Дома знати в Брянске прилепились, как пчелиные соты, к склону холма, на котором высился княжеский детинец — бревенчатая крепость. Мысли Пересвета мигом спутались, когда взгляд его упал на терем боярина Будивида.
«Друзья подождут, — решил про себя Пересвет, — а вот объяснение с Будивидом мне откладывать нельзя!»
Свернув в переулок, поднимавшийся в гору, Пересвет приблизился к дому человека, которого ему хотелось задушить своими руками. Он загрохотал кулаком в тесовые ворота. На вопрос челядинца из-за ворот, кто пришел, Пересвет уверенным голосом заявил, что он — гонец от князя. Челядинец отворил высокую воротную калитку, впустив Пересвета во двор. Одеяние Пересвета и меч на поясе выдавали в нем воина, поэтому никто из слуг Будивида не заподозрил подвоха.
Холоп в длинной белой рубахе провел Пересвета на второй ярус терема в самые лучшие покои.
Пересвет увидел Будивида, который сидел за столом, укрытым белой скатертью и уставленным различными яствами. Было время ужина. Трапезная была освещена горящими восковыми свечами, к тому же в небольшие квадратные оконца сквозь толстое византийское стекло пробивались лучи пурпурного закатного солнца. Вместе с Будивидом за столом сидели его жена и младший сын.
Холоп с порога громко объявил о приходе княжеского гонца и с поклоном удалился.
Будивид, помешивавший деревянной ложкой какое-то варево у себя в тарелке, поднял голову и сразу изменился в лице. Побледнела и жена Будивида, напрягся и его юный сын, вжавшись в спинку стула.
— Вижу, узнал ты меня, боярин. Сразу узнал! — с мрачной ухмылкой произнес Пересвет, сняв шапку и скинув с плеч красный военный плащ, подбитый волчьим мехом. — Доброго здоровья тебе, боярин. И всей твоей семье.
У Будивида ложка выпала из руки. Он натянуто улыбнулся, беспокойно переглянувшись с женой.
— Здрав будь, соколик! — промямлил Будивид, отодвигая от себя тарелку с супом. — Давно ли ты в Брянске? Каким ветром тебя сюда занесло?
— Попутным ветром занесло, боярин, — ответил Пересвет, подходя к столу. — Я ведь отсюда родом, как и ты. Позволишь сесть?
Будивид закивал головой, взмахом руки повелев служанке поставить стул для гостя. Молодая румяная челядинка живо принесла стул.
— Угощение тоже принеси, — повелел служанке Будивид. — Живо!
Пересвет сел к столу, не снимая с рук кожаных перчаток, а также оставив на себе пояс с мечом. Он намеренно тянул паузу, окидывая взглядом то яства перед собой, то убранство трапезной. При этом Пересвет краем глаза все время следил за Будивидом, успев заметить, как тот, неприметным движением руки взяв нож со стола, положил его к себе на колени.
— Давненько мы с тобой не виделись, боярин, — наконец нарушил молчание Пересвет. — Однако я вижу, что не рад ты моему приходу.
— Полно тебе, друже, — бодро промолвил Будивид. — Ты же как снег на голову свалился, вот я и… растерялся слегка. Давай-ка, брат, выпьем с тобой хмельного меда ради встречи!
Будивид кивнул супруге, та встала и взяла со стола бухарский серебряный сосуд, покрытый витыми чеканными узорами. Когда боярыня наливала в чаши хмельное питье, то ее руки, унизанные перстнями, заметно дрожали.
Пригубив из чаши, Пересвет налег на мясной суп, который принесла ему челядинка. Орудуя ложкой, Пересвет завел разговор о том, что, оказывается, кто-то из брянских бояр навел на него напраслину, оболгал его перед князем, друзьями и родственниками.
— И ведь как хитро оболгал, стервец! — разглагольствовал Пересвет, поглядывая на Будивида. — Написал на бересте моим почерком письмо лживое и моему отцу вручил якобы от меня. Я в тевтонском плену мыкался, выкупа ожидаючи, а в это время в Брянске про меня и думать все забыли, решив, что я продал душу латинянам. Каково, а?
— Да уж, неказистый поступок, — пробормотал Будивид, не смея встречаться взглядом с Пересветом. Он вдруг прикрикнул на жену и сына: — Ну, чего сидите, как неживые! Коль насытились, ступайте вон отсюда!
Отрок живо вскочил со стула и чуть ли не бегом выскочил из трапезной, вслед за ним удалилась и его мать.
Доедая суп, Пересвет продолжал изливать Будивиду свою беду-кручину, сетуя на то, что его отец какой-то лживой записке верит больше, нежели словам сына, вырвавшегося из плена. Сжав кулак, Пересвет потряс им, бросив угрозу, — мол, ему бы только узнать имя этого боярина-негодяя, он рассчитался бы с ним сполна.
— Может, ты мне подскажешь, Будивид, как зовут этого мерзавца? — спросил Пересвет, глядя в бледное лицо боярина.
— Разве отец твой не назвал тебе имя этого человека? — выдавил из себя Будивид.
Пересвет, отложив ложку, смотрел в глаза Будивиду, храня зловещее молчание. И в этот миг Будивид понял, что Пересвету, конечно же, все известно, что он неспроста пришел сюда и затеял эту беседу с ним.
— Так ты наведался сюда, чтобы привлечь меня к ответу? — хрипло проговорил Будивид, ерзая на стуле. — Ты хочешь моей смерти?
Пересвет сделал движение, собираясь встать из-за стола.
И в этот миг Будивид метнул в него нож, целя в горло.
Но Пересвет был начеку. Он ловко увернулся, и нож, пролетев возле его виска, вонзился в дверной косяк у него за спиной.
— Ты первый взялся за оружие, Будивид, — воскликнул Пересвет, резко поднявшись со стула и выхватив меч из ножен. — Так что не обессудь!
Будивид отпрянул от Пересвета как ошпаренный, диким воплем зовя на помощь слуг. Видимо, супруга Будивида уже позаботилась об этом, так как трое челядинцев с кинжалами и топорами в руках тут же ворвались в трапезную. Они на миг застыли перед Пересветом, который угрожающе повернулся к ним с мечом в руке.
— Чего медлите, олухи! — рявкнул на слуг Будивид. — Убейте его!
Челядинцы бросились на Пересвета, который сначала швырнул стул им под ноги, потом опрокинул стол, ставший преградой для нападавших. Пересвет действовал мечом быстро и умело, нанося колющие удары. Не прошло и минуты, как один из слуг упал замертво с пробитым сердцем. Затем свалились на пол и двое других с тяжелыми ранами.
Будивид, схватив с полу топор, вступил в схватку с Пересветом, стараясь вырваться из трапезной в нижние покои терема. Ступив ногой в кровавую лужу, Будивид потерял равновесие. Этим воспользовался Пересвет, вонзивший меч в бок боярину. Будивид выронил топор, застонав от сильной боли. Лежа на полу, Будивид молил Пересвета о пощаде.
Однако в холодных глазах Пересвета не было жалости.
— Уж я-то не промахнусь, боярин, — жестко обронил он, направив острие своего меча в горло Будивиду.
Неожиданно в трапезную вбежали жена и сын Будивида и, припав к ногам Пересвета, стали слезно умолять его сжалиться над их мужем и отцом. Пересвет стер кровь с меча об одежду дрожащего Будивида, затем убрал клинок в ножны. У него не хватило духу заколоть Будивида на глазах у его жены и сына.
Глава девятая Ослябя
На другое утро к Пересвету подступил муж его сестры.
— Ты переночевал у нас, молодец, отведал наших кушаний, а теперь седлай коня и езжай отсюда подобру-поздорову, — молвил Велемир Проклович, не скрывая своего страха и раздражения. — Что ты вчера учинил в доме у боярина Будивида! Всю трапезную кровью залил, слуг порубил, самого Будивида едва жизни не лишил. Да ты в своем уме! Что ты творишь?! Коль дойдет сие до Корибута Ольгердовича, то не сносить тебе головы, дурень. Хорошо, князь с дружиной сейчас в походе. Пользуйся этим, приятель, уноси ноги из Брянска. Будивид — муж зело мстительный, и князь к нему милостив. Из-за тебя и мы с Ростиславой пострадать можем, а ведь у нас детки малые.
Пересвет, прочитав по глазам сестры, что и она поддерживает мужа, без возражений и упреков собрался в дорогу. Деньги у него имелись. Пищей на несколько дней Ростислава его снабдила.
Прощаясь с Пересветом, Ростислава посоветовала ему уйти в те земли, которые не находятся под властью литовских князей.
— Отправляйся в Рязань или Москву, — промолвила Ростислава. — Коль вздумает Корибут Ольгердович мстить тебе, то там ему тебя будет не достать. Тамошние русские князья сильны полками, и литовцам они не по зубам.
Обняв на прощание сестру, Пересвет вскочил на коня и по длинной улице, укрытой первым пушистым снежком, выехал из Брянска. Добравшись до городка Мещевска, Пересвет после краткого раздумья повернул усталого скакуна на дорогу, ведущую к Москве.
Перебравшись через реку Угру близ Калуги, Пересвет оказался на землях Московского княжества. Это был обширный обжитый край, пересеченный реками и речушками с непривычными мерянскими названиями — Воря, Пажа, Нара, Пахра, Кончура, Шерна… Густые леса здесь соседствовали с обширными лугами и холмистыми пажитями. Следов военного разорения, как на Черниговщине, нигде не было видно: в пути Пересвет не встретил ни одной сожженной или брошенной деревни. Судя по всему, волны татарских набегов сюда давно не докатывались. Соседние русские князья еще со времен Ивана Калиты старались не враждовать с сильной Москвой. Ныне на Московском княжении сидел двадцатидвухлетний внук Ивана Калиты, Дмитрий Иванович. Несмотря на молодость, князь Дмитрий уже выказал свою непреклонную волю и ратное мужество, усмирив надменных суздальских и тверских князей, отразив три вторжения литовских войск во главе с Ольгердом.
Всякий человек, знающий себе цену, не станет довольствоваться малым, но возьмет у судьбы лучшие и высшие блага, рассуждал Пересвет, надумавший поступить на службу к московскому князю.
Ни друзей, ни родственников в Москве у Пересвета не было. Замолвить слово за него перед Дмитрием Ивановичем было некому. Оказавшись в Москве, Пересвет решил для начала свести знакомство с кем-нибудь из местных бояричей и купцов и, уже опираясь на полезные связи, попытаться обратить на себя внимание самого Дмитрия Ивановича.
По сравнению с Брянском, Москва была очень обширна. Собственно, сам город с главными храмами и боярскими теремами, обнесенный белокаменными стенами, был невелик. Белый град, как называли свой детинец сами московляне, лежал в излучине речки Неглинки, впадающей в Москву-реку. С двух сторон московский детинец, имеющий форму треугольника, омывали воды этих двух рек, а с третьей стороны был выкопан глубокий ров. С юга и северо-востока к Белому граду примыкали обширные посады, где проживал в основном ремесленный и торговый люд. Такого многолюдья, как в московских посадах, Пересвету не доводилось видеть ни в каком другом городе Руси.
«Правду молвят знающие люди, утверждая, что ныне все богатства, все искусные ремесленники в Москву стекаются, — думал Пересвет, толкаясь на торжище возле Тверских ворот. — Сколь тут добра всякого и узорочья разного — глаза разбегаются! Иноземных товаров — не перечесть! Русских торговцев полным-полно и чужеземных не меньше. Ну, прямо Вавилонское столпотворение!»
Пересвет невольно вздрогнул и замедлил шаг, когда его слух вдруг резанула столь знакомая ему немецкая речь. Вытянув шею, Пересвет вгляделся поверх людской толчеи в длинный ряд деревянных лабазов, где вели торговлю купцы из Германии.
Неожиданно кто-то неловко толкнул Пересвета в спину. И тут же прозвучал негромкий извиняющийся голос, перепутать который Пересвет не мог ни с каким другим голосом. Резко обернувшись, Пересвет увидел перед собой монаха в грубой черной рясе, в черном клобуке, надвинутом на самые глаза.
— Очам не верю! Неужто это ты, Ослябя?! — воскликнул пораженный Пересвет, схватив монаха за рукав рясы.
Монах поднял глаза на Пересвета, чуть сдвинув клобук на затылок. Его бородатое лицо озарилось улыбкой.
— Матерь Божья! — вырвалось у монаха. — Ты ли это, Пересвет! Какими судьбами?!
Два бывших закадычных друга, позабыв вражду, сначала обнялись, потом завели торопливый сумбурный разговор. Их толкали снующие вокруг люди, но эти двое ничего не замечали вокруг.
— Давно ли ты в Москве? — спросил Ослябя.
— Сегодня прибыл, — ответил Пересвет. И сам задал вопрос: — Почто ты в монахи подался, брат?
— Изранен я был сильно в сече с литовцами, когда состоял в дружине у смоленского князя, — пустился на откровения Ослябя. — Никто из лекарей не верил, что я выживу. Покуда я неделю в горячке валялся, со мной постоянно был образок с ликом Сына Божия. Когда я встал на ноги, лекари сказали мне, что не их заботами, но провидением Господним не погасла искра жизни в моем теле. Вот тогда-то я и решил сменить кольчугу на рясу. И, знаешь, нисколько об этом не жалею, брат.
— Ой ли? — усомнился Пересвет, шутливо пихнув Ослябю в бок. — Ты же среди кулачных бойцов всегда первым был и на ратные дела всегда был горазд. По мне, так не к лицу тебе вовсе монашеские одежды, друже.
— А ты, стало быть, все в дружинниках ходишь, — проговорил Ослябя. — Небось по-прежнему под крылом у Корибута Ольгердовича, а?
— Разошлись наши пути-дороги с Корибутом Ольгердовичем, уже давно, — махнул рукой Пересвет. — Я теперь вольный витязь. Вот, хочу попытать счастья в Москве.
— Как же так? — удивился Ослябя. — Ты же был в чести у Корибута Ольгердовича.
— Знаешь пословицу, сегодня в чести, а завтра иди свиней пасти, — невесело усмехнулся Пересвет. — Литовским князьям я больше служить не собираюсь!
— Ты один в Москву приехал или вместе с Чеславой? — с заметным усилием выдавил из себя Ослябя. При этом он отвел глаза от Пересвета.
— Не женат я, брат, — сказал Пересвет.
— А как же твоя помолвка с Чеславой? — встрепенулся Ослябя.
— Покуда я мыкался в плену у тевтонцев, Чеслава вышла замуж за Кориата, сына Ерденя, — хмуро ответил Пересвет. — Прости, брат, что я увел у тебя Чеславу. Негоже я поступил тогда. Получается, тебя счастья лишил и сам ни с чем остался.
— Ничего не понимаю, — озадаченно обронил Ослябя. Он взял Пересвета за локоть. — Расскажи мне все подробно, друже.
— Идем на постоялый двор, — кивнул Ослябе Пересвет. — Я там коня оставил и вещи свои. Посидим, поговорим, вина выпьем.
— Извини, брат, вино-то я больше не пью, — заметил Ослябя, шагая рядом с Пересветом сквозь людскую толпу.
— Ну, тогда квасу выпьем, — улыбнулся Пересвет, похлопав Ослябю по плечу. — Квас монастырским уставом не запрещен для иноков.
Постоялый двор, куда Пересвет привел Ослябю, стоял на Мытной улице и был обнесен высоким частоколом. Тут же находилась харчевня, пропитанная запахом горелого мяса и горьковатым дымком очага. В харчевне стояли длинные столы, за которыми сидели посетители из числа заезжих гостей. В основном это были люди небогатые или среднего достатка.
Просторное помещение с высоким потолком и маленькими окнами было освещено огнем очага и чадящими факелами, вставленными в специальные металлические кольца, прибитые к стенам. Обслуживали посетителей жена владельца харчевни и два юных холопа.
Отыскав свободное местечко, Пересвет и Ослябя уселись с краю за один из столов, с которого расторопные слуги в длинных рубахах сметали объедки и убирали грязные тарелки. Жена трактирщика принесла им квасу в глиняных кружках без ручек.
Ослябя первым делом стал выспрашивать у Пересвета, как получилось, что он угодил в плен к крестоносцам.
Вспоминая подробности того похода литовско-русских полков к Рудавскому замку, Пересвет хмурил свои светлые брови. Ему не очень-то хотелось рассказывать Ослябе о своем неудачном поединке с тевтонским рыцарем, о пребывании в плену, затянувшемся из-за козней Будивида, о любовных отношениях с немкой Гертрудой… Однако Пересвет понимал, что если он хочет от Осляби ответной прямоты, то должен и сам быть до конца откровенным с ним.
Долго вел свой рассказ Пересвет, прихлебывая квас из кружки. Внимательно слушал его Ослябя, поражаясь тем испытаниям, через которые пришлось пройти Пересвету при побеге из плена.
— Кабы уцелела Гертруда в ваших скитаниях по лесам, привез бы ты ее домой и взял бы в жены? — спросил Ослябя, когда Пересвет умолк.
Пересвет молча покивал головой.
— Но ты же был помолвлен с Чеславой, — напомнил другу Ослябя. — Родня Чеславы и твоя родня поднялись бы скопом на тебя. Разве нет?
— Поднялись бы, — согласился Пересвет, — но я не променял бы Гертруду на Чеславу.
— А Будивид-то каким мерзавцем оказался, а! — заметил Ослябя. — Не думал я, что он способен на такое! Но ты правильно сделал, что не стал его убивать, брат. — Ослябя стиснул руку Пересвета. — Пусть Господь накажет Будивида за его подлость. Господь есть самый всевидящий и самый справедливый из судей.
Затем Ослябе захотелось узнать, почему Пересвет, выбравшись наконец из Пруссии, не поехал сразу в Брянск, а прибыл в Вильно и вступил в дружину Ольгерда.
— Во-первых, я хотел сподвигнуть Ольгерда и Кейстута к новому походу против Тевтонского ордена, — ответил Пересвет. — Мною владело сильнейшее желание хоть как-то помочь пруссам, порабощенным немцами. Я тешил себя надеждой, что победы литовцев над тевтонцами подтолкнут пруссов к очередному восстанию против поработителей. Но, к сожалению, ни Ольгерд, ни Кейстут не осмелились на новое глубокое вторжение в Пруссию. Поражение на реке Рудаве слишком сильно ударило по ним. По слухам, Ольгерд до сих пор еще не вызволил из немецкого плена всех своих воинов. — Пересвет глотнул квасу и продолжил: — В общем, спустя год я ушел из Ольгердовой дружины.
— Ежели ты упомянул первую причину своей задержки в Вильно, то нету смысла, брат, скрывать вторую, — прозорливо обронил Ослябя, глядя в лицо Пересвету.
— Да, брат, была у меня тогда и вторая причина не спешить домой, — с печальным вздохом промолвил Пересвет. — Когда дружина Корибута Ольгердовича стояла в Вильно перед выступлением в Пруссию, тогда случай свел меня с челядинкой Маленой в стенах Ольгердова терема. Не стану скрывать, сильно я увлекся Маленой, а она — мной. Так получилось, что Малена и подруга ее примкнули в том походе к литовскому войску. Мы с Маленой и в военном стане ухитрялись тайком встречаться.
— Я всегда говорил, что ты по женским юбкам ходок первейший! — не удержавшись, вставил Ослябя. — И Чеслава для тебя была просто очередная забава.