За окном глухой шум. Там, внизу, оживленная улица. По ней день и ночь несутся автомобили. Куда несетесь? Отдавать долги? Делать новые? Давайте, ребята. Вперед. Попутного вам ветра. Сам я иду спать. Счастливый момент, поистине исполненный глубокого смысла для всякого, кто способен придать всякому глубокий смысл.
Ночью мне приснились гробы и сугробы.
4
Проснулся в десять часов. То ли пьяный, то ли трезвый; то ли оклемался, то ли нет; то ли восстановил силы, то ли израсходовал последние. Однако утро есть утро. Хочешь не хочешь, а надо вставать и функционировать.
Несколько минут валялся, уставившись в потолок. Подождал, пока совместятся и отождествятся меж собой мои многочисленные тела – физическое, астральное, ментальное и какие там еще есть. Далее попытался побороть прогрессирующую алкогольную амнезию и припомнить вчерашний вечер.
Вроде бы – мирно нажрался. Затем почему-то вспомнил старого друга, покойного Юру. И вспомнил как-то ведь по-особенному, очень крепко вспомнил, зримо, четко. Вообразил въяве. Зачем-то именно вчера, черным, зимним городским вечером, когда за бортом минус двадцать пять и затемненные окна ресторана покрываются изнутри тонким слоем белесого инея, он, Юра, Царствие ему Небесное, мне особенно понадобился.
Помню, беседовал. Обменялся репликами. Даже пытался угостить выпивкой.
Помню, появление друга испугало меня, но и помогло, вылечило, как-то зарядило некими новыми энергиями, свежими вибрациями.
Помню, шагал из кабака, в говно убитый, но внешне адекватный, и неожиданно для себя задрал какого-то смуглого мальчика замысловатой окраинной национальности, и хотел было его поломать, свернуть шею, урыть, отмудохать, наказать хама, болвана и сопляка за невоспитанность и дерзость – но тот грамотно ретировался... И было мне странно и неуютно, как будто вовсе не я собирался затеять драку, а кто-то другой, молодой, сильный и ни в чем не сомневающийся, безрассудный и дерзкий... чуть ли не сам Юра...
Помню, опять явился мне покойный друг, и показался он мне, в своих древних, образца девяносто первого года, понятиях, очень недовольным. Якобы не того он, Юра, от меня ожидал, и выглядел я в его глазах мягкотелым слабаком. Якобы протух я и завял, не стал тем, кем хотел, обрюзг и в целом попросту проиграл...
Отважно откинув одеяло, я встал и поежился. Квартирка не сохранила вечернего тепла.
Варю кофе. Из морозильной камеры извлекаю пластиковую лохань, доверху наполненную кубиками льда. Две чашки кофе и ведро со льдом – непременные атрибуты всякого моего утра. Нельзя ликвидировать алкогольную отечность иначе как погрузив морду в лед. Хороший метод, имеющий, однако, побочный эффект в виде никогда не прекращающегося насморка. Но лучше быть сопливым, нежели опухшим.
Телевизор, магнитофон, радио не активирую. Люблю и ценю тишину. В последние годы в моем городе она, тишина, превратилась в чрезвычайно дефицитный товар. Иди найди тихое место в пятнадцатимиллионном Третьем Риме. Только поздним утром, в собственном жилье, когда жена уже убежала на работу, а сын – в школу.
За окном все та же смертельно надоевшая московская хмарь и хрень, в нескольких местах перечеркнутая серыми дымами, вертикально поднимающимися из заводских труб.
А что ты хотел увидеть, придурок? Пальмы, солнце, океанскую волну и белый парус на горизонте? Извини, не завезли.
Налил горячую ванну, погрузился, содрогнулся в ознобе. В положении лежа долго чистил зубы, вспоминая два места, где я провел годы и где не бывает ни ванных комнат, ни ванн: армейскую казарму и следственную тюрьму.
В казарме, помнится, имелся у нас отдельный небольшой отсек – «сушилка». Там, в грубо обделанном кафелем закутке, на мощных ребристых радиаторах, всякий воин мог свободно расположить свои портянки и сапоги, дабы просохло и оттаяло; и в шесть утра, когда начнется новый трудный день, когда просигналят «подъем», зевающий и почесывающий подмышки контингент бойцов первым делом семенил именно туда, в «сушилку». Что может быть сладостнее, нежели ранним зимним утром ощупать грубыми пальцами личные кирзачи, отменно нагретые подле раскаленной батареи центрального отопления, а ведь рядом имеются еще и портянки – голубоватая теплая фланель, прямоугольники ткани, пропитанные юным потом юных ног... оберни ступни, суй их в раструбы сапог, шагай себе на завтрак и размышляй о том, что дембель – неизбежен...
С сожалением вылез из горячего озерца и изучил себя в зеркале.
От предков мне досталось узкое, сухое, легкое тело. Регулярными упражнениями его в каких-нибудь полгода можно довести до идеальных пропорций. Пренебрежение физической культурой, наоборот, стремительно превращает меня в подобие Кощея. Что поделать – быстрый обмен веществ. Время от времени, раз в год примерно, я вспоминаю боевую спортивную юность, ныне далекую – когда кулаки не ощущали боли, а живот был подобен камню, – и возобновляю тренировки. Организм благодарно отзывается, плечи едут вширь, икроножные мышцы начинают щекотно беситься, иной раз норовя подбросить своего хозяина едва не до потолка. Однако потом происходит очередной стресс, и запой, и непременные ежесуточные полторы пачки сигарет – на данном этапе своей жизни я типичный Кощей. Убить умею, а сильно ударить не могу. Для непосвященных – парадокс; для тех, кто в теме, – печальная истина.
Грубо тру полотенцами кожу. Нет, ребята, хрен вам всем. Я еще в силе. Пока не выдохся. Если надо – пробегу на руках стометровку. Только дайте две недели, чтобы вспомнить, как это делается.
Но не дает мне мир эти две недели. Мир говорит – иди и работай.
Утренний туалет увенчивается бритьем, опрыскиванием лица одеколоном и, наконец, процедурой выдергивания волос из ноздрей. Болезненное, но полезное действо. По его окончании вытираю выступившие слезы и ощущаю себя полным живительной злости.
Важно отличать злость от злобы. Злость продуктивна. Она мобилизует. Злость – это состояние, тогда как злоба – качество. Злые люди либо разрушают, либо создают, в любом случае – действуют. Тогда как злобные способны только шипеть и завидовать.
Из ванной в кухню прошел если не свежим и бодрым, то, по крайней мере, полностью проснувшимся. Тут же появляются первые связные мысли, касающиеся настоящего момента, и эти мысли – о необходимости опохмела. Но здесь важно соблюдать основные правила, первое из них – не спешить. По опыту известно, что тремор накрывает меня через час-полтора после пробуждения, так что время еще есть, и я снова затеваю кофе.
Выкуриваю сигарету.
Второе правило: крайне желательно похмеляться именно тем, что пил накануне. В моем случае – коньяком. Третье правило: пить залпом, не вдыхая запах, иначе может стошнить. Четвертое правило: закусывать. В моем случае – позавтракать.
Продвинутому алкоголику еда не требуется; однако сытый человек (в моем случае – плотно закусивший человек) не так сильно распространяет вокруг себя аромат спиртного, столь нелюбимый ханжами, автоинспекторами и женщинами. Завтракать – надо.
Торопиться мне некуда. Я сам себе хозяин, сам на себя работаю. Такова моя привилегия, отвоеванная годами упорного труда. Теперь я совладелец собственной фирмы. Хочу – иду и занимаюсь делами. Не хочу – сижу дома и кино смотрю.
Денег, правда, негусто. Я – посредник. Мой основной бизнес – промышленное оборудование. Запчасти для насосов, качающих нефть. Компаньон занимается покупкой и продажей, на мне – финансы и бухгалтерия. Делаем две-три сделки в месяц. Моя доля – примерно три тысячи долларов. Иногда – две. Иногда – пять. Но мне хватает. Любовницы не имею, по ночным клубам не хожу, кокаин не нюхаю, казино не посещаю. К золоту, бриллиантам, спортивным автомобилям, мотоциклам, катерам, яхтам, горным лыжам и аквалангам равнодушен. Одежда, шмотки? Ну да, висят в шкафу несколько хороших костюмов, дорогих галстуков и рубах. Но то не одежда, а спецодежда.
Мне скажут: что-то ты, чувак, какой-то странный. Мутный. Нетипичный хлопец. Вроде бы еще молодой, неглупый – а ничем не интересуешься, ничего тебе не надо...
Ну, во-первых, моя работа, при всей ее кажущейся простоте, занимает по десять-двенадцать часов в день. Позвонить, договориться, поторговаться, а то подъехать для личной беседы; подготовить сделку, принять деньги, отвезти деньги, нарисовать документы, заплатить налоги – в итоге, приходится еще и выходные прихватывать.
Во-вторых, у меня дом, жена и сын. Квартирная плата, перегоревшие лампочки, двойки в дневнике и т. д. и т. п.
В-третьих, признаюсь – да, есть скелет в шкафу. Имеется стыдная страстишка. Мараю бумагу по ночам. Сочиняю романы. Не знаю, почему. То ли хобби, то ли проклятие.
Много лет я пытался не писать. В юности – да, сочинял запоем. Мечтал о литературной карьере, с этою же мечтой и поступил в университет. Но впоследствии все похерил, презрел и забросил. Стал деньги делать. Были паузы по два или два с половиной года, когда я не родил ни строчки. Затем – уже после тюрьмы, на четвертом десятке – пришлось с грустью себе признаться, что не писать я не могу. Желание писать меня изнутри жжет и мучает, толкает и насилует. Вне всякого сомнения, я хронический графоман...
В-третьих, признаюсь – да, есть скелет в шкафу. Имеется стыдная страстишка. Мараю бумагу по ночам. Сочиняю романы. Не знаю, почему. То ли хобби, то ли проклятие.
Много лет я пытался не писать. В юности – да, сочинял запоем. Мечтал о литературной карьере, с этою же мечтой и поступил в университет. Но впоследствии все похерил, презрел и забросил. Стал деньги делать. Были паузы по два или два с половиной года, когда я не родил ни строчки. Затем – уже после тюрьмы, на четвертом десятке – пришлось с грустью себе признаться, что не писать я не могу. Желание писать меня изнутри жжет и мучает, толкает и насилует. Вне всякого сомнения, я хронический графоман...
...Вернемся в текст. Доходы мои можно обозначить как средние. И сам я – средний, с какой стороны ни посмотри. Не высокий и не низкий, не толстый и не тонкий, не урод и не красавец. Вот – овладеваю наукой жить по средствам. Уже овладел. Последние два года все излишки, сбережения и накопления уходили в стройку, в проклятый гараж. Но сейчас, очередным январским утром, я предпочитаю об этом не думать. Противно.
Уже почти полдень. Пора идти. В глаза – визин. В ноздри – семакс. В рот – мятная конфета. Костюм, рубаха, часы, носки, галстук, поверх всего – модный дубленый пальтуган. Шарфы и шапки я не применяю с пятнадцати лет, а вот перчатки уважаю, потому что кисти рук основательно поморожены еще в армии. В сильные холода тыльные части ладоней неприятно ноют.
Короче, наш бизнесмен готов к бою. Оснащает себя бумажником, телефоном, авторучкой. Нормальный, опрятный, весьма достойный мужчина. Моложе средних лет. Уверен в себе. Чуточку пьяноват, но сейчас он выйдет на свежий воздух, в минус тридцать, и протрезвеет до нуля.
Ключи, сигареты, зажигалку он кладет в кейс. Набивать мужской мелочью карманы брюк – ужасный моветон.
Правильно опохмелившийся, сейчас он почти весел и шагает бодро. Едет в лифте. Вежливо здоровается с консьержкой. Возле двери, ведущей непосредственно на улицу, задерживается. Рядом есть окно – через него с предельной внимательностью изучает двор. Высматривает подозрительные автомобили. Незнакомые. С затемненными стеклами и работающими моторами. Стоящие удобно – носом к выезду на улицу. Тревожные. Машины соседей давно известны, даже их номера выучены наизусть. Чужаков же следует опасаться. В портфеле – сумма, достаточная для того, чтобы трое-четверо отважных уголовников безбедно жили на протяжении нескольких месяцев, не отказывая себе ни в чем. Когда-то покойный Юра грезил о таком варианте. Намекал друзьям и знакомым, что хорошо заплатит за информацию. Одинокий коммерсант, скромно пересекающий малолюдный двор в обнимку с портфельчиком, битком набитым деньгами, – удобнейшая жертва для налетчика. Не жертва, а мечта.
Солнце в последние годы, кажется, напрочь покинуло столицу моей страны. Смог, дым сотен фабрик, выхлопы миллионов автомобилей – желтые лучи больше не ласкают эту часть суши. Осень, зима, ранняя весна осуществляются в декорациях, окрашенных разными оттенками серого, при низком, давящем, плотном небе.
Безрадостно, мрачно, зябко. Машины не заводятся. В метро беспощадные сквозняки готовы враз защекотать любого до насморка и ангины. Граждане сплошь «продрогши» и «выпимши».
Тухло, кисло, скользко. Пар изо ртов, головы втянуты в плечи, руки в карманах, воротники подняты. Варежки, перчатки, багровые носы. Сопли, иней, мороз. Дворники истово скребут железными лопатами сухой голубой снег. Деловая активность стремится к нулю. Продавцы незамерзающих жидкостей для омывания лобовых стекол автомашин азартно подсчитывают барыши. Удачно вышедшие замуж женщины гордо щеголяют в шубах. Студенты, вибрируя, кутаются в поддергайки на рыбьем меху.
Кое-кто в валенках. Кое-кто в зипунах и кроличьих шапках. Кое-кто вообще не вышел на работу: в шесть утра термометр упал до минус тридцати четырех. Даже на зоне в такую погоду могут актировать день...
Школьники ждут, что учебу отменят.
Холодно, очень холодно.
Но я не такой, мне погоды нипочем, и машина моя стоит в тепле, и никакой мороз не в силах отменить мой график, и сам я привык, и отрицательные температуры мне не мешают.
Утренний выезд из подземного гаража – возможно, лучшие минуты всякого дня. Особенно зимой. Маленький пароксизм любви к комфорту. Не надо соскребать с машины снег. Не надо беспокоиться – заведется или не заведется после морозной ночи. Просто отомкнуть дверь, небрежно зашвырнуть внутрь портфель, сесть – и вперед. Январская стужа наблюдается через надежное стекло, как некий аттракцион. Нет, Юра, ты не прав. Кое-чего я все-таки достиг. Избавлен от главного шоферского кошмара: холодного запуска.
Выкатываюсь на дорогу. Автомобиль мой – черный, громоздкий и вместительный. Правда, не новый. Но выглядит, почти как новый. Грузовики притормаживают, пропуская меня вперед. Уважают. Благодарю, мужики! Когда-нибудь у каждого из вас будет такая же карета. Прочная, безопасная и мощная. Искренне желаю...
– Согласен, – сказал Юра. – Бричка твоя некислая. От неожиданности я едва не выпустил из рук руль.
– Я думал, ты исчез.
– Как исчез, так и вернулся.
– Что тебе нужно? Друг засмеялся.
– Побыть рядом.
Ну и ладно, подумал я. Пусть побудет, если хочет. Мне не жалко. Даже любопытно. Главное – держать его под контролем.
В отличие от меня – мрачного серолицего абстинента – Юра был возбужден, одухотворен и весел. Его глаза сильно блестели. Ни на секунду не переставая работать нижней челюстью, он пожирал взглядом проносящиеся мимо вереницы домов и группы суетящихся граждан. Вертел головой, как турист.
– Город изменился, – сказал он.
– В какую сторону?
– Я пока не понял. Наверное, в лучшую.
– Да. С тех пор, как ты погиб, здесь стало чище и ярче.
– Фигня это все – «чище», «ярче». Лица у людей другие.
– Расскажи, – попросил я. – Интересно. Тебя не было пятнадцать лет. Что ты увидел в лицах? Только подробно говори. Как журналист.
– Я такой же журналист, как ты – строитель гаражей. Никакой. А лица – новые. Более открытые. Свежие. Жизнерадостные. Улыбки, положительные эмоции...
– Людям дали больше жизни.
Мой друг поерзал, поудобнее пристраиваясь на кожаных подушках.
– И, кстати, все выглядят молодо.
– А старики теперь в основном по домам сидят. Средняя пенсия равняется цене одной пары приличных ботинок.
– Это плохо.
– Хуже, чем плохо.
– Кстати, ты едешь, как дурак. Помнится, в мое время ты совсем по-другому ездил. Меньше ста верст не выжимал.
– Это было давно, – буркнул я, задетый за живое.
– А сейчас что? Протух? Под дедушку косишь? На тебя жалко смотреть. Шестьдесят километров в час, ремнем пристегнулся, все окна закрыл... Разве на такой машине так рулят?
– Я рулю так, как позволяют обстоятельства.
– Да ладно! – с чувством воскликнул призрак из прошлого. – Ты пытаешься проканать за добропорядочного. И у тебя это не получается. Мы сами себе создаем свои обстоятельства! Давай, брат, надави на гашетку! Вруби музон! Открой форточку, чтоб все чувихи видели, какой ты козырный чувак! Давай!
– Прекрати.
– Или лучше дай я поведу!
– Еще чего. Ты и водить толком так и не научился...
Тут в мое лицо ударили лучи выскочившего из-за туч солнца, я на секунду зажмурился, а когда открыл глаза – Юра уже сидел на моем месте. Момента подмены я не заметил.
С гениальной стремительностью он разобрался с многочисленными кнопками и рукоятками панели управления. Через секунду оба передних окна моей машины оказались открыты, а из динамиков загремели, мощно сотрясая воздух в радиусе не менее ста метров, тугие гитарные басы и фальцетные взвизги какого-то американского певца (или певицы – по их нынешней жизни и не разберешь).
Мотор загудел, словно шмель-убийца.
Дорога в это морозное утро показалась мне тяжелой, сложной для вождения – лед, снег, смог, пробки – но я понесся, как бомбардировщик, словно какой-нибудь «Энола Гей», везущий первую в мире атомную бомбу по адресу «Япония, город Хиросима».
Ледяной воздух – сухой, как бумага, – ворвался в салон, обжег мое лицо.
– Вот так мы ездили! – выкрикнул Юра поверх бешено гремящих аккордов.
Нескольких подрезал. Еще двоих или троих обогнал по встречной. Пару раз едва не занесло, но Бог миловал. Настырно смещаясь из ряда в ряд, подтормаживая и атакуя, активно оперируя как ручным, так и ножным тормозами, пролетая перекрестки на красный свет, раз-бибикивая дураков, я мчался, как полный идиот, – и вдруг остыл, потух, пришел в себя. Опомнился, стормозился, влился в поток, и черное мое авто вновь покатилось с буржуазной плавностью.
– Ну тебя к черту, – сказал я. – Зачем ты меня керосинишь? Мне твоих экстремальных заморочек не надо. Я еду к цели. Туда, куда мне надо. Цель, и только цель, диктует порядок движения. Умоляю тебя – исчезни. Ты мне мешаешь.
– Ладно, – кивнул друг и сделал примирительно-успокаивающий жест. – Исчезну. Дай мне пять минут. Напоследок.