Лестница. Снова выбитые стекла, люди с оружием, кто-то тащит в охапку документы – сжигать. Света снова нет, только везде разбросанные ХИСы**. Жутковатые отблески в оконных проемах – уже ночь, но в городе идет бой, что-то горит. Все напоминает картину экстренной эвакуации при проигранной войне – и только Господь знает, вернемся ли мы вновь на эту землю.
– Осторожнее. Сюда!
Вот почему сваливали деревья – из них сделали баррикаду, их стволы, сваленные внутри разрушенного, исковерканного сада – это последний рубеж обороны, на случай если противник прорвется в периметр посольства. Лежа видно плохо – но понятно, что в городе что-то горит, трассы автоматных и пулеметных очередей огненным пунктиром рассекают небо, над городом на низкой высоте с воем проносятся истребители – бомбардировщики палубной авиации. То ли разведка, то ли запугивают, то ли что-то бомбят. То ли – уже началась большая война. Прямо по ходу, освещаемый пламенем костров стоит огромный Сикорский с закрытой аппарелью, около него – часовые в карауле, оружие наготове. Чуть в стороне несколько человек, военных и чинов из посольства разбирают папки, которые подносят им в охапку и бросают прямо на землю, разносят их по саду, бросают в костры. Гражданские есть, но их не так много, видимо – большую часть уже вывезли.
– В основном вывозили с другой площадки, господин контр-адмирал – словно угадывая мои мысли, сказал майор по адмиралтейству – с Зеленой зоны. Здесь – только посольские и еще наша группа.
– Почему вертолеты стоят без дела?
– Сейчас подойдет звено штурмовых вертолетов, оно обеспечит периметр при отходе. Потом подойдут еще две машины, на этих мы вывезем гражданских, на последних – уйдем сами, под прикрытием. В пустыне организовали пункт дозаправки – штурмовики сюда без дозаправки не дотягиваются, да и лишний пункт дозаправки в любом случае неплохо.
Спланировано грамотно. Штурмовики действительно нужны – когда группы, которые держат периметр, начнут отходить с занимаемых позиций – их могут просто перебить до последнего человека, потому что основные потери бывают как раз при наступлении и отступлении, когда ты снимаешься с укрепленных позиций, и вынужден передвигаться по местности, не имея защиты. А так – вертолеты нанесут удар и дадут возможность морским пехотинцам оторваться от преследования в тихих улочках посольского квартала. Нужно всего несколько минут – и потом вертолет унесет их отсюда.
– Долго еще?
Майор взглянул на часы
– Скоро. Полчаса максимум – и мы уберемся отсюда.
В отличие от майора, который искренне радовался возможности побыстрее убраться из взбесившейся страны – я этому вовсе не был рад. Очень легко отступать – оттуда отступил, отсюда отступил, глядишь – и просрал, простите, все, что предки столетиями собирали. Труднее – оставить завоеванное предками за собой, чего бы это не стоило.
Но сначала надо выздороветь. Как можно быстрее.
Вертолеты появились над нами, как и обещал майор через полчаса – несколько уродливых, похожих то ли на акулу то ли на летучую мышь В-50***, состоящих на вооружении морской пехоты и морской авиации: у них нет винта на хвостовой балке, и поэтому, их проще держать в тесных ангарах судов. Один из вертолетов включил прожектор, ослепив нас – потом они ушли дальше, туда, где вскоре загремели взрывы…
– Нет! – твердо сказал я, когда меня подняли и понесли к раскручивающему лопасти Сикорскому – не сейчас. Эвакуируюсь с последними машинами.
Майор посмотрел на доктора, растерянно посмотрел. Не исполнить приказ контр-адмирала флота он не мог. Тем более что он понимал – командир и в самом деле уходит с мостика последним, это дело его чести. И то, что я был беспомощен, привязанный к носилкам – ничего не меняло.
– Тогда я тоже остаюсь… – сказал доктор.
Майор, ни слова не говоря, перехватил автомат.
Вот в эти-то самые мгновения, когда в неверном свете догорающих костров в первые два вертолета грузились эвакуируемые – я увидел посла Пикеринга. Рядом с ним был кто-то, небольшая группа людей, видимо из американского посольства, в том числе морские пехотинцы САСШ с оружием. Они вели его к вертолету, но посол тоже увидел меня, что-то крикнул и замахал руками – узнал. Но ничего больше сделать ему не дали – его же собственные телохранители из морской пехоты буквально на руках внесли его в десантный отсек. Через пару минут, раскрутив огромные лопасти и погасив ими все костры, вертолет взлетел…
"Наши" вертолеты приземлились, когда стреляли уже за оградой. Сначала появились морские пехотинцы, веселые и злые, многие перевязанные, кого-то тащили на руках, кому-то просто помогали идти. Костры уже погасли, было темно как в аду, ночь освещали только трассеры и ХИС, набросанные среди поломанных деревьев и пней. Со стороны посольства, со второго этажа непрерывной очередью заработал пулемет, посылая пули в невидимого нам противника – они летели так низко, что сопровождающие меня вынуждены были пригнуться. Отстреляв целую ленту, пулемет заглох – пулеметчики должны были присоединиться к отступающим, дольше там находиться было нельзя. Отступая среди деревьев, целых и поваленных огрызаясь огнем, морские пехотинцы отходили в нашу сторону, к площадке, на которую уже садился вертолет. Прикрытия штурмовиков не было, в такой кромешной тьме немедленно было и столкнуться. Со снижающегося вертолета канониры тоже вели почти непрерывный огонь, на борта были установлены автоматические гранатометы, и их огонь выручал отступающих как ничто другое. Наконец – вертолет приземлился на площадку, с уже открытой аппарелью, бортмеханик включил освещение в десантном отсеке – и меня, в числе первых раненых втащили в грохочущее, дребезжащее чрево вертолета. Носилки поставили у самой кабины, как раз рядом с огневой установкой правого борта – канонир посылал короткие очереди из гранатомета, а в десантный отсек один за другим, самостоятельно и с посторонней помощью запрыгивали морпехи, располагались на откидных сидениях у стен, на полу, перезаряжали оружие, с кем-то уже колдовал санитар. Посольский доктор ругался на канонира последними словами, потом встал и пошел помогать раненым. А канонир все стрелял и стрелял, менял ленту и снова стрелял, потом турбины взвыли на оборотах – и огромная птица неожиданно легко оторвалась от земли, унося нас к своим.
Хвостовую аппарель закрыли не сразу, там был пулеметная точка, пулеметчик стрелял куда то вниз, и пристроившийся за нами хвост в хвост В-50 тоже стрелял, опустив до предела свою пушку. И в распахнутом настежь зеве хвостовой аппарели я – вертолет качнуло – на мгновение увидел пылающий, подожженный во многих местах Тегеран…
* То что у нас называется большим десантным кораблем – в этом мире средний, а большой в этом мире – размером с танкер.
** Химический источник света
*** Он же Ка-50 в нашем мире. Камов творил и в этом мире, он работал на казенном заводе, и его продукция конкурировала с частными фирмами Сикорского и Гаккеля. У Гаккеля генеральным конструктором долгое время был Миль, именно он развил вертолетостроительное направление на этой фирме.
28 июля 2002 года
Виленский округ, сектор Ченстохов.
Седьмая тяжелая бригада.
Казаки…
В город приказали не входить, ждать жандармерию.
Преодолев за два с небольшим дня расстояние от Варшавы до Ченстохова, седьмая тяжелая бригада встала лагерем у металлургического комбината, направив на пышущее жаром и дымом чудовище стволы скорострельных пушек. Рабочие – вот это-то действительно были патриоты Польши – даже во времена рокоша не остановили завод, не заглушили печи. Придя к казакам с делегацией, они получили заверение, что если со стороны завода не будут стрелять – никто и в них не будет стрелять. Тогда же, по просьбе самих рабочих, казаки выставили посты на самом заводе, чтобы боевики не проникли на него.
Сигнал тревоги прозвучал ближе к вечеру, обед уж успели слопать и сейчас что-то думали насчет сна, кто-то выставлял палатки, кто-то – оборудовал периметр безопасности. Поставив бронемашины в каре, внутри организовали нечто вроде лагеря и штаба, развернули спутниковую антенну и даже подняли беспилотник, чтобы, не дожидаясь помощи начинать самим разведывать и наносить на карту обстановку.
Тихон разобрался со своей порцией обеда, и принялся за обслуживание своего оружия – стрелял он из него мало, большей частью справлялись пушки, только поэтому он счел возможным сначала пообедать. Тем более что принять горячую пищу последний раз удавалось два дня назад, все время, пока они шли к Ченстохову, они пробавлялись сухпаем. Чистить оружие он пристроился на броне тяжелой БМП, насвистывая старинную казачью "Ой, то не вечер…", по этому свисту его видимо и нашел Буревой.
– Тихон! – он вскочил на броню, какой-то красный, как из бани – что ты?
– А чего?
– Двигаться надо! Сполох!
– Что за сполох!?
– Крупная банда к границе идет, летуны ее засекли и немного потрепали, но у них, похоже, заложники. Мы ближе всего от них. Давай, садись в седло…
– Да пошел ты… Есаулом командовать будешь – вяло ругнулся Тихон, понимая, что покой им – только снится.
Тронулись на четырех тяжелых БМП – монстры по сорок пять тонн, способные держать выстрел из гранатомета и вооруженные пятидесятисемимиллиметровками – в тоже время ни способны давать до шестидесяти километров в час на хорошей дороге. Вот сейчас они и шли по такой дороге в сторону австрийской границы, верней не по самой дороге, а параллельно ей. На дороге было много брошенной техники, автомобилей и расчищать ее было некогда…
Тихон на сей раз сидел не на броне, наблюдатель был другой. Ему досталось место в десанте, гулкое, тряское, вытряхивающее всю душу – но все же безопасное…
– Эх… к дому бы вернуться. Как жать зачнут – так бы и в помощь… – сказал один молодой казак, заросший неопрятной щетиной, но с ласковыми и большими как у теленка глазами
– До белых мух тут простоим – мрачно сказал Буревой – если не до следующего года.
– Варшаву же сдали – возразил Тихон
– Сдали… как сдали, то нам лучше и не знать. Мабуть, может и лучше было бы с боем взять. Эти… видал, как зыркали? Не последний раз здесь, браты казаки, ох не последний.
– А там то что?
– Банда там, сказано же.
– Эх, ну не пойму я, браты казаки – вступил в разговор еще один казак, худой и чернявый, но крепкий как проволока – вот мы шли через деревню… ну, зараз километров за пять до города, помните?
– Ну?
– Как живут люди. У нас так атаманы не живут, как здесь казаки живут.
– Какие тебе тут казаки? Окстись.
– Ну, это я к слову. Живут здесь дюже богато… хоромины кирпичные. У кого и на три этажа. Баз* – так на целую ферму. Так чего же им надо супостатам?
– Поляки…
– Приедем, у них и спросишь. Зараз ответят.
– Нет, зря как следует не брухнулись. Дурная здесь порода, выводить надо.
– Рот закрой.
Боевую машину в этот момент тряхнуло особенно сильно – ввалились в какую-то яму.
– Так что они… – не унимался один и казаков – своих захватывают. Они же все про нацию гутарят – нация, нация…
– Задрал ты, Пахом… – беззлобно проговорил Буревой – как языком чесать, так ты первый. Иди, у них спроси, мабуть и ответят.
– Как дело делать – так тоже не последний.
– Ну вот… Сейчас и решим…
Боевые машины пехоты стояли на взгорке, направив скорострельные пушки в сторону села. Это здесь село – в России такое село назвали бы поселком частного жилья, просто не верилось, что такие дома могут себе позволить обычные крестьяне – а здесь даже одноэтажные дома были из красного кирпича.
Контрабандисты, понятное дело.
Подошел еще один грузовик, в нем были тоже казаки – местные, выдержавшие осаду в одном из секторов, пунктов временной дислокации – осаде и со снабжением только по воздуху они дождались броска русской армии на запад и вчера были деблокированы. Больше сил не было, сил, кстати, вообще не хватало, техники было много, ВВС царили в небе, а вот людей – не хватало почти везде**.
– В банде человек пятьдесят, вооружены автоматическим оружием. Мы запустили беспилотник – в населенном пункте одним бабы. Да эти еще… И дети. Почти ни одного мужика не видели.
– Кубыть, они к себе домой и пришли?
– Не… Не местные эти. Видно.
– А что, казаки тогда где?
– Казаки… – передразнил коренастый, с седой неопрятной бородой сотник, он пересидел все это время в осаде, и за это же время весь поседел – сами еще не поняли, где? Бандитский край, бандит на бандите…
– Пьют?
– Нет, не видели.
– Странно, здесь спирта в домах полно. Могут напиться, потом заложников начать расстреливать под это дело – сказал сотник – а ночью пойдут на прорыв. Заложников возьмут, на них же навьючат то, что с собой будут брать, как заводных лошадей спользуют***. Остальных и порешить могут…
– Так уж и порешить – высказал сомнение один из мобилизованных, в звании старшего урядника
– А и порешат! – вызверился местный сотник – не знаешь, а гутаришь! Я тут не одну неделю кувыркаюсь, сюда ехал – волосы как ворона крыло были. Сейчас посмотри! Проедься по деревням, посмотри, что там творили!
– Смолкли зараз! Не время!
Казаки, раздухарившись – могли бы и за грудки друг друга – осадили назад.
– Надо окружить станицу. Не дать вырваться.
– Нас мало, фронт сформировать не сможем. Прорвутся, ночью тут темень хоть глаз выколи. Им только до леса добежать, там ищи – свищи. Подмоги не ждать до утра, к утру их уже не будет. Пойдут на прорыв, пойдут. Они все понимают…
– А техника у нас?
– А заложники?
– Может, сформировать сплошную линию заграждения к югу? Они на юг пойдут.
– С чего взял. Они куда угодно пойдут, им только до первого леска. Местные все поголовно – за них, спрячут.
– Тогда только штурм остается. Ночью. Пластуны есть?
– Ушли уже пластуны туда…
Польское село…
Казалось бы – обычное село обычные крестьяне. Да нет, не те, не обычные…
Польское приграничное село – место, где в одном котле – национализм, шовинизм, ненависть (особенно к евреям – жидам), презрение к закону, контрабандный спирт, разборки из-за него. Ненависть к русским, к казакам.
Адское варево получается.
При всем при том – поляки аккуратисты, почти как германцы. Все чистенько, улицы часто даже не заасфальтированы, а замощены брусчаткой. Аккуратные дома – их строят из кирпича, благо глина есть, а русская власть не берет податей с обжига кирпича и некоторых других ремесел, чтобы люди занимались делом, а не шастали через границу со спиртом и с оружием. Но поляков на все хватает – и на спирт и на кирпич.
Самое главное здание в селе – это не сельская ратуша, орган местного самоуправления, наподобие земств в России – а костел. Костел для поляков – больше чем костел, только через костел через единую молитву по субботам можно ощутить себя поляком, почувствовать принадлежность к польскому народу. В Польше в костел ходят не меньше шестидесяти процентов населения – все католики. Пойти в костел – значит, не только вознести молитву Господу, который для всех един – но и вознестись самому над тупым русским быдлом, исповедующим византийское лукавое православие. Только собака не ходит в костел по субботам.
При этом – предельно практичные поляки использовали костел не только для молитв. В каждом костеле был большой подвал, раньше, когда бывал еще голод – туда ссыпали часть урожая, это был как бы неприкосновенный запас для всего села, для всей общины. Сейчас случаев голода не было – а большие подвалы прекрасно подходили для хранения оружия и канистр со спиртом. Если казаки обыскивали костел – можно было по этому поводу поднять скандал до небес.
Бандиты пришли в село из леса. До этого они пытались выехать по дороге, вывозя на колонне большегрузных машин "нажитое" – но над дорогой появились русские штурмовики. Оставшиеся в живых "работники ножа и топора, романтики большой дороги" спасаясь от огня автоматических пушек, кинулись в лес, бросив машины. Добежали не все, и потому они были злы.
Дело было ночью – они рассчитывали, что русские не летают ночью – но ночь их не спасла.
Проплутав по лесам почти до полудня, они вышли аккурат к селу – грязные, испуганные, озлобленные, вооруженные. Раньше бы поопасались – здесь у каждого ствол под подушкой, но теперь законов никаких не было. Да и знали они, что все мужчины ушли защищать неподлеглость Польши, мало кто остался по домам. Опасаться было нечего.
Немногочисленные жители, увидев идущих из леса боевиков, вышли на улицу – мужчин почти не было, бабы, старики и дети. На руках у бандитов были повязки польского, бело-красного цвета – но это сейчас ничего не значило.
Престарелый патер в черном одеянии, с крестом в руках шагнул вперед, навстречу бандитам.
– Во имя Господа нашего…
Договорить священник не успел – один из бандитов ударил его ногой в грудь, и патер упал. Остальные заволновались – но стволы автоматов и пулеметов были нацелены на них с расстояния в десяток шагов.
Дальнейшие действия банды были хорошо отработаны, в зачистках они уже успели поучаствовать. Немногочисленных мужчин и подростков отделили от толпы, загнали в крепкий, тоже каменный сарай и заперли. Расстреливать не стали, поляки все же. Узнали, нет ли русских и жидов – одного человека, который показался похожим на жида, старика – расстреляли на месте. Потом пошли в село, присматриваясь к бабам.
Кто это был? В основном банда состояла из дезертиров насильняка. Одним из последних королевских эдиктов Борис Первый объявил насильственную мобилизацию на защиту неподлеглости Польши в западных регионах страны, так называемый насильняк. На запад Виленского края подвезли немало оружия из Австро-Венгрии, да и контрабандного здесь хватало. Получая оружие местные – а здесь никогда не чтили закон – использовали его для разборок с конкурентами и местными, для сведения счетов. Убивали русских, сербов и жидов – тех, кого могли найти, тех, кто не успел уйти к казакам или убежать. Потом как русские (считалось, что это сделали русские) похитили Бориса Первого прямо из Ченстохова – оборона запада Польши стала постепенно разваливаться, русские пошли в наступление не сразу, а только когда увидели, что она разложилась в достаточной степени. Составленные из насильняка подразделения – а они формировались по территориальному признаку, мгновенно превращались в банды. Не все, конечно – кто-то закапывал оружие и расходился по домам ждать русских. Придут русские, проведут проверку паспортного режима – для тех, кто разошелся по домам и не оказывал сопротивления, наверняка выйдет амнистия. Как немного уляжется, так и опять можно будет жить в нормальном государстве, гнать через границу спирт и бадяжить из него паленую водку. В конце концов – этот рокош был какой-то дурацкий, несерьезный, одни убытки от него получились.