– Куда прешь, дубина!
– Ребята, у меня там девушка… – забормотал я.
– Какая, нахрен, девушка?! Ты на митинг или на блядки?!
– Я пришел на митинг, – сказал я как можно хладнокровнее и посмотрел в глаза дружиннику. Тут ведь стоит только сорваться. – Но я увидел свою девушку, она там, с рашистами…
– С рашистами? – переглянулись бугаи. Я прямо видел, как автоматические стрелки в их голове со скрипом переводятся с одного пути на другой. А нас тем временем оттесняли, затягивали внутрь…
– Так бы и сказал, – дыхнул мне в лицо табачным перегаром второй. – Где она, телка твоя?
– А в чем дело? – попытался вырваться я.
– Да ни в чем, – отозвался первый. – Мы проводим. С нами – сподручнее.
И он многозначительно подмигнул напарнику. И я понял, что если сейчас Алину не найду, то уже точно попаду в кутузку.
– Там, там, она – торопливо показал я подбородком вперед и вправо.
И мы поперли свиньей. И впрямь оказалось, что втроем сподручнее, чем одному, если двое из троих – здоровенные шкафы с повязками и кого-то ведут. Люди расступались, и мы быстро выбрались снова к периметру. И я снова увидел рашистов. Лица у них были совсем другие, чем у всех…
Другие. Я вспомнил, как летом, когда соскучился, позвонил Алене и заикнулся, что хочу приехать к ней в лагерь, а она заорала в трубку: «Не вздумай, Толстый, не вздумай! Я тут другая, понимаешь?! – Потом слегка смягчилась: – Я тебе не понравлюсь…» Я не понимал, я обиделся, там ведь природа, речка, красота… А теперь, кажись, понял.
– Вот она! – крикнул я моим вертухаям, указывая на Алину пальцем и подбородком.
Разочарование у них на рожах было изрядное, но они меня отпустили. Однако не уходили. Мялись, наблюдали. Чем я им так полюбился? Наверное, тем, что делаю не то, что остальные. Куда-то лезу, чего-то ищу…
Алина колотила в барабан. «Мутин, Хорьков, Россия!» Она крепко сжимала палочки пальцами, которые должны были сейчас ласкать в Малом зале консерватории струны альта, поющие нежную сонату Карла Филиппа Эммануила Баха, сына Иоганна Себастьяна, о котором я и знать не знал до знакомства с Алиной. А он крут, покруче папаши. Это как раз его «папашей» считали и Моцарт, и Бетховен. Да я до встречи с ней и Моцарта-то с Бетховеном толком не слышал, я вообще только техно слушал.
И вот эта изысканная девочка лупит теперь в свой бутафорский барабан и орет:
– Мутин, Хорьков, Россия! Мутин, Хорьков, Россия!..
Я приблизился к ней и осторожно взял за локоть:
– Аля, пойдем.
Она посмотрела на меня невидящим взглядом. Потом узнала – взгляд сфокусировался. Но не остановилась:
– Мутин, Хорьков, Россия!
Она всегда была упрямая.
– Алька, пошли, мне тебе надо что-то сказать! – попытался я перекричать ее.
– Мутин, Хорьков, Россия!!!
– Аля! – крепче схватил я ее за локоть и дернул к себе.
Она качнулась, сделала шаг, но тут же вырвалась и отступила назад в строй. А я снова потянулся за ней, но внезапно получил смачный удар в челюсть, и голова у меня мотнулась, зубы лязгнули, а перед глазами сверкнула молния… Когда, миг спустя, зрение вернулось, я увидел, кто меня отоварил, – их «старшина», белобрысый парень моих лет с просветленным взором.
Но я даже сказать ничего не успел, потому что меня вновь подхватили под руки дружинники – «пошли, фраер!..» Я дернулся, но мне заломили руку, и я согнулся, но снизу искоса еще успел увидеть лицо Алины. Она не смотрела на меня. Она смотрела вперед и вверх, грациозно взмахивая палочками: «Мутин, Хорьков, Россия! Мутин, Хорьков, Россия!..»
А второй лозунг, тот, что про «путного» я отчетливо услышал, когда меня передали омоновцам, а те – ментам, уже в отдалении от толпы. Все-таки этот слоган был в разы громче.
Меня запихали в машину. В общем-то, не грубо и без наручников. Я знал, что лучше не сопротивляться, тогда, может, и пронесет. В машине уже сидели двое: один – конкретный ботаник, который даже тут смотрел этот самый митинг на планшетнике, а другой – в жопу пьяный пролетарий, пытающийся петь «Марсельезу», но все время забывающий слова.
На меня они особо внимания не обращали, и я сел в своем уголке, потирая то саднящие руки, то подбородок, то виски. Я вспоминал все эти нашумевшие истории про милицейские палки, загнанные в зад, про инфаркты в отделении, про исчезнувших людей… И до меня стало доходить, что все это сейчас где-то рядом со мной, и мне страшно захотелось лечь, уснуть, а проснуться дома.
И еще я думал про то, что Алины больше нет у меня, это она красиво сыграла мне на ударном инструменте. Но что все-таки она молодец, хоть и дура. А я, наверное, зря держусь в стороне от всего этого, и пока таких, как я много, все так и будет… Но если даже я ввяжусь во всю эту хрень, то все равно буду не с ней, а по другую сторону баррикад… Если жив, конечно, останусь. Вот главное.
А если останусь, то, может, все-таки мы с ней и встретимся и поговорим… Это ведь она здесь «другая», а дома она нормальная.
И тут позвонил Зайцев:
– Смотришь, да?! – выкрикнул он азартно. – Это хорошо! Смотри внимательней!
Эдуард Шауров Контрольный выдох Рассказ
Пока Савьера добрался до верхнего этажа высотной башни Святого Анастасия, его проверяли трижды. Сначала перед входом в личный лифт сеньора Джавакудо, потом в лифте и еще раз в прихожей апартаментов босса. Молчаливый вежливый охранник в непроницаемой черной маске сосредоточенно проутюжил посетителя сканером и кивнул на металлические раздвижные двери.
С трудом пытаясь унять нервную дрожь, Савьера шагнул через высокий хромированный порог и на некоторое время утратил всякую связь с реальностью. Он смутно осознавал, что его ведут по обставленным с невероятной роскошью коридорам, но куда и зачем – объяснить не мог бы даже самому себе. Способность соображать вернулась к нему лишь спустя несколько минут, когда за его спиной мягко затворилась дверь кабинета. Первое, что с изумлением увидел Савьера, был огромный, во всю стену, аквариум, наполненный зеленоватой водой, оранжевыми ветками каких-то морских растений и золотисто-черными рыбами. В первую секунду Савьера подумал, что за стеклом телевизионное изображение, но потом сообразил, что сеньор Джавакудо достаточно богат, чтобы позволить себе настоящий аквариум, а в следующую секунду заметил и самого сеньора Джавакудо. Глава влиятельнейшего на всем юго-западе клана равнодушно и внимательно рассматривал что-то в бирюзовой глубине, наполненной ленивым движением золотых плавников. Сухие изящные пальцы пожилого сеньора рассеянно постукивали по стеклу.
Савьера нерешительно переступил с ноги на ногу. Сеньор Джавакудо обернулся, и Савьера заметил в его правой руке высокий стеклянный бокал. Глаза Джавакудо изучали гостя точно так же, как секундой до этого изучали внутренности аквариума, внимательно и равнодушно. «Интересно, – подумал Савьера, – этих черных с золотом рыбок можно есть или они только для красоты?» Губы сеньора Джавакудо растянулись в тонкой холодной улыбке.
– Что? – испуганно переспросил Савьера.
– Я спрашиваю, как твое имя?
– Дейл! Дейл Савьера. Вы должны помнить моего отца, Антонио Савьеру, сеньор.
Джавакудо прищурился.
– Я помню твоего отца, – сказал он, делая жест в сторону низкого столика. – Присаживайся.
Это «присаживайся» прозвучало не то как приглашение, не то как приказ, и Савьера, цепенея от страха что-нибудь поломать, присел на угол дорогущего, хрупкого с виду плетеного кресла. Прямо перед ним на полированной поверхности столика лежало искусно вырезанное и тоже баснословно дорогое распятие темного дерева.
– Ну? – ободряюще сказал старик. – Какое у тебя ко мне дело?
– Сеньор Джавакудо, – торопливо заговорил Савьера, заранее заготовленные слова скакали и путались у него в голове. – По всему побережью ходят истории о вашей доброте и справедливости. Я попал в отчаянное положение, сеньор. А у меня семья. Говорят, вы были дружны с моим покойным отцом, и я подумал, пойду к сеньору Джавакудо, уж он-то не откажет мне в посильной помощи. Ведь у меня жена, трое ребятишек и пожилая мама.
– Сильвия еще жива? – задумчиво спросил Джавакудо.
Савьера закивал головой.
– Сколько лет прошло… Да! Ты можешь снять маску.
Савьера прикрыл вентиль, стянул с лица потрепанную старенькую, пахнущую ржавым железом маску, и дорогущий воздух кабинета наполнил его легкие невероятными цветочными ароматами, как когда-то в детстве, когда отец принес в дом баллончик с контрабандным дезодорантом. Мир вокруг поплыл, теряя очертания, и Савьере пришлось сделать над собой усилие, чтобы, не приведи Господь, не грянуться об пол.
– Так что там у тебя? – ласково поинтересовался Джавакудо.
– Мне нужна работа, сеньор, – разом выпалил Савьера. – Если до завтра я не добуду денег, то к концу недели моя семья будет мертва.
– Так плохо? – сочувственно поинтересовался сеньор.
– Так плохо? – сочувственно поинтересовался сеньор.
– Хуже не бывает. Работы нет и не предвидится. С пособия меня сняли. А смеси осталось на четыре дня.
– А что ж благотворительные фонды? – Джавакудо улыбнулся уголком рта.
– Благотворительный фонд может предоставить немного смеси малышу. Но какой в этом прок, если взрослые будут мертвы?
– Хорошо, – сеньор Джавакудо подошел вплотную к столику. – Я найду тебе работу.
– Храни вас Господь, сеньор!
– А что ты умеешь?
– Все, что пожелаете, сеньор!
– Хорошо, Дейл, но учти, работа опасная.
– Я не против.
– Если поймают, могут дать пожизненное.
Савьера мучительно сглотнул.
– Я согласен, сеньор, – сказал он.
Джавакудо, усмехнувшись, достал из кармана личный терминал, написал что-то на экране и протянул Савьере, тот долго смотрел на экран, потом еще раз кивнул:
– Смогу, сеньор.
Джавакудо опять написал что-то на экране.
– Половину я бы хотел авансом, – сказал Савьера, заглядывая в терминал и дивясь собственной смелости.
Джавакудо кивнул.
– Карлос! – сказал он куда-то в кабинетное пространство. – Проинструктируй молодого человека, проводи его до выхода и вели загрузить в его машину пару баллонов смеси, как мой личный подарок его семье.
Паола, вздрогнула и прислушалась. Да нет! Показалось. Она вытерла со лба бисеринки пота. За толстыми армированными стеклами окна душный сумрак переливался зеленым и розовым. Паола осторожно прошла через освещенную этими всполохами комнату и заглянула в детскую. Дети спали, уткнув рыльца масок в подушки. Тони снова подрисовал на своей маске усы и зубы. Паола на цыпочках подошла к кислородной колыбельке маленькой Розы, поправила шланг от баллона со смесью. На глаза опять навернулись слезы.
В шлюзовой зашуршало. Щелкнул в замке ключ. Паола быстро вышла из детской и затворила за собой дверь. Распахнулась внутренняя створка двойной двери, и Дейл ввалился в комнату, радостный и возбужденный, с двумя баллонами в обеих руках, в сбившейся набок маске. Он сгреб жену в охапку и закружил по комнате. Еще не веря до конца привалившей удаче, Паола слабо отбивалась от счастливого мужа, все больше заражаясь его весельем.
Когда страсти немного утихли, Дейл, несмотря на протесты своей половины, подключил один из баллонов к воздушной системе, подождал, пока концентрация кислорода в комнате повысится до нужного уровня, сдернул с Паолы маску, сорвал свою и, крепко прижав к себе жену, поцеловал ее в губы.
– Мы можем это себе позволить, – шептал он, зарываясь лицом в каштановые волосы. – Теперь все пойдет по-другому. Все по-другому!
В условленном месте Савьера сбросил скорость и съехал на обочину. Карлос уже ждал его в крытом грузовом фургоне со спредерным раздвижным кузовом. Савьера заглушил двигатель и пересел в кабину фургона. Карлос взглянул на часы и удовлетворенно хмыкнул. Перегнувшись через сиденье, он достал дыхательную маску с очками, сказал коротко:
– На. Надевай.
Савьера задержал дыхание, стянул новенькую, недавно купленную маску с модным рисунком и, слегка недоумевая, надел маску Карлоса.
– С ноктолоскопом, – пояснил Карлос. – Регулятор под правым глазом.
Савьера кивнул.
– Инструмент в кузове, вся вспомогаловка там же, – продолжал Карлос, – карта в навигаторе. Проедешь по семьдесят шестому еще пятнадцать километров. Второй отворот направо. Там будет запрещающий знак, но это багло, следилка испорчена. Проедешь еще километра два, увидишь ограждение, в ограждении пролом, тебе туда, езжай по навигатору, там километр от силы. Горячку не пори, осмотрись, принюхайся. Твоя задача – завалить объект по возможности тихо и быстро. Как только упакуешь его, бери руки в ноги и рви оттуда. Инструмент брось прямо на месте, не забудь стереть пальчики. На трассе тебя встретят. Пересечение семьдесят шестого и сто четырнадцатого. Ну, с богом.
– С богом, – прошептал Савьера.
Активное грэпплиннг-ограждение действительно было аккуратно прорезано, хотя широкая брешь уже начала понемногу затягиваться. И Савьера в очередной раз подивился тому, сколько человек поэтапно готовило операцию, чтобы он мог поставить решительную финальную точку. Часов через пять нанопластовые побеги затянут отверстие, и тогда не то что на фургоне, на бульдозере не проедешь. «Это ничего, – подумал Савьера, следя за показаниями навигатора. – Мне и сорока минут хватит. Только бы не засветиться. Ну, вот, похоже мы и на месте».
Он остановил машину, взял с сиденья заранее приготовленный инструмент, еще раз сверился с картой и вышел из кабины.
Объект был на месте. Высокий и необъятный, не меньше пятнадцати метров в высоту, в два обхвата толщиной, стоящий целого состояния или восьмидесяти лет тюрьмы на острове Святого Бенедикта. Живой памятник умирающему человечеству, насос, жадно втягивающий щеточками своих иголок отраву окружающего мира, чтобы исторгнуть из себя чистый кислород. Он будет распилен, остроган, отшлифован, покрыт лаком и станет изящным креслом в кабинете богача, или резной шкатулкой жены богача, или безумно дорогой игрушкой детей богача, или вычурным распятием, но уже никогда он не будет дышать сам и давать дышать другим… Что ж, на все воля божья.
Савьера подкрутил регулятор очков и запрокинул голову, пытаясь рассмотреть верхушку дерева. Он стоял слишком близко, и у него заломило шею. Сделав несколько неуверенных шагов, он приложил руку к шершавому теплому стволу. «Сколько их тут осталось? – с тоской подумал Савьера. – Сотня? Три?» Палец нажал спусковой крючок стартера. Пила дернулась, зарычала, ожила в руках, потянула вперед, точно собака, почуявшая добычу.
– Господи, – прошептал Савьера, – прости меня, Господи. Делаю это только ради детей своих.
Фонтан белых опилок брызнул из-под зубастой ленты, пачкая ботинки липкими каплями смолы.
2 Личности. Идеи. Мысли
Станислав Бескаравайный Сингулярность и преемственность
1. Методологические предуведомления
Будущее напоминает дорогу в тумане: впереди вырисовываются силуэты, но что именно встретит нас там – определить сложно. Иногда хочется ехать помедленнее, иногда идти на обгон, однако секундная стрелка часов всегда вертится одинаково. Что же искать в этих туманных образах, которые скоро станут настоящим?
В данном рассуждении перед нами стоит как бы двуединая задача. С одной стороны, требуется вскрыть базовые процессы, которые идут в человеческой цивилизации, дать их приблизительные контуры на ближайшее столетие. С другой – требуется рассмотреть их уникальное проявление, обладающее собственной логикой развития, которое будет представлено в судьбе России.
Анонс конкретных событий в стиле «к 2038 году у России появится первая лунная база» по большей части не оправдается по срокам и как-то иначе исполнится по содержанию. Львиная доля сценариев, где прописаны даты победы над бедностью, покорения Марса и обретения бессмертия, – это сиюминутные «хотелки», которые их авторы облекают в форму прогноза.
Необходимо определить основные проблемы, с которыми столкнется человечество, показать узловые точки их решения и подумать, как лучше реализовать шансы России в грядущей эпохе. Не пытаться выдумать, что будет, а представить, что надо нам от будущего.
Как же искать эти проблемы?
В основе человеческой цивилизации лежит техника. Общество показало, что может буквально за одно поколение перестроить свой образ жизни под те новые возможности, которые открывают технологии, – урбанизация здесь лучший пример.
Следовательно, объектом рассуждений будет революция в развитии техники как основа изменения человека.
Введем четыре основных принципа исследования техники.
Во-первых, для обнаружения ключевых отраслей используем критерий «маловероятности» действия техники. Образно говоря, молоток можно соорудить наполовину случайно, почти неосознанно, подглядев действия у обезьяны, а вот создать атомную бомбу из вещества, которого вообще не существует в природе и которое приходится синтезировать, это совсем другое дело.
Во-вторых, попытаемся выявить основные противоречия, которые и определяют качество техники. Как противоречия снаряда и брони определяют качество танка, так в основе технических изделий лежит некое противоречие, форма решения которого и задает особенности обуви, швейной машинки, калькулятора, велосипеда.
В-третьих, любая технология имеет пределы своего распространения. Даже если завтра изобретатели создали бы антигравитационное устройство, «армады планетолетов» не устремились бы тотчас в космос. Солнечная система все равно осваивалась бы медленно: полеты в безвоздушном пространстве сохранили бы свою сложность, космические корабли остались невиданно дорогим удовольствием, потому и «яблони на Марсе» так быстро не зацвели бы.