— Он просит вас пройти через главные ворота, чтобы одабаши мог выстроить почетный караул и трубачей, — перевел Хайрабедян. — Просит вас войти и немного отдохнуть в тени.
— Я ему благодарен, но скажите, что у меня мало времени, и я не могу ни на шаг изменить маршрут, — ответил Джек. — Черт бы побрал этих мух!
Несчастный одабаши явно разрывался между страхом рассердить человека со столь высокой наградой, как капитан Обри, и страхом перед Мурад-беем: в этих муках турок что-то бессвязно лепетал, но из всех его обрывочных замечаний и оправданий стало ясно одно — одабаши не собирался брать на себя ответственность и беспокоить своего командира. Бей отдал строгий приказ, что его нельзя беспокоить, сказал одабаши, а первая обязанность солдата — послушание.
— Вот дурень, — произнес Джек, попав в рой мух и ускорив шаг. — Скажи ему, чтобы читал мораль в другом месте.
Они теперь поднимались на холм из засохшей грязи, на котором стояла крепость, и как только дюны оказались с подветренной стороны, мух стало меньше, однако жара усилилась.
— Ты сильно побагровел, — обеспокоился Стивен. — Тебе следует снять этот плотный мундир и ослабить шейный платок. Тяжелые, тучные особи подвержены судорогам, которые могут вызвать апоплексию и даже гиперемию.
— Я буду в полном порядке, как только окажусь в седле и поскачу, — сказал Джек, сильно не желавший потревожить идеальный узел своего галстука. — Вот и он, достопочтенный эфенди, благослови его Господь.
Они приближались к расположенному к востоку от форта лагерю, к этому времени начавшему отбрасывать на уходящий вниз склон внушительную синеватую тень. На ближней стороне лагеря на фоне табуна вьючных животных и палаток уже можно было разглядеть Аббаса с несколькими лошадьми и конюхами.
Эфенди выслал им навстречу мальчишку: юношу красивого, стройного и изящного как серна, который с обаятельной улыбкой их поприветствовал, сообщил, что будет провожатым по дороге в Катию, и повел через ряды палаток, сплетенных из тамарисковых веток хижин и аккуратных рядов лежащих надменных верблюдов, невозмутимых как кошки.
— Верблюды! Это же верблюды! — воскликнул Мартин. — Без сомнения, прямо-таки библейский ковчег.
Его единственный глаз сверкал от восторга, и, несмотря на мух и гнетущую жару, намного хуже переносимую теми, кто только что прибыл с моря, его лицо излучало чистое счастье, составив яркий контраст с апатичными физиономиями лежавших в тени погонщиков верблюдов, на вид — едва живых.
А вот лошадей переполняла энергия: три очаровательных арабских скакуна - два весьма изящных гнедых жеребца и кобыла почти шестнадцати ладоней в холке. Все трое гарцевали, как будто пребывали в приятном ожидании.
Кобыла была одним из самых красивых существ, что Джек когда-либо видел: замечательной золотистой масти, с благородно посаженной головой и огромными блестящими глазами. Он мгновенно преисполнился к ней симпатией, да и она со своей стороны тоже оказалась не против познакомиться: насторожила маленькие точеные уши и проявила самый искренний интерес, когда Джек поинтересовался, как у неё дела.
— Мистер Хайрабедян, — произнес он, поглаживая ей шею, — сообщите эфенди, что я восхищаюсь его вкусом. Какая удивительная, просто невероятной красоты кобыла! А затем скажите ему обо всех приготовлениях, что мы сделали для высадки людей на берег. Экипажу следует ждать здесь моего возвращения, что случится, надеюсь, вскоре после захода солнца. И чтобы мы могли незамедлительно тронуться, к тому времени палатки должны быть свернуты, фонари подготовлены, животные напоены, а все матросы накормлены.
Хайрабедян перевел всё сказанное. Аббас-эфенди выглядел весьма довольным, или, по крайней мере, не таким встревоженным, и ответил, что все указания капитана будут исполнены в точности.
— Отлично! — воскликнул Джек. — Доктор Мэтьюрин, прошу, подайте на корабль сигнал, махните платком.
Капитан Обри уже собирался вскочить в седло, когда одабаши метнулся вперед и схватился за стремя, чтобы ему помочь, и произнес нечто весьма похожее на «прошу извинять, малорд».
— Благодарю, одабаши, — ответил Джек, — ты, несомненно, отличный парень, хотя и глуп как пробка. Что теперь? — последнее уже адресовалось Стивену, ухватившемуся за поводья.
— Полагаю, никто не против, если мы отправимся к дельте, может даже на верблюде, просто ради интереса ступить на земли Африки и даже немного полюбоваться местной флорой?
— Ни за что на свете, — сказал Джек. — Лучше собирайте цветы, если не хотите, чтобы вас сожрали львы или крокодилы, а что еще важнее, вернитесь вовремя. Если хотите, попрошу Хайрабедяна, чтобы эфенди это организовал.
— Ни в коем случае. Мы отлично управимся на греческом. Что ж, хорошего дня и благослови тебя Господь.
Джек развернул кобылу вслед за юношей, и они стали осторожно спускаться по склону, объезжая крепость слева. Добравшись до конца спуска, они увидели несколько шатров, рядом с которыми стояли на привязи верблюды и лошади. Это был бедуинский лагерь. Кобыла подняла голову и издала мелодичное ржание. Крупная фигура с длинной седой бородой и в грязной рубашке появилась из шатра и махнула рукой: кобыла снова заржала, неотрывно глядя в том направлении.
— Мальчишка говорит, что это Мухаммед ибн-Рашид — невероятно толстый человек из Бени-Ходы. Самый грузный человек в северной пустыне. Это его лошадь. Решили, что вам она больше всего подойдёт, — сказал Хайрабедян.
— Ну что же, нет ничего лучше, чем откровенность, — сказал Джек. — Давай милая, — продолжил он, обращаясь к кобыле, которая всем своим видом показывала желание остаться в лагере. — Потерпи час или около того до Катии, и вернёшься к хозяину.
Он ни капли не сомневался в том, что лошадь прекрасно его поняла: она пару раз повела ушами, затем, забавно подпрыгнув, поменяла ведущую ногу и поскакала вперёд ровной покачивающейся иноходью.
Руины Пелузия остались по правую руку, и теперь вокруг них не было ничего, кроме ровного твёрдого песка, покрытого мелкими гладкими камушками. Кобыла окончательно вошла в ритм: она бежала ходкой ровной рысью так легко, как будто несла на себе маленького ребенка, а не массивного капитана в полном обмундировании с тонной золотого галуна. Но это не стоило ей больших усилий. Мальчишка погнал свою лошадь вперёд, и Джек почувствовал, что кобыла забеспокоилась, едва сдерживая прыть.
Джек ослабил поводья, и та мгновенно изменила темп и понеслась невероятно мощными скачками. Спустя пару мгновений они оказался далеко за пределами бухты и мчались по абсолютно плоской равнине даже быстрей, чем Джек мог предположить. Кобыла, не прилагая усилий, скакала так же идеально, как и прежде, пружинисто и воздушно — просто летела, едва касаясь земли копытами.
Поток долгожданного ветра бил ему в лицо и продувал толстый мундир, наполняя сердце радостью: никогда Джек так не наслаждался ездой на лошади, никогда не ощущал себя столь хорошим наездником, собственно, он никогда так хорошо и не скакал. Но это не могло длиться вечно: Джек мягко придержал лошадь со словами:
— Ну же, дорогая, ты ведешь себя неразумно и безответственно. Путь еще не близкий.
Кобыла снова заржала и, к своему удивлению, Джек обнаружил, что ее дыхание почти не участилось. Когда добрались остальные (Хайрабедян с большим трудом), Джек спросил имя кобылы.
— Амина, — ответил мальчик.
«Если у нас все получится и удастся соблазнить деньгами огромного толстяка из пустыни, я заберу кобылу домой и буду держать как домашнюю любимицу. На ней можно учить кататься детей, ей даже под силу примирить Софи с лошадьми».
Они ехали спокойной плавной иноходью, и мысли Джека унеслись далеко вперёд, к предстоящей встрече с Мурадом. Из личного опыта, полученного в Ионическом море, он знал, что существует огромная разница между интересами Блистательной Порты и местных турецких командиров, а так же в том, что одни приказали, а другие исполнили.
Джек продумал несколько возможных вариантов поведения, но ни один не показался ему достаточно подходящим. «Если он окажется простым честным турком, мы сразу придём к согласию, а вот если начнёт хитрить, нужно будет сделать всё, чтобы вывести его на чистую воду. И если у меня не получится, придётся взять на себя этот переход, хотя это оказалось бы чертовски неудачным началом».
Теперь, когда его отдалённые и смутные планы стали приобретать более-менее конкретные очертания, он всем своим существом жаждал успеха кампании. Конечно, Джек не мог не учитывать в своих планах сокровища, которые галера должна была доставить в Мубару, но это было не единственной причиной его рвения.
В последнее время Джек был недоволен собой: хотя в результате его действий в Ионическом море французов вышвырнули из Марги, он по собственному опыту знал, сколь многое зависит от удачи и безупречного поведения турецких и албанских союзников. Ещё он потопил «Торгуд». Но это скорее походило на бойню, чем на грамотно спланированное сражение, и не могло излечить его глубокое недовольство.
В последнее время Джек был недоволен собой: хотя в результате его действий в Ионическом море французов вышвырнули из Марги, он по собственному опыту знал, сколь многое зависит от удачи и безупречного поведения турецких и албанских союзников. Ещё он потопил «Торгуд». Но это скорее походило на бойню, чем на грамотно спланированное сражение, и не могло излечить его глубокое недовольство.
Казалось (иногда он начинал наблюдать за действиями Джека Обри с определённого расстояния, почти наверняка зная, что движет им в тот или иной момент), что его репутация на флоте сложилась только благодаря двум-трём успешным действиям, морским сражениям, хотя и не особо значительным, но которые он вспоминал с удовлетворением, но те давно уже остались в прошлом, и сейчас люди, чьим мнением Джек дорожил, намного выше оценивали заслуги полудюжины других офицеров. Молодой Хост, например, в Адриатике творил просто чудеса, хотя находился ниже Джека в капитанском списке.
Будто участие в бегах: несмотря на поздний старт, Джек неплохо себя проявил, но не смог удержать лидерство, и его обошли. Может, ему не хватило выносливости, или он принимал ошибочные решения, а возможно, ему просто не хватило того самого безымянного качества, которое кому-то приносит успех, а кого-то избегает, хотя и те, и другие прикладывают равные усилия.
Он точно не знал, в чем причина, и иногда мог с полным убеждением сказать, что всё это — просто рок, другая сторона той удачи, что сопутствовала ему после двадцати и даже немного после тридцати лет, и это просто восстановление равновесия.
Но бывали дни, когда Джек чувствовал, что его глубокая обеспокоенность — это неоспоримое доказательство какой-то вины, и что, хотя он сам не мог её назвать, но она достаточно ясна остальным, особенно власть предержащим: во всяком случае, множество хороших назначений отдали другим, а не ему.
— Сэр, — произнес Хайрабедян, — вот и Катия.
Джек поднял взгляд — он ехал так легко, так идеально, что глубоко погрузился в свои мысли и удивился, увидев совсем неподалеку маленький городок. Слева расстилались рощи финиковых пальм, видимо, растущих прямо в песке, справа — бирюзово-голубой купол мечети, а между ними — дома с белыми стенами и плоскими крышами.
Дорога уже влилась в караванный путь в Сирию — широкий, прямой как стрела тракт, ведущий на восток, и далеко впереди вереница груженых верблюдов шагала в сторону Палестины.
При въезде в город всадники миновали огромную кучу мусора рядом с колодцами, с которой взлетела стая разнообразных стервятников.
— Что это за птицы? — спросил Джек.
— Мальчишка говорит, что черно-белых называют «фараоновы курицы», — сказал Хайрабедян, — а больших темных кличут «дети отбросов».
— Надеюсь, что доктор их увидит, — произнес Джек. — Он любит всяких птиц, независимо от происхождения.
«Боже, как же печет», — подумал он, поскольку сейчас, когда лошади перешли на шаг, к неподвижному воздуху добавлялось отражённое от сияющих стен города тепло, а заходящее, но все еще свирепое и жаркое солнце припекало спину.
Катия — городок небольшой, но в нем имелась необыкновенно хорошая кофейня: мальчишка провел их через узкие, пустые и сонные улочки в её внутренний дворик и пронзительным, но властным голосом кликнул конюхов. Джек был рад видеть, что этих лошадей здесь хорошо знали: Амину обхаживали, будто королевскую особу.
Они вошли в большое полутемное помещение с высоким потолком и решетчатыми, незастекленными окнами, затененными зеленой листвой. Посреди комнаты располагался фонтан, который с трех сторон огибала широкая скамья; и на ней, скрестив ноги, сидели группки мужчин, молчаливо покуривая кальян или вполголоса беседуя.
С их приходом разговоры стихли, но уже через секунду возобновились, все так же негромко. В воздухе витала восхитительная прохлада, и, пока юноша вел их в укромный уголок, Джек сказал сам себе: «Если я сяду здесь без движения, возможно, со временем пот перестанет струиться у меня по спине».
— Мальчишка собирается сказать бею, что вы здесь, — сообщил Хайрабедян. — Говорит, что он единственный человек, который может потревожить его в такое время без опасности для себя: он также отметил, что, раз мы всего лишь христиане, то можем заказать еду и питье, если пожелаем.
Джек сдержал ответ, который, само собой, вертелся у него на языке, и хладнокровно сказал, что предпочитает подождать. Это не только невежливо по отношению к этим бородатым джентльменам — есть и пить, когда им нельзя, но также вполне могло раздосадовать бея, если он войдет и обнаружит, как Джек пинтами поглощает шербет, который жаждет глотнуть и сам бей.
Он сидел, слушая фонтан, и постепенно его стала наполнять прохлада. И хотя дневной свет уже погас, его разум всё ещё пребывал в опьянении от скачки на той прекрасной кобыле. Но это ощущение сразу прошло, когда Джек увидел быстро возвращающего мальчишку, сердце кольнула тревога. Мальчик, очевидно, ел на бегу: он спешно что-то дожевал, обтёр крошки вокруг рта и крикнул:
— Идёт!
И он действительно пришёл. Небольшая аккуратная фигура с седой подстриженной бородой и усами, в плотно охватывающем голову тюрбане и простой незатейливой одежде. О его высоком положении говорили только ятаган с богатой нефритовой рукоятью и превосходные красные сапоги. Он направился прямиком к Джеку и на европейский манер пожал ему руку. Джек с огромным удовольствием отметил, что его вполне можно принять за родного брата Шиахан-бея, его бывшего союзника в Кутали, искреннего и открытого турка.
— Бей приветствует вас и спрашивает, вы уже прибыли? — перевел Хайрабедян.
Этот вопрос был настолько армейским, что Джек сразу почувствовал себя, как дома: ответил, что прибыл, поблагодарил бея за гостеприимство и выразил радость от встречи с ним.
— Бей спрашивает, не желаете ли чего-нибудь освежающего?
— Сообщите бею, что я буду счастлив испить шербет, когда он сам посчитает нужным.
— Бей говорит, что он был в Акре с лордом Смитом, когда Бонапарт потерпел поражение, и сразу узнал ваш мундир. Он желает, чтобы вы прошли с ним в беседку покурить кальян.
В уединённой беседке вокруг сосуда с бурлящей водой расспросы продолжились, но уже в прямой и открытой форме, как и надеялся Джек. Мурад призывал капитана Обри подождать до новолуния и конца Рамадана — поскольку его эскорт состоял из янычар, строгих ревнителей веры, — то они вряд ли смогут подолгу маршировать по жаре до самого вечера без пищи и воды. Осталось уже недолго до Шекер-байрама, праздника в завершение поста, когда и капитан и бей смогут пировать вместе целый день.
Но когда Джек очень серьезно пояснил, что нельзя терять ни минуты и задержка может повлечь самые печальные последствия для всей экспедиции, а его план состоит в том, чтобы двигаться по ночам, бей улыбнулся и сказал:
— Молодежь всегда нетерпелива. Что ж, вечером я поеду обратно вместе с вами и отдам приказы вашему эскорту. Я отдам вам своего одабаши — он глуп, но храбр как медведь, не раздумывая исполняет приказы и то же самое вбил в своих подчиненных. Полагаю, он знает нижненемецкий язык. Одабаши выберет еще троих или четверых, если сможет найти тех, кто не боится духов и ночных демонов — пустыня просто кишит ими, как вы знаете. Но я уже стар и постился весь день. Я должен подкрепиться перед поездкой для поддержания сил. Вы не возражаете, если мы подождем до захода солнца?
Джек ответил, что будет счастлив обождать, а пока просит Мурада рассказать ему об осаде Акры.
— Я знаком с сэром Сиднеем Смитом, — пояснил Джек, — также у меня есть друзья и на «Тигре», и на «Тесее», но я никогда не слышал турецкую точку зрения.
И Джек услышал — Мурад предоставил ему весьма красочное описание последней отчаянной атаки: французский флаг уже развевался на одной из внешних башен, в бреши шли ожесточенные бои, а неподалеку от нее сидел в кресле Джаззар-паша, раздавая боеприпасы и награды тем, кто приносил ему головы французов... И тут в кофейне раздались громкие голоса, как и в самом городе, и это свидетельствовало, что длинный-предлинный день поста законно завершён, и люди снова могут есть и пить.
Уже почти совсем стемнело, когда они выехали со двора кофейни, копыта лошадей приглушенно цокали в занесенных песком переулках, а освещавшие дорогу фонари делали темноту еще гуще, но как только они выехали на караванный путь, и глаза привыкли к ночной тьме, пустыня оказалась залита мягким светом звезд.
Венера уже зашла, сияние слишком маленького и низко сидящего на востоке Марса было сложно заметить, других планет на небе не было видно, но даже свет неподвижно висящих звезд, подобно лампам на ясном небосводе, оказался настолько ярким, что Джек мог разглядеть очертания фигур и даже как шевелится седая борода Мурада, когда тот говорил.