Бей все еще рассказывал про осаду Акры, и история казалась чрезвычайно интересной, но Джек предпочел бы, чтобы Мурад оставил свою историю на потом. Во-первых, разговаривая, бей ехал медленно, во-вторых, Хайрабедян занял позицию между всадниками, чтобы переводить с турецкого на английский, и, будучи нервным наездником, не привыкшим к темноте, постоянно дергал свою лошадь, еще сильнее замедляя движение. А в третьих, Амине не терпелось добраться до дома, поэтому Джеку приходилось придерживать кобылу, отчего та невзлюбила его, и, наконец, в четвертых, ему и самому очень сильно хотелось есть.
Бей, по спартанской янычарской традиции, съел лишь смесь сыворотки с творогом; он, конечно, предложил ее и Джеку, но заметил, что в крепости его ждет зажаренная овца, которую, он надеется, капитан Обри разделит, и потому жаль портить его аппетит. Джек согласился, ограничившись шербетом, теперь же с горечью жалел об этом.
По пути в Катию пустыня казалась совершенно безжизненной, теперь же представала если и не полной жизни, то вполне заселенной уж точно. Раза три или четыре какие-то небольшие темные создания перебегали им дорогу или приближались настолько, что Амина сбивалась с ритма или отпрыгивала в сторону, а нечто, похожее на толстую змею длиной метра два, заставило её встать на дыбы, чуть не выкинув Джека из седла.
Позже, когда справа на фоне залитого светом звезд горизонта уже показался холм Пелузия, недалеко от тракта стая шакалов подняла оглушительный вой: они визжали и скулили так, что заглушали голос Мурада, а в возникшую на секунду тишину вклинился еще более отвратительный голос гиены, чей вопль закончился долгим безумным хохотом, прозвучавшим неестественно громко в теплом неподвижном воздухе.
— Это ночные демоны, о которых вы говорили? — спросил Джек.
— Нет-нет, это всего лишь шакалы и гиена, — ответил бей, — не так давно я заметил дохлого осла. Несомненно, они грызутся из-за него. Нет. Если хотите реальных злых духов, то идите на тот холм. Там в разрушенной башне спит джинн размером с этого мальчишку: у него длинные уши на макушке и ужасающие оранжевые глаза — мы часто его видим. А еще кучка упырей живет в одной из старых цистерн для воды.
— Я вообще-то не суеверен, — ответил Джек, — но хотел бы узнать об этих духах. У вас есть еще поблизости какие-то другие злые духи или, может быть, следует сказать, джинны?
— Злые духи? Ах, да-да, — нетерпеливо проговорил бей, — пустыня полна всякого рода злых духов, различных форм, это всем известно. Если вы хотите знать о нечисти, то спросите нашего хакима — он образованный человек и знает каждого джинна отсюда и до Алеппо.
Как только они миновали Пелузий и стали объезжать вокруг холма Тины, то увидели огни костров бедуинов, затем огни лагеря моряков, освещенные окна и ворота самого форта. А пока они поднимались вверх по тропинке — Джек крепко держал Амину, не давая галопом помчаться домой — ветер с форта донес до него запах жарившейся баранины.
Через несколько минут они вошли в большой зал, и ослепленные светом глаза Джека различили целый отряд янычар, сидящих вокруг полкового котла: по демократичному турецкому обычаю офицеры располагались среди рядовых, а Стивен и Мартин — по обе стороны от хакима, полкового врача и старейшины.
Матросы встали, поклонились и тут же вновь расположились кругом, усадив бея на почётное место, а подле него — Джека. После приветственных слов, звучавших пока прибывшие мыли руки, беседа не задалась — мысли постившихся весь день мужчин оказались слишком заняты бараниной: первую овцу съели целиком, с горой шафранно-желтого риса, от второй же осталось чуть больше, чем кучка обглоданных рёбер, когда наконец люди начали отползать от котла, разговаривать и передвигаться.
Подали огромные и прекрасные бронзовые кофейники, и после череды перемещений офицеров Джек обнаружил поблизости от себя Стивена и Мартина. Он спросил, приятно ли они провели день, видели ли птиц и животных, как надеялись. Те поблагодарили и сообщили, что все просто отлично, за исключением нескольких неприятных инцидентов вроде упрямства одного верблюда, укусившего мистера Мартина, а затем сбежавшего.
Рана пустяковая, но причинившая мистеру Мартину некоторое беспокойство, поскольку считается, что через укус верблюда зачастую передается сифилис. Однако хаким сделал перевязку с мазью, полученной из гладкой ящерицы. А другой верблюд, хотя и не опасный, отказался вставать на колени, так что они не смогли взобраться на него, пришлось вести его домой в поводу, иногда даже бегом, чтобы не прибыть слишком поздно.
— Но все же, по крайней мере, вы видели хоть каких-то птиц? — спросил Джек, — рядом с Катией их была уйма.
Оба джентльмена казались довольно сдержанными в своем рассказе, но наконец Мартин описал, как они протискивались через густой камыш, медленно хлюпая по клейкой грязи, тяжелый запах, кучу москитов, растущие надежды, когда они услышали шум крыльев и крики прямо перед собой, и как в конечном счете достигли открытой воды, где и обнаружили одну обычную камышницу и двух честных британских лысух, в то время как на ветке соседней ивы сидела птица, которую им удалось распознать (хотя их лица настолько распухли от укусов, что от глаз остались просто щелочки) как курочку зяблика обыкновенного.
— Возможно, временами было немного трудно, — признался Мартин, — особенно на обратном пути, когда мы влетели в верблюжью колючку, но это в высшей степени стоило нашей боли, поскольку мы видели разлив старого Нила!
— Кроме того, — уточнил Стивен, — у меня есть все основания полагать, что где-то здесь есть филин. Мало того, что я видел его экскременты, так еще и Аббас-эфенди безошибочно сымитировал его голос — гулкое, сильное «уху-уху», рассчитанное вселять ужас в столь крупных млекопитающих, как серна, и птиц размером с дрофу.
— Ну, это прекрасно, я уверен, — произнес Джек. — Мистер Хайрабедян, думаю, теперь можно сказать бею, что я хотел бы увидеть мистера Моуэта и египетского чиновника, поскольку, если их доклад будет удовлетворительным, то мы сможем отправиться в путь, как только позволят правила приличия.
Бей сообщил, что ему понятно нетерпение капитана Обри, и он не станет его задерживать, если окажется, что колонна готова к движению.
— И, — добавил он, — поскольку одабаши возглавит эскорт, то ему лучше пойти и познакомиться с вашим ответственным офицером соответствующего ранга. — Бей покачал головой и с английскими интонациями и понимающим взглядом произнес, — боцвайном. — Потом стукнул по котлу, и мгновенно наступила тишина.
Теперь от демократии не осталось и следа.
— Одабаши, — приказал он, и одабаши встал. — Одабаши, ты и еще пять человек сопроводят капитана, возлюбленного султаном, в Суэц, идти будете по ночам, как он прикажет. Выбери людей сам и следуй за переводчиком, который приведет тебя к офицеру твоего же ранга.
Одабаши приложил руку ко лбу и поклонился. Хриплым голосом он вызвал пятерых и вслед за Хайрабедяном вышел из крепости.
Мистер Холлар, боцман, мистер Борелл, канонир, и мистер Лэмб, плотник, пили чай в палатке для уорент-офицеров, когда переводчик привел к ним посетителя, объяснил его статус и функции, сообщив, что, по его мнению, гость будет столоваться с ними. Затем сказал, что должен спешить и найти первого лейтенанта и Аббаса, потому что капитан хотел бы знать, как обстоят дела.
— Они обстоят довольно неплохо, — ответил боцман, — все натянуто, и якорь взят на панер. Каждый пятый верблюд снабжен фонарем, привешенным позади груза, подготовленным, чтобы его зажечь, все нахальные особи в намордниках. Осталось только свернуть эту палатку и офицерскую, и через пять минут мы уже в пути. Что касается мистера Моуэта, то вы найдете его около большого костра, у которого сидит вахта правого борта.
— Спасибо, — поблагодарил Хайрабедян, — я должен бежать.
И он исчез в темноте, оставив с ними одабаши.
— Давай-ка выпьем по чашке чая, — очень громко предложил боцман, а потом еще громче: — Ч-а-я. Чая!
Одабаши ничего не ответил, но как-то скрючился всем телом и стоял, глядя в землю, руки безвольно болтались по бокам.
— Да это просто волосатый придурок, вот уж точно, — проговорил боцман, обозревая его. — Такого уродца я в жизни не видывал: больше похож на облизьяну, чем на то, кого можно было назвать человеком.
— Облизьяна! — воскликнул одабаши, выходя из состояния застенчивости, — засунь это слово туда, где у обезьяны яйца. Ты и сам не писаный красавец.
За этим последовало убийственное молчание, нарушенное, наконец, боцманом.
— А что, одабаши говорит по-английски?
— Ни долбаного словечка, — ответил тот.
— Никак не хотел тебя обидеть, приятель, — произнес боцман, протягивая руку.
— Все в порядке, — ответил одабаши, пожимая её.
— А что, одабаши говорит по-английски?
— Ни долбаного словечка, — ответил тот.
— Никак не хотел тебя обидеть, приятель, — произнес боцман, протягивая руку.
— Все в порядке, — ответил одабаши, пожимая её.
— Садись на эту сумку, — предложил канонир.
— А почему ты не сказал об этом капитану? — спросил плотник. — Его бы это очень порадовало.
Одабаши почесался и что-то пробормотал про свою скромность.
— Я один раз заговорил, — добавил он, — но ваш капитан не обратил внимания.
— Так ты говоришь по-английски, — повторил боцман, какое-то время мрачно глядя на собеседника и обдумывая полученную информацию. — Как же так случилось, если позволено будет спросить?
— Потому что я янычар, — ответил одабаши.
— Уверен, что так и есть, — согласился плотник, — очень рад за тебя.
— А ты, несомненно, знаешь, как набирают янычар?
Моряки непонимающе посмотрели друг на друга и медленно покачали головами.
— Сейчас правила уже не такие строгие, — продолжил одабаши, — и набирают всякое отребье, но когда я был еще мелким, все это называлось «девширме». Все еще так и есть, но уже не в такой степени, как понимаете. Турнаджи-баши объезжает провинции, где живут христиане и прочие, как вы бы выразились, отбросы – в основном Албанию и Боснию и в каждом месте забирает некоторое число христианских мальчиков, когда-то больше, когда-то меньше, чтобы там не говорили их родители. Этих мальчиков отвозят в специальные бараки, где им отчекрыживают, простите за выражение, часть «прибора» и учат быть мусульманами и хорошими солдатами. А когда они отучатся свой срок в учебных корпусах, то зачисляли в «орту» — полк янычар.
— Так значит, как я полагаю, многие янычары говорят на иностранных языках? — заключил плотник.
— Нет, — возразил одабаши, — их забирают в столь юном возрасте и увозят так далеко, что они забывают свой язык, веру и родичей. Со мной история другая. Моя мать жила в том же городе, она из Тауэр-Хамлетс, что в Лондоне, и в качестве кухарки приехала с семьей турецкого купца в Смирну, где связалась с моим отцом, кондитером из Гирокастры, который поссорился со своей семьей. Отец забрал её в Гирокастру, но потом умер, а его двоюродные братья выкинули её из лавки, вполне по закону, и ей пришлось продавать пирожные с тележки. А затем явился турнаджи-баши, и законник моих дядьёв сунул его писарю взятку, чтобы меня забрали, что тот и сделал — забрали меня прямо в Видин, мать осталась одна.
— А она всего лишь вдова, — подвел итог плотник, качая головой.
— Чертовски жестоко, — сказал боцман.
— Ненавижу законников, — отрезал канонир.
— Но не пробыл я в учебном корпусе и шести месяцев, когда мать вместе со своей тележкой с пирожными появилась неподалеку от казармы. Таким образом, мы виделись каждую пятницу, а порой и чаще. И то же самое было в Белграде и Константинополе, когда я был не на службе. Куда бы ни направили полк. Потому-то я и не забыл английский.
— Может, потому тебя и отправили сюда, — предположил боцман.
— Если так, то лучше бы я отрезал себе язык, — произнес одабаши.
— Тебе здесь не нравится?
— Ненавижу это место. За исключением теперешнего общества.
— Почему же, приятель?
— Я всегда жил в городах и ненавижу деревню. А пустыня еще в десять раз хуже, чем деревня.
— Что, тигры и львы?
— Хуже, приятель.
— Змеи?
Одабаши потряс головой, наклонился и прошептал:
— Джинны и упыри.
— А что такое джинны? — переспросил слегка ошалевший боцман.
— Колдуны, — заявил одабаши, слегка обдумав ответ.
— Ты что, веришь в колдунов?
— Что? Да я сам видел чертовски большого колдуна в старой башне вон там? Вот такого роста, — сказал он, держа руку на уровне ярда от земли, — с длинными ушами и оранжевыми глазами? Ночью он кричит «уху-уху» и всякие несчастные придурки видят его то там, то сям. Нет предзнаменования хуже в этом бренном мире. На прошлой неделе я слышал его почти каждую ночь. — Одабаши помолчал, а затем добавил: — Мне не следовало говорить «колдуны». Скорее, духи. Нечестивые призраки.
— Ого, — произнес боцман, который мог презирать колдунов, но, как и большинство моряков и уж точно все его товарищи по «Сюрпризу», искренне верил в призраков и духов.
— А что упыри? — спросил канонир тихим, почти вкрадчивым голосом, страшась услышать ответ, но поближе придвигая сумку.
— Ха, они намного, намного хуже, — ответил одабаши. — Они часто принимают внешность молодых девушек, но у них зеленая глотка, как и глаза. Иногда их видят на кладбищах, а после наступления темноты они выкапывают и пожирают свежих покойников. Хотя и не всегда свежих. Но упыри могут принять любой вид, как и джинны, и как тех, так и других можно на каждом шагу встретить в этой проклятой пустыне, которую мы собираемся пересечь. Единственное, что можно сделать, так это очень быстро без ошибок произнести «transiens per medium illorum ibat» [28], или тебя... В это время ночи, во время Рамадана, дворцовые повара выкидывают кости, оставшиеся от пира, за внешнюю стену, и шакалы уже терпеливо ждут. Но опять же, как только они учуют запах гиены и еще кого подобного же рода...
И тут рассказ одабаши был прерван внезапными дикими криками, воем и ужасающим смехом не далее чем в двадцати ярдах.
Уорент-офицеры «Сюрприза» вскочили на ноги, вцепившись друг в друга, и пока они ошеломленно стояли, тяжелое тело приземлилось на поддерживающий палатку шест, и через мгновение палатку заполнил громкий вой:
— Уху-ху-ху-ху.
За последним «уху» последовало полное безмолвие внутри палатки и испуганное молчание снаружи, и в этой тишине они услышали еще более громкий возглас:
— Сворачивайте палатку. Вы слышите меня? Где боцман? Позовите боцмана. Мистер Моуэт, первый отряд может зажечь фонари и начать движение.
Глава шестая
Корабль Ост-Индской компании «Ниоба«, Суэц.
«Любимая Софи, — писал капитан Обри жене, — пользуясь любезностью майора Хупера из мадрасской администрации, второпях шлю тебе эти несколько строк: он возвращается домой по суше — его последний переход был от Персидского залива через пустыню, на удивительной красоты чистопородном белом верблюде, покрывающем сотню миль в день — до сих пор дорога заняла у него всего лишь сорок девять дней; дальше он держит путь через Каир.
Мы добрались сюда в довольно пристойном виде, передвигаясь по ночам, отдыхая в палатках и под навесами в дневную жару, и прошли через перешеек быстрее, чем мы с главным погонщиком предполагали возможным, за три перехода вместо четырех, несмотря на то, что в первую ночь выступили с опозданием.
Причиной этому послужило не какое-то особое рвение экипажа (хотя, как ты знаешь, весьма достойного во всех отношениях), а то, что нашим эскортом командует преизрядный болван-турок, говорящий по-английски. Он вбил всем в головы россказни о привидениях и джиннах, и эти несчастные дуралеи неслись вперед всю ночь какой-то шаркающей рысью, сбившись в кучу, поскольку каждый боялся отстать от других даже на самое малое расстояние, и все старались держаться как можно ближе к Бирну, марсовому, владельцу счастливой табакерки, призванной оберегать владельца от злых духов и падучей.
К несчастью, всё время находилось что-то, не дававшее утихнуть обуявшему их суеверному ужасу. Мы разбивали лагерь у источников, вокруг которых всегда растут кусты и заросли верблюжьей колючки — в них обитают существа, издающие на восходе или закате, или в обоих случаях, вой и вопли, подобно терзаемым душам грешников.
Как будто этого оказалось недостаточно, днём дюжинами возникали миражи; мне запомнился один, появившийся, когда мы выступили из Бир-Эль-Гады задолго до захода солнца.
В небольшом отдалении появились зелёные пальмы и заблестела вода, видимые так ясно и чётко, что можно было поклясться: они существуют на самом деле. Между пальм бродили девушки с кувшинами в руках и переговаривались. «Ой, ой, — вскричала моя стая слабоумных, — мы пропали: это упыри!»
Стоило видеть, как огромный, жестокий дикарь Дэвис (каннибал, в чем я вполне уверен) цепляется за боцмана, крепко зажмурив глаза, а боцман цепляется за верблюжью упряжь, и оба они взывают к малышу Кэлэми, умоляя его сообщить, когда всё будет позади. Жалкое сборище трусов, и мне должно быть стыдно за их поведение, но и турки вели себя не лучше.
Я также должен признаться, что Стивен не всегда проявлял должную сдержанность. Когда преподобный Мартин попытался объяснить, что упыри и прочее — всего лишь жалкое суеверие, он подкинул ему аэндорскую волшебницу, гадаринских свиней и еще целый воз злых духов из Святого Писания, приводя в пример всевозможных классических призраков, обращаясь к неизменным преданиям всех эпох и народов, а также преподнёс нам подробнейший отчёт о пиренейском оборотне, с которым был знаком лично, вконец перепугав мичманов помладше.