Хорошо все это проделать в московском июле, когда воздух утром сырой и карамельно-терпкий, а к одиннадцати часам накатывает жара, плотная, как прожаренное бабушкой на балконе ватное одеяло, а после полудня – почти невозможно дышать, а к пяти вечера набегает скоротечная гроза с пятиминутным ливнем – и вот вечер; свежо, славно, сладко, город пахнет, как булочная. Хорошо втянуться в это, наслаждаться и участвовать – если только ты не сидишь в отделении милиции, обвиненный в убийстве с особой жестокостью.
Меньше пяти суток прошло с того момента, как я в последний раз видел Юру Кладова живым, и вот, на второй день отсидки, мне стало его не хватать, и тогда само собой сочинилось развлечение: я стал представлять друга находящимся рядом. Природа не обидела меня воображением, и вскоре покойник возникал практически сам собой. Правда, не всегда вел себя так, как мне хотелось.
Я видел его то сидящим напротив, в тюремной позе, сильно ссутулившимся и сложившим ноги по-турецки, то неторопливо расхаживающим взад и вперед; одетым то в белоснежный спортивный костюм, то в обильно испачканный кровью банный халат, с капюшоном, накинутым на голову, или даже в неказистую, светло-серую пиджачную пару – последнюю свою одежду, в ней он был положен во гроб. Я видел его то ухмыляющимся и жующим резинку, то серьезным, исподлобья за мною наблюдающим и теребящим рукой куски целлофана, кое-как прикрывающие страшный глубокий шрам на шее. Казалось даже, он вот-вот заговорит. Видения не содержали в себе ни грана безумия, они образовались усилиями моей памяти, они не пугали меня – наоборот, я всматривался, пытаясь понять про своего товарища, единомышленника, несостоявшегося подельника что-то, чего недопонял при его жизни. Потом был предвечерний час, когда в камере воцарился полумрак – солнце уже не проникало внутрь, а электрический свет еще не включили, и в этой сумеречной серости, в тишине, я помимо своей воли что-то прошептал в адрес убитого. И услышал негромкий, скрипучий голос:
– Чего ты шепчешь? Говори нормально.
Я не удивился. Сразу ответил:
– Представляешь – сижу в тюрьме. По обвинению в том, что я тебя убил.
– Это не тюрьма, – строго возразил бесплотный Юра. – Всего лишь КПЗ. В тюрьму они тебя не посадят.
– С них станется. Мало, что ли, по лагерям невиновных гниет? Сам рассказывал.
– Не психуй. Убийства расследуются с особой тщательностью. Без крепких улик по сто второй статье никого не закрывают.
– Хотелось бы верить.
Друг обнадеживающе улыбнулся.
– Ты мне живому верил – верь и мертвому. Тебя не арестовали. Всего лишь временно задержали. На трое суток. Сегодня – вторые сутки. Завтра выйдешь на свободу.
Я помолчал и подумал. Редкую ситуацию – явление мертвеца с того света – следовало использовать с максимальной пользой. Даже если пришелец существует только в моем воображении. Или, может быть, это сам дьявол явился посмеяться надо мной на свой дьявольский манер? Мерещились же мне несколько раз мелкие бесы. Возможно, настал черед их предводителя?
– Скажи, кто тебя убил? – попросил я.
– А зачем тебе это? Ты что, собираешься мстить? Он произнес «мстить» с крайней степенью сарказма, в два отдельных звука, издав на первом из них издевательское мычание.
– А что, – осторожно поинтересовался я, – разве ты бы этого не хотел?
– Там, где я теперь, и так полно народу.
– Скажи тогда, что мне делать. Мертвый друг молчал.
– Я очень рассчитывал на тебя, Юра. У тебя в жизни все получалось. Люди шли к тебе. Мне нравилось быть рядом с тобой. Я хотел бы и дальше быть рядом с тобой...
– Зачем?
– Чтобы двигаться вперед и выше. Видишь, что за жизнь настала? Приходится забыть все, чему меня учили в детстве. Искать себе новое дело. Я думал, ты мне поможешь...
– Новое дело? – презрительно переспросил друг. – Воровать и обманывать?
– Не совсем так...
– Ага. Ты думал, что воровать и обманывать буду я, Юра Кладов? А ты – устроишься где-нибудь сбоку? В виде, типа, коммерсанта, прокручивающего криминальные деньги? Или лучше так: Юра организует большое дело, типа ограбления галереи Айвазовского в городе Феодосия, берет тебя в сообщники, ты получаешь долю и говоришь: «Все, Юра, я теперь не преступник, выхожу из игры, куплю свечной заводик и заживу тихо»? Так ты думал?
Я опустил глаза.
– Примерно так.
– Обломайся. Ничего теперь не будет. Ни Юры Кладова, ни свечного заводика. Кстати, для тебя это – к лучшему.
– Что именно?
– Моя гибель.
– Для меня? – Я задохнулся. – К лучшему? Издеваешься? Да я на тебя едва не молился! Каждый день я благодарил Бога за то, что у меня есть такой друг!
– А что, если бы твой друг со временем втянул бы тебя в разбой и бандитизм? Не в мелкие кражи, а в страшные расклады с кровью? Пошел бы ты с другом на бандитизм?
Я не стал спешить с ответом. И вовсе не нашел его. Тихо признался:
– Не знаю. Наверное, нет.
– А я думаю – пошел бы! – глаза мертвого Юры засверкали. Он произносил слова с большой горечью. – За лучшим другом – пошел бы на край света! Друг взял ствол – и ты бы взял ствол. Друг выстрелил – и ты бы выстрелил. Для тебя дружба – святое...
– Но и чужая жизнь – тоже.
– Фигня. Выстрелить в чувака, которого первый раз видишь и больше уже никогда не увидишь – легко.
– А ты стрелял?
– Кто ж тебе скажет... – Друг недобро усмехнулся. – Не спеши, Андрей, упрекать мертвых за то, что они мертвы. Признайся, ты не слишком боишься, что тебя посадят. Не за что сажать. Наоборот: камень упал с твоей души. И ощущаешь ты сейчас – облегчение. Горюешь – но и чувствуешь облегчение! – Он вздохнул. – Бог на твоей стороне. Он недаром убрал бандита Юру с твоей дороги. Это тебе знак. Помни друга Юру – но забудь навсегда его профессию. Не веришь мне – у жены своей спроси, что думает она насчет моей смерти... У матери спроси. У отца. Они тебе скажут одни и те же слова. Жаль Юру, друга твоего, очень жаль. До слез жаль. Но то, что его теперь нет – это хорошо. Свою голову надо иметь на плечах, а не за другом бегать...
– Страшные слова ты говоришь.
– Не бойся страшных слов. Даже когда сам себе их говоришь. И вообще, хватит разговоров. Ляг, расслабься. Помечтай о чем-нибудь хорошем.
Вечером третьего дня меня привели в знакомый кабинет. Никого из тех, кто меня допрашивал, я не увидел. За одним из столов сидел незнакомый мне седоусый человек в твидовом пиджаке. В отличие от давешних оперов, этот курил чрезвычайно дорогие и редко встречающиеся в продаже сигареты «Житан», и я опознал в нем начальника. Напротив него, закинув ногу на ногу, расположился адвокат Сергеев.
– Слушай, – с ходу приступил седоусый, смерив меня взглядом, – а где твоя машина?
– Разбил, – ответил я, пожимая адвокату руку.
– Носишь с собой ключи от разбитой машины?
– На память.
– Не хами, – равнодушно произнес начальник. – Машина ранее принадлежала Кладову. Год назад ты переоформил ее на себя. Так ведь было?
– И что?
– А то, что это – мотив для убийства.
– Перестаньте, – небрежно, но вежливо сказал Сергеев. – Тоже мне, мотив. Верните человеку его вещи, и мы пойдем.
Седоусый ткнул в мою сторону сигаретой.
– А я б его закрыл. Ненадолго. На годик, на полтора...
– За что? – спросил адвокат. – Он не убивал.
– Знаю, – бросил начальник. – Но все равно бы закрыл. Ему будет полезно. Научится вести себя прилично в присутствии подполковника милиции...
– Уже научился, – быстро сказал я.
Твидовый подполковник двинул по столу в моем направлении лист бумаги.
– Распишись. И иди отсюда. Пока – свободен.
Адвокат принужденно рассмеялся.
Этажом ниже мне вернули ремень и документы.
Вышли на крыльцо. Я – первым, потому что спешил и боялся. Вдруг седоусый передумает в последний момент?
На свободе за три дня моего отсутствия ничего не изменилось. Пожалуй, звезды на бледном закатном небе горели чуть ярче. И воздух был чуть слаще.
– Тебя били? – осведомился адвокат.
– Нет.
– Подвезти домой?
У него было спокойное, даже немного равнодушное лицо человека, давно и успешно занимающегося своим делом, и я ему позавидовал.
– Спасибо, – ответил я. – У меня машина. В соседнем дворе стоит.
– Я понял, – сказал адвокат. – А ты хитрый.
– Юра научил.
– Тогда счастливо.
– Наверное, я вам что-то должен.
Адвокат помолчал.
– Конечно, должен. Ты должен забыть про старую жизнь. С Юрой Кладовым. И начать новую.
– Воспитываете?
– Это совет.
Сергеев потрогал пальцем висок.
– У тебя с собой нет никакой еды?
Я удивился и предложил:
– У меня квартира в десяти минутах езды. Моя жена чем-нибудь нас накормит. Приглашаю.
– Ладно, – махнул рукой адвокат. – Обойдусь.
– Тяжелый день был?
– Обычный. Прощай, Андрей. Очень надеюсь, у тебя никогда не будет повода обращаться к моим услугам. Но если понадоблюсь – звони.
– Ладно, – махнул рукой адвокат. – Обойдусь.
– Тяжелый день был?
– Обычный. Прощай, Андрей. Очень надеюсь, у тебя никогда не будет повода обращаться к моим услугам. Но если понадоблюсь – звони.
Несмотря на мои опасения, машина завелась легко. Я тронулся, обогнул кинотеатр «Ханой» и нажал было педаль, чтобы привычным и любимым способом, посредством резкого ускорения, привести в порядок нервы. Но стремительный полет над серой асфальтовой лентой, еще несколько дней назад возбуждавший меня и одаривавший ощущением свободы, сейчас не вызвал никаких эмоций.
Дернув пепельницу, обнаружил окурок. Нашарил спички. Поджег, неумело глотнул дым, закашлялся. И поехал домой, докуривая сигарету своего мертвого друга.
Зачем Ты, Господи, отобрал у меня моего друга? Чем я провинился? Знаю доподлинно: я смертный грешник, обуянный гордыней, и меня следует наказать – но не так же! Не так же!!!
...Наш щенок тоже погиб. Через две недели после смерти Юры. Мы стали выводить собаку гулять на улицу, она отравилась крысиным ядом и издохла.
Жена плакала и часто потом говорила, что Бог не зря прибрал маленького зверя. Ведь у меня – аллергия.
Но я запрещал ей рассуждать подобным образом.
Кто может знать, зачем Бог прилепляет живое к живому? И зачем отделяет живое от живого? И зачем делает живое – неживым? Ответ сокрыт от живых. Остается одно: верить, что всех нас на той стороне ждут земляничные поляны.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Я стоял на пороге своей конторы, и мне хотелось швырнуть гранату.
Выдернуть чеку и кинуть. С небольшим замахом. Чтоб загремела, закатилась под шкаф и там созрела для взрыва. Сам же я тем временем закрою за собой дверь и побреду прочь.
Может, еще успею и сигаретку прикурить.
Или так: ставлю на пол канистру с бензином, открываю горловину, ударом ноги опрокидываю, потом быстро развожу в углу костерок из нескольких листов бумаги и опять же ретируюсь, пока смрадная, быстро увеличивающаяся лужа не дотянулась до живого пламени.
Третий вариант – обойтись без пожаров. Просто взять ближайший стул и все разгромить.
Особенно сладко уничтожать именно то, что создал сам, своими руками и головой.
Мне не по душе слово «офис». Я предпочитаю обозначать свое рабочее место как «контора». Когда убили Юру, оперативники дважды вывозили меня на место преступления. Выясняли, как я действовал, обнаружив тело. Как перешагивал, наклонялся и дотрагивался. Закончив, сажали меня в машину и будничным тоном приказывали водителю: «В контору!» Прошло пятнадцать лет, а в памяти отпечаталась всякая мелочь.
А восемь лет назад я обслуживал финансовые интересы нескольких крупных торговых воротил, гнал их миллионы в Европу через банки сопредельной Латвии – тамошние бизнесмены предпочитали говорить «бюро». Я быстро сориентировался. Господа, позвоните мне завтра в мое московское бюро! Господа дружелюбно кивали и совали розовые пухлые балтийские ладошки.
А семь лет назад меня посадили в тюрьму, и продержали там три года; в обвинительном заключении мой кабинет именовался «помещением, приспособленным для коммерческой деятельности».
Однако «контора» – звучит гораздо лучше. Отличное слово. Скромное, ненавязчиво подванивающее советской еще пылью: чернильницами, нарукавниками, арифмометрами и непременными настенными лозунгами типа «Социализм – это учет».
...За неимением гранаты и емкости с легковоспламеняющейся жидкостью я громко выругался. Нецензурные звуки вольно прогулялись по пустому помещению и затухли. Протяжный крик выбил воздух из нижнего отдела легких, и я уловил то, что обычно не чувствую: свой собственный стойкий многодневный перегар. Однако стало легче.
Тяжелое, ярко-багровое январское солнце вдруг осветило комнату особенным образом, и стало видно, что столы и экраны компьютеров покрыты тонким слоем пыли.
Последние несколько недель здесь никто не работал.
На стене висела огромная картина, высокохудожественно изображающая фасад двухэтажного капитального гаража. Еще полгода назад я всерьез собирался его построить. Напротив, в опрятной рамке, пребывал Юрин портрет. А у хорошего портрета, как у православной иконы, есть особенность: где бы ты ни находился – в стороне или непосредственно перед изображением – глаза смотрят прямо на тебя. Под тяжелым взглядом зрачков покойного друга я немного отрезвел, подобрался, сделал несколько шагов вперед и стал собирать манатки.
Предполагалось, что я сяду в этой конторе, как очень реальный босс, и стану руководить стройкой, одновременно продавая всем желающим нужное количество квадратных метров и манипулируя бухгалтерами и секретаршами. Предполагалось – но не получилось.
С одной стороны, это была мучительная, на скрежете зубов, попытка состояться. С другой – чистая авантюра. Или даже блажь.
Может, не совсем авантюра. Когда-то, семнадцатилетним сопляком, я год проработал плотником-бетонщиком. И еще год – уже в зрелом возрасте, после тюрьмы, – каменщиком, сварщиком и кровельщиком. Дорога из-за решетки в строительный бизнес типична для мужчины. Скажем, в той, образца восемьдесят седьмого года, бригаде едва не половина работяг имела за плечами судимости. В стране развитого социализма людей с пятном в биографии не брали на работу в приличные места. А вот месить раствор и забивать гвозди – пожалуйста.
К тому же я с детства имел перед собой положительный пример в виде собственного родителя, умевшего делать руками решительно все. Строгать, пилить, резать, паять, клепать, ковать, крутить гайки, забивать сваи и отличать переменный ток от постоянного. Папа, в частности, знал секрет загадочных глаголов «проштробить» и «расшабрить» – в детстве они казались мне то ли изысканными ругательствами, то ли именами неведомых таинств. Правда, уже через пару месяцев после старта трудовой карьеры, когда я примерил ватник и оранжевую каску, священный язык строителей зданий и сооружений стал мне ясен. Тем более, что состоял не столько из терминов, сколько из крепких выражений. На хуя до хуя нахуярили? Расхуяривайте на хуй! Ебал я такую ебаную еблю! Этот пиздюк пиздит так, что я опизденеваю от его пиздежа! И так далее.
Армия. Университет. Развал самой большой в мире страны. Юра на белом автомобиле. Его смерть. Одиночество. Отважно начатые и благополучно лопнувшие бизнесы. Разнообразные партнеры и компаньоны. Большие деньги. Лефортовский изолятор. Тюрьма Матросская Тишина. Исход на волю. Долги и бедность. Опять стройка – как способ заработать на жизнь. Новые отважно начатые бизнесы.
И вот однажды – мне сравнялось тридцать три – черт надоумил меня затеять настоящее капитальное строительство.
Безусловно, стать строительным боссом мне будет легко, рассуждал я. С одной стороны, я знаю, что такое опалубка и нивелир. С другой – хорошо разбираюсь в финансах. С третьей – у меня есть свободное время, силы и энергия, а также возможность не переживать из-за куска хлеба на семейном столе. Я привлеку заемные средства. Немного. Чтобы начать. А дальше само пойдет. Подберу объект, который мне по силам, и погружусь в работу. Немного смущает то, что я никогда не построил с нуля даже курятника. Но не беда. Найму толкового помощника. Возможно, не разбогатею – но и не прогорю. Девелоперы не прогорают. В крайнем случае, остаются при своих.
Ах, Андрюха, голова – два уха! Всю жизнь, сколько себя помнишь, ты лезешь не туда, где выгодно, тепло и сладко, а туда, где интересно. И, кстати, не считаешь это недостатком. Жаль только самых близких – жену и родителей. Им постоянно приходится за тебя переживать. Даже страдать из-за твоей запредельной самонадеянности. А ведь когда-то ты мечтал положить жизнь ради счастья тех, кого любишь. Вот, уже полжизни прошло – и что же, добыл ты хоть горсть, хоть чайную ложечку счастья?
Вряд ли, вряд ли.
Постепенно созрела идея гаража. В черте города. Два уровня. Сорок восемь машиномест. Скромно, но со вкусом. Возникла организация с уставом и печатью – заказчик и инвестор будущей стройки. Отыскались знакомые среди чиновников, обещающие помочь с поиском подходящего места. Приобретя два костюма и четыре галстука, я стал проводить неделю за неделей в походах по кабинетам, ловко делая вид, что у меня есть деньги. Землеотвод, генплан, топосъемка, градопроработка – солидные, весомые, дорогостоящие словечки летали между мною и моими собеседниками, как шарики в пинг-понге. Деньги, кстати, нашлись. Под серьезное дело они всегда отыщутся. Я расхаживал гоголем и приобрел третий костюм. Наконец инвесторы отслюнявили капиталы: действуй!
На кураже я взял еще и банковскую ссуду. И рванул вперед и выше. Смета. Архитектор. Проект. Опять походы по кабинетам. Восемнадцать инстанций. Вдруг показалось, что все получится.
Не прошло и года, как я обнаружил себя надутым от осознания собственной значимости арендатором выгодно расположенного земельного участка. Город Москва давал мне, тридцатитрехлетнему сомнительному типу без высшего образования, ранее судимому, целых полгектара. Чтобы там возник полезный обществу дом.