Для IV в. до н.э. нами учтено 24 наконечника копья, что составляет 13,6 9с от общего количества погребений. Как в количественном, так и в процентном отношении этот показатель в несколько раз выше, чем в предыдущий период. Появление доспехов (4,5 9е) всех воинских комплексов связано только с представителями аристократии. Можно думать, что в IV в. до н.э. в среде южноуральских кочевников происходит подобие военной "реформы", выразившееся в появлении тяжеловооруженной конницы, распространении копий, стандартизации мечей и кинжалов, наконечников стрел. Такую реформу можно вполне допустить, учитывая чрезвычайно усиление могущества и власти степного нобилитета, особенно в Илекской группе племен. Косвенным доказательством наличия сильной власти и соответствующего аппарата принуждения являются грандиозные по своим масштабам "царские" курганы, возведенные, очевидно, в это время по всей южноуральской степи.
В структурном отношении, военная организация номадов рассматриваемого региона представляется нам следующим образом. Лучники, как наиболее массовый контингент, комплектующийся из "беднейших слоев населения, по-прежнему составляют довольно высокий процент. В 79 комплексах (44,8 %) были найдены только стрелы. Несколько снижается по сравнению с VI-V вв. до н.э. контингент всадников, вооруженных луком и мечом - 55 комплексов (31,25 %). Однако, как свидетельствует материал, это снижение происходит за счет качественного изменения в виде увеличения удельного веса длинных мечей. Также до 7,3 9с снижается количество погребений (13), где обнаружен только меч или кинжал. Как мы писали выше, в этот период появляется тяжеловооруженная конница, действовавшая в бою как копьями и мечами, так и луком (табл. XI).
Реконструируемая структура войска, разумеется, в достаточной степени условна. Едва ли кочевники Южного Урала имели постоянную армию, собираемую с дальних и ближних кочевий, в которой имеющиеся воинские контингенты четко соответствовали предложенным процентным соотношениям. Тем более что, судя по этнографическим данным, специфика пастушеской жизни разбрасывала родственные группы, особенно в период перекочевки, на многие сотни и даже тысячи километров, что само по себе затрудняло "мобилизацию".
По всей вероятности, это были чрезвычайно мобильные отряды небольшой численности, по несколько сотен воинов, занимавшихся грабежом "на свой страх и риск". В истории имеются достаточно убедительные примеры, когда пассионарные группы номадов, состоявшие из профессиональных и полупрофессиональных бойцов, следовали за удачливым вождем, пересекая огромные степные пространства в поисках добычи. Именно в таких отрядах предполагаемая воинская структура представляется нам вполне реальной. В обычных же "бытовых" межплеменных столкновениях, когда конфликты вспыхивали стихийно, структурная картина военных объединений (ополчений), вероятно, была несколько иной.
Перемены, произошедшие в IV в. до н.э. в комплексе вооружения, изменили и тактику ведения боя. Появившееся наступательное и оборонительное оружие позволило вести эшелонированную схватку, когда всадники-лучники осыпали врага издали стрелами, потом следовал "штурм" военного строя пехоты или конницы контингентом тяжеловооруженной кавалерии и далее в бой включались воины, оперировавшие в бою луком, короткими и длинными мечами. В сущности, такая тактика "ударного кулака" была традиционной для кочевников с развитой военной организацией. Особенно впечатляюще ее элементы проявились в парфянской среде, когда эффективное взаимодействие лучников, катафрактариев и других контингентов позволило нанести решительное поражение легионам Марка Красса в битве при Каррах в 53 г. до н.э. Мы далеки от мысли отождествлять первоклассную парфянскую армию I в. до н.э. с небольшими дружинами кочевников Южного Урала IV в до н.э., однако все же между теми и другими имеются общие черты.
Активность кочевников в северном направлении почти не фиксируется за исключением родов, чьи летовки находились в зауральских районах. Здесь номады вступали в непосредственное соприкосновение с носителями гороховской и саргатской культур Последние две изучены крайне неравномерно, что затрудняет разговор об их комплексе вооружения. И все же нам кажется, что в военном плане “гороховцы" и "саргатцы" едва ли могли противостоять натиску кочевников, достигших в IV в. до н.э. вершины своего могущества. Впрочем, возможно, никакого натиска и не было. Отношения тех и других могли быть как союзническими, так и данническими. Так, М.Г.Мошкова предполагает, что именно население Зауральской лесостепи производило для номадов металлические изделия [Мошкова, 1974. С.48-49]. Наверно, мы никогда не узнаем, при каких обстоятельствах степняки получали тальковую посуду и вооружение: путем торговли и обмена, либо прямого военного давления.
Лесные районы Южного Приуралья также едва ли могли привлекать кочевников в военном отношении. Этому на наш взгляд имеется несколько причин, и одна из которых - практическое отсутствие на правом берегу Белой населения. Для IV в. до н.э. нам неизвестно ни одного ананьинского могильника и единственным реальным противником для номадов региона в этом направлении на рубеже IV-III вв. до н.э. могли стать носители керамики "гафурийского" типа. Однако их слабая численность и компактность проживания едва ли стимулировали к ним интерес со стороны Степи, тем более что "гафурийцы" вполне могли практиковать такой весьма эффективный вид сопротивления, как активную оборону.
В IV и IV-III вв. до н.э. отчетливо прослеживаются лишь два направления проявления военной активности носителей прохоровской культуры. Западное, о котором писал еще К.Ф.Смирнов, связано с воинскими комплексами у хут. Сладковского и Кащеевки, Шолоховского кургана и др. В них зафиксированы погребения тяжеловооруженных всадников, по инвентарю и обряду захоронения во многом тождественных южноуральским [Смирнов, 1984]. К.Ф.Смирнов полагает, что этот факт свидетельствует о начале проникновения прохоровцев в Волго-Донское междуречье. Однако Б.Ф.Железчиков ставит под сомнение военный характер переселения части южноуральских номадов и считает, что появление раннесарматских комплексов к западу от Волги связано с освоением новых территорий представителями степной аристократии [Железчиков. Железчикова. 1990. С.78-79]. С этим вполне можно согласиться, правда, судя по этнографическим данным, любая перемена маршрута кочевания была сопряжена с военным конфликтом из-за пастбищ с традиционно кочевавшим на них населением [Мак-Гахан. 1875. С.42].
Античные источники также косвенно фиксируют этнокультурные подвижки в районе Волги в рассматриваемый период. К.Ф.Смирнов, анализируя сообщения Стефана Византийского, Псевдо-Скилака, Теофраста и Псевдо-Скимна пришел к выводу, что эти события можно датировать концом IV - началом III в. до н.э. Однако едва ли следует преувеличивать значение и степень прохоровского давления на запад от Урала в течение IV в. до н.э. и тем более полагать, что мощная военная организация номадов Южного Урала была создана для решения банальных межплеменных конфликтов. Также представляется малоубедительной точка зрения о начале вторжения рассматриваемых племен в Скифию по ряду причин. Во-первых, скифы этого времени были еще достаточно сильны, во- вторых, все трудности такого мероприятия не оправдывали затраченных усилий. В этом случае отряды кочевников должны были переправиться через три крупных реки (Урал, Волга, Дон) и столкнуться с сопротивлением савроматов, меотов и скифов. Никаких особенных богатств и сокровищ кроме возможного захвата скота, на этом пути не было.
На наш взгляд, более предпочтительным выглядит южное направление. Богатые оазисы Средней Азии и Ирана привлекали воинственных номадов гораздо больше, чем грабеж кочевого населения Волго-Донья, тем более что археологические и исторические данные вплоть до позднего средневековья свидетельствуют именно о меридиональном направлении походов южноуральских кочевых племен. Причем начало этого процесса, видимо, датируется еще эпохой бронзы, когда срубно-андроновские племена, осуществляя свои миграции, оказывались в районах Приаралья и гораздо южнее. Комплекс вооружения, структура войска, а также общеисторическая обстановка IV и IV-III вв. до н.э. свидетельствуют за то, что кочевники рассматриваемого региона были хорошо знакомы с передовыми армиями того времени. Более того, археологические данные, прямые и косвенные, письменные источники подтверждают эту гипотезу.
Для IV в. до н.э. известно несколько комплексов раннесарматского типа, в том числе и воинских на плато Устюрт и Узбое. Это может говорить, как о прямой инфильтрации кочевников Южного Урала к границам античного мира, так и о непосредственном их участии в политических событиях на территории северо-восточных областей Персидского царства.
Для IV в. до н.э. известно несколько комплексов раннесарматского типа, в том числе и воинских на плато Устюрт и Узбое. Это может говорить, как о прямой инфильтрации кочевников Южного Урала к границам античного мира, так и о непосредственном их участии в политических событиях на территории северо-восточных областей Персидского царства.
Вопрос об этнической идентификации ранних кочевников исследуемого региона неоднократно рассматривался в нашей литературе. Большинство специалистов, начиная с А.А.Марущенко и О.В.Обельченко связывали прохоровские комплексы Средней Азии с дахами, которые продвинулись туда с Южного Урала [Марущенко. 1959. С.116; Обельченко, 1992. С.219-229]. К.Ф.Смирнов, вслед за Ю.М.Десятчиковым и И.В.Пьянковым, в своих последних работах также отождествил номадов региона с дахами и массагетами, которые впоследствии мигрировали к югу [Смирнов, 1977. С.135; Смирнов. 1984. С.16,117].
Греко- римские авторы эпизодически сообщали об упомянутых племенах, особенно в связи с их участием в грандиозных политических событиях, развернувшихся в последней трети IV в. до н.э. Так, по сообщению Курция Руфа, тысяча дагов (дахов) упоминается в составе левого фланга персидской армии в битве при Арбелах (Гавгамелах) в 331 г. до н.э. Следует отметить, что, несмотря на общий исход сражения дахи и массагеты показали неплохие боевые качества. Они в числе первых атаковали агриан правого фланга, разграбили обоз и рассеяли конные части Менида и Ареты [Курций, XV]. На помощь воинственных номадов, среди которых упоминаются, и дай (дахи), надеялся и Бесс (Артаксеркс IV) в своей борьбе с Александром [Курций.VIII,4,6]. Необходимо сказать и об участии кочевников в движении Спитамена. В этом плане показателен разгром двухтысячного отряда Фарнуха и Менедема согдийцами и союзными "скифами" в Северной Согдиане [Арриан,1У,5,8]. Этот факт примечателен тем, что была одержана победа над отрядом регулярной и прославленной армии. Следовательно, кочевники смогли применить нужную тактику ведения боя, и умело владели оружием -луком, штурмовыми копьями и длинными мечами.
Характер боевых операций дахов на юге, а также численность их отрядов говорят о том, что здесь действовали небольшие группы наемников или просто грабителей, воспользовавшихся смутным временем. Косвенно в пользу этого свидетельствует клад золотых вещей из кургана 1 Филипповского могильника, содержащий среди других предметы классического иранского ювелирного искусства, которые на наш взгляд не могли быть результатом торговли или обмена. В этой связи, очевидно, следует рассматривать иранские чаши из Прохоровского кургана, Куганакского клада и др. Вполне вероятно, что железная кираса из кургана 1 Прохоровского могильника имеет такой же характер своего появления на Южном Урале.
Есть все основания полагать, что на рубеже IV-III вв. до н.э. или в начале III в. до н.э. дахи-даи активно действовали в северной Парфиене и Маргиане. В это время варварами была разрушена Александрия Маргианская [Плиний, VI, 18], сожжен Александрополь в Нисайе. По мнению Ф.Я.Коське, эти эллинские города погибли при непосредственном участи даев-парнов [Коське, 1962. С.124]. Кроме этого, по сообщению Страбона, Маргианский оазис по приказу Антиоха I Сотера (280-261 гг. до н.э.) был окружен системой длинных стен протяженностью 1500 стадиев [Страбон, ХI, 10,2]. Вышеперечисленные факты позволяют говорить о том, что давление номадов на северо-восточные провинции Сирийского царства не прекращалось на протяжении всей первой половины III в. до н.э.
Однако характер военных действий даев-прохоровцев в III в. до н.э. меняется. В связи с климатической ситуацией значительная часть кочевников региона была вынуждена покинуть южноуральские степи в поисках экологических "ниш". В результате своих миграций носители прохоровской культуры оказались в районах Нижнего Поволжья и Средней Азии. В последнем случае "сарматоидные" памятники представлены в юго-восточном Прикаспии (Чарышлы, Дордуль, Кара-Кала) и Согде (Хазара, Калкан-Сай) [Юсупов, 1986; Хлопин, 1975. С.51-53; Обельченко, 1992. 6-34]. Этнокультурные подвижки кочевников на окраинах античного мира прямо или косвенно зафиксированы и у ряда греко-римских авторов [Страбон, XI. VI-II, 2; Арриан, История Парфии; Курций, IV,XII,II; Юстин,ХI,1,1]. Учитывая эти факторы, можно думать, что военные операции прохоровцев в Средней Азии в III в. до н.э. были направлены на захват новых территорий, кульминацией которых явилось воцарение Аршакидской династии и образование Парфянского царства.
Фиксируется еще одно направление расселения прохоровских племен на юге. Материалы чирик-рабатской культуры обнаруживают несомненную близость, как в плане погребального обряда, так и вооружения, в том числе защитного, с кочевым населением Южного Урала. Это свидетельствует о частичной инфильтрации последних к низовьям Сыр-Дарьи. Чирик-рабатская культура в настоящее время также отождествляется с дахами (даями) [Итина, 1992. С.60-61]. Если это положение, верно, то может быть именно о них сообщал селевкидский полководец Демодам. предпринявший поход за Танаис около 300 г. до н.э. (Хенниг. 1961. С.235].
3. КОМПЛЕКС ВООРУЖЕНИЯ II СТРУКТУРА ВОЙСКА КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В III-II вв. ДО Н.Э.
(III ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ГРУППА)
После оттока основной массы номадов с территории региона оставшаяся их часть прочно осваивает лесостепь, кочуя преимущественно в районах Южного Приуралья. Памятников этого времени за восточными склонами Уральского хребта практически не выявлено. Более того, подавляющее количество погребальных комплексов III-II вв. до н.э. сосредоточено в Демско-Бельском междуречье. Незначительное их число рассыпано по степи, в Уральском бассейне (Мечет-Сай, Увак, Близнецы, Лебедевка, Покровка) (рис.24).
Погребения третьей группы характеризуются следующими чертами.
Погребальный обряд. Курганы этого времени являются "усыпальницами" больших семейных или родовых групп. Расположение под одной насыпью большого количества могил. Круговое расположение погребений вокруг центральной могилы. Разнобой в ориентировке покойников при преобладании южнонаправленных скелетов. Могилы подбойной и простой формы.
Вещевой материал. Полное господство мечей и кинжалов с прямыми перекрестьями и серповидными навершиями, преобладание бронзовых наконечников стрел с узкой треугольной головкой очень часто в сочетании с железными черешковыми над другими типами, наличие бронзовых зеркал с узким четко выраженным валиком и рукоятью-штырем, а также значительного количества "курильниц". Часть перечисленных признаков, особенно в плане погребального обряда может встречаться и среди погребений II группы [Садыкова, 1962. С.242-273; Садыкова, 1962а, С.88-122; Мошкова, 1963; Смирнов, 1975; Пшеничнюк, 1983..С.3-75; Агеев, Рутто, 1984. С.37-45; Воронова, Порохова, 1992. С.229-235; Веддер Дж, и др., 1993. С.28- 54; Садыкова, 1959; Мажитов, 1974; Железчиков, Кригер, 1977; Мошкова, Железчиков, Кригер, 1978; Мошкова, Железчиков, Кригер, 1980; Заседателева, 1981. С.8-9]. Как мы уже отмечали выше, изменение традиционных маршрутов кочевания было вызвано, очевидно, причинами климатического характера в III в. до н.э., что в свою очередь привело к перемещению основной части оставшихся номадов глубоко в лесостепь. До сих пор во всем регионе не выявлено таких компактных по расположению и многочисленных по количеству погребенных, памятников типа Старые Киишки и Бишунгарово. К ним можно прибавить еще несколько тождественных курганов, расположенных в Демско-Бельском междуречье (Старо - Калкашский, Аллагуватский - раскопки И.М.Акбулатова и ф.А.Сунгатова).
Глобальные этнокультурные подвижки кочевых племен не могли не вызвать определенной трансформации устоявшегося мировоззрения, погребального обряда, традиционных связей и, как следствие этого - военного дела.
По нашим данным, из 108 учтенных воинских погребений (см. приложение VI) в 88 случаях были зафиксированы наконечники стрел, что составляет 81,4 %. Таким образом, лук и стрелы по- прежнему занимают ведущее место в арсенале кочевников рассматриваемого региона. Правда, здесь происходят существенные перемены. На вооружение активно принимаются железные наконечники стрел. На наш взгляд, это может объясняться несколькими факторами. Либо начинают производиться более мощные луки, поскольку утяжеляется вес наконечника, либо население испытывает трудности с сырьем для изготовления бронзовых. Заканчивая краткий обзор ручного метательного оружия, следует сказать, что количество наконечников в колчанных наборах этого времени значительно сокращается. Это можно заметить как о бронзовых, так и о железных экземплярах, несмотря на плохую сохранность последних.
В III- II вв. до н.э. заметно увеличивается значение оружия ближнего боя. Мечи и кинжалы встречены в 81 комплексе, что составляет 75 % против более низких показателей двух предшествующих периодов. Причем в погребениях дважды зафиксировано по три клинка одновременно, и в восьми случаях, по два. Распределение этой категории вооружения по параметрам показывает, что из 69 учтенных экземпляров 32 относятся к кинжалам (46,3 %), восемнадцать являются короткими мечами (26 %) и 19 единиц длинными (27,5 %) (табл. ХП).