарт, что связывает тебя с Бездной? – бросил он вглубь пещеры последний вопрос.
– Я ее боюсь, – коротко и серьезно ответил шаман.
* * *– Слушайте меня, люди племени пуран! Слушайте меня, взявшего посох старейшины Гэсэра по праву ножа! Слушайте!…
Легко сказать – слушайте… Ну, вот они стоят и слушают: суровые мужчины степей и испуганные женщины, беспощадные стрелки и дряхлые старцы, внуки и прадеды, сыновья и дочери – стоят, слушают… Кан-ипа никогда не умел говорить и страстно завидовал тем, кто умел. Шаманам. Безмо… Табунщик уже поведал племени о смерти толстоязыкого Гэсэра Дангаа, о надвигающемся потопе воинов Белой кобылы, о тайне Занавеса – они слушали, не перебивая, но Кан-ипа не видел в их глазах того блеска, того огня, который отсвечивал костром Безмо. Где ты сейчас, великий друг мой? Где…
– Зачем вы слушаете этого глупого табунщика? – раздался в тишине надменный голос шамана Юрюнга. – Неужели он укажет вам путь во тьме? Или отведет от вас ледяное дыхание Бездны? К кому придете вы за советом – к убийце-конокраду?!
Время шло. Он должен был ответить.
– Подавись своими угрозами, Юрюнг! Безмо открыл нам ночь – он откроет и свет! А что можешь ты? Ты и твои косматые собратья?! Вы можете жевать мясо, которое не способны добыть сами, и рассказывать о временах, когда слова повелевали миром! Даже если это и правда – ваше время упало за горизонт! Оно прошло, и…
Нет, не то. Настороженный ропот пошел по толпе, и дед Хурчи переглянулся с полудюжиной воинов, стоявших за спиной Кан-ипы. И тогда табунщик выхватил копье у одного из них и шагнул вперед.
Позднее он скажет, что на него снизошел дух Великого Безмо. Но это будет потом.
– Ша-ма-ны не ну-жны! – выдержав две томительные паузы в конце первого и начале третьего слова, закричал Кан-ипа, подкрепляя каждую паузу звонким ударом копья о столб коновязи. – Ша-ма-ны…
– Не ну-жны! – воины за спиной уловили необычный ритм, и их голоса подхватили срывающийся вопль табунщика.
Удар копья. Второй. И племя пуран согласно топнуло в конце фразы. Вместе.
– Ша-ма-ны… – люди кричали единым существом, упиваясь общим ритмом, согласованностью, цельностью; и глаза горели сопричастностью, слитным, неукротимым порывом. – Не нужны!…
Звон копья. И удар сотен ног о землю – все, как один.
Ритм. Шаманы. Не нужны. И звон копья.
Великий Безмо был доволен.
* * *…У костра сидели шестеро – шесть неподвижных фигур, в длинных складчатых одеяниях и высоких меховых шапках, увешанных костяными амулетами; они сидели молча, глядя в огонь невидящими, остановившимися глазами – и пламя извивалось в глубинах черных зрачков, словно свет шел изнутри.
Еще одна фигура возвышалась у самого костра.
– Как хотите, – наконец сказал Юрюнг Уолан. – Это ваше право. Лично я не хочу умирать, подобно безропотному жирному валуху. Не хочу – но, похоже, придется…
Сон…Я шел по бесконечному сумрачному лабиринту, держа руку на эфесе меча; я шел и шел, казалось, этому не будет конца, казалось, здесь сроду не было никаких ловушек, а только вечное кружение по нескончаемым коридорам и вечное напряжение от ожидания неведомо чего. Я ускорил шаги. Потом побежал. И ничего не произошло…
Я вылетел на залитую солнцем площадь – и замер. Металл конских нагрудников, металл тяжелых лезвий, металл солдатских глаз. Вперед выступил толстый безбровый евнух в ярко-бирюзовом халате.
– Что видел ты в лабиринте, человек?
– Ничего…
– Вы слышали? – скопец торжественно махнул рукой в адрес застывших воинов. – Разве ты не знал, что повелевающие словами не являются на площадь Истины?! Ты не из Высшей Ложи; я вижу меч на твоем бедре – но мастера не носят оружия. Ты – чужой, оборотень. Убейте его!
Стена конских морд и тускло горящего металла сдвинулась с места. Она поплыла перед глазами, и на фоне стремительно вырастающих всадников возникла фигура упавшего на колени старика, тщетно пытающегося вытащить стрелу, по самое оперение вошедшую под ключицу; на старика наслоился маленький лысеющий человек с торчащей из груди витиеватой гардой нездешнего кинжала; и бесстрастный шейх в клетчатом покрывале над телом ученика с расширенными глазами; и еще одна смерть, и еще…
Множество нелепых смертей, прошлых и грядущих, и глядя на последнюю, я уже понимал, что натворил, и сцена была залита настоящей, густой, быстро темнеющей кровью…
…Алогубый гигант лежал у покосившегося дощатого забора, и убийца – пятнистый проклятый Мом, его тело, его согнутая спина! – выдергивал из широкой груди серебряный меч. Но когда Мом повернулся, глядя сквозь меня – на его лице были чужие глаза, глаза пророка и охотника; а знакомый мне кошачий прищур вертикальных зрачков остывал на белом лице убитого. Глаза убитого и тело убийцы – все это некогда стояло передо мной, слившись в одно целое, и, отшатываясь, я понял, что заглядываю в недозволенное, в Бездну… Вдоль забора скользнула тень уходящего шамана Сарта, убийца оторвался от созерцания тела с его украденным взглядом; и я радостно обрушился в беспамятство пробуждения…
О, если б знал я, как бывает, когда решался на дебют…
Глава седьмая
– Мама, расскажи сказку!
– Поздно уже… Спать пора.
– Ну, расскажи!… Ну, мама…
– Ладно уж… Ложись и закрывай глаза. Не то перестану. На чем мы в прошлый раз остановились? Ах, да…
…И поднял богатырь Кан-ипа над собой огромного Хозяина Белой кобылы – а тело его подобно было бурдюку с арзой, и голос разрывал уши перепуганных воинов – и бросил насильника за девять гнилых перевалов в бездонное болото. И все народы склонились перед добрым богатырем Кан-ипой, лучшим слугой Великого Безмо; и дальние пришли к нему, и ближние, и только злые нехорошие шаманы, которые уже ничего не могли и никому не были нужны – они воспротивились неизбежному.
И тогда богатырь Кан-ипа сказал: «Пусть умрет плохой смертью всякий бессмысленный человек, не принявший всем сердцем слово Друга людей Безмо!» И смеялись лихие наездники степей, насаживая плохих беспомощных шаманов на древки своих копий, и смеялся веселый богатырь Кан-ипа, посылая легкие камышовые стрелы в косматые головы убегающих, и смеялся Друг людей Безмо, глядя с семицветного облака на торжество правды.
– Мама, а что делали нехорошие лохматые шаманы до того, как их подняли на копья?…
– Что делали? Да разное делали… Зло всякое творили. Вот когда непослушные дети спать не ложились вовремя, то приходил шаман в костяной шапке и бросал такого неслуха на вечный сон в тамошнюю Бездну Голодных глаз – а худшее место трудно придумать… И лишь богатырь Кан-ипа сумел очистить землю от нежити, и через год всеобщий хурал провозгласил героя Вождем степей; и лишь Верхний шаман Бездны бежал от стрел, и тело его не нашли посланные воины…
– Мама, я боюсь…
– Спи, глупый… Он хоть и злой был, но совсем-совсем старенький уже, небось, помер сразу, с голодухи или еще с чего… И тогда вздохнули свободно все стойбища, а Друг людей Безмо возрадовался в небесных просторах; и теперь сидит там за столиком с зеленой свечой, вниз смотрит и все-все знает: кому сколько жить, до Занавеса, куда стада перегонять, когда света добавить, когда ночь сделать, когда грому греметь; нахмурится Безмо – и тучи ползут по небу, рассмеется – и радуга выгибается у края земли… Спи… А друг его, богатырь Кан-ипа, бросил клич, и когда волны степных наездников слились в один бушующий поток, – повел он их на проклятый Город, последний оплот мрака, и было там…
Не родилась еще та мать, не сложилась еще та сказка, но вкус ее уже дразнил языки живущих под небом – зря, что ли, учил их рассказывать Великий Друг людей Безмо, пришедший из-за Занавеса…
…Безмозглый так и не заметил, когда умелые руки ловко захлестнули его горло волосяной удавкой. За шатрами возбужденно гудел всеобщий хурал, у ближайшей коновязи мелькнул знакомый пятнистый силуэт с внимательным прищуром смеющихся глаз; вечерний воздух стал нестерпимо густым, и умирающий человек понял, что это конец.
Конец первого акта.
ИнтермедияМесто действия: здесь.
Время действия: сегодня и сейчас.
Декорации – их нет. Все сожжено, и едкий дым стелется по сцене, отчего фигуры разговаривающих кажутся призрачными и нереальными. Впрочем, это только кажется…
ГОЛОС (с сарказмом)
Давно ль ты стал шаманом Бездны, Сарт? К тому же Верхним… Странная идея. Я помню – ты мастак менять обличья, Большой любитель шастать по мирам, И лезть в чужие души и дела – Но стать шаманом Бездны? Пошлый фарс. В твоих мехах – прокисшее вино, И даже Бездне это не смешно.