— Она называется «испанка», — пояснила Маша.
Я представила себе испанку в виде ветчины и прокомментировала:
— Трагическое название.
— Трагическое было бы, — не задумываясь, возразила моя подруга, — если бы писалось в два слова и через «з».
Я фыркнула и пролила чай. И так всегда в этом семействе! Впрочем, чего ждать от Маши, если ее десятилетний племянник недавно в школе на просьбу учительницы привести пример слова с приставкой «пред» гордо написал на доске «предурок»?
Я похихикала еще немного, пока Маша не затронула действительно трагическую тему.
— Слушай, ты вправду следующие две недели не собираешься ходить в театр? Ну, во время твоей дурацкой конференции?
Я вздохнула:
— Не знаю. Впрочем, у меня есть план.
— Какой?
— Я попросила в качестве подопечных выделить мне японцев. Чтобы я отвечала именно за их развлечения.
— И — что? Тебя прельстила их высокая технология?
— Как что? — удивилась я. — В Японии очень ценят русский балет.
Маша схватывала на лету:
— Надеешься заманивать японцев в театр и ходить вместе с ними? Да, Юсупову нечем будет крыть. Только я все равно не понимаю, как ты намерена совмещать конференцию, учебу и работу. Ты ведь с понедельника выходишь на работу вместо коллеги? И конференция тоже с понедельника?
Я кивнула:
— Ну, учебу придется пока пропускать. Буду ходить попеременно на работу и на конференцию. Я уж и сама не рада, что согласилась подработать, но деньги-то нужны…
— Да, — хмыкнула подруга, — особенно если учесть, что в ближайшее время их, похоже, не заплатят. Так что вместо заработка ты, наоборот, дополнительно потратишься на проезд.
— Увы, — вздохнула я.
Проезде наши дни действительно дорог, и в связи со сложившейся ситуацией передо мной часто стояла дилемма — либо я ем, сколько хочу (а хочу много и разнообразно), либо выезжаю из дома. Желудок настраивал в пользу еды, чувство долга — в пользу поездок. Проигрывая в честной борьбе (знайте интеллигентного человека!), несчастный желудок брал свое в снах, упорно навязывая мне гастрономические темы.
Но не в моих правилах долго унывать.
— Ничего, скоро Эрьяр пришлет миллион евро, — мечтательно сообщила я.
Маша была в курсе моих контактов с французским ученым и с сомнением добавила:
— Если только он не потребует с тебя миллион евро штрафа.
— Потребовать он может все что угодно, да получить их с меня не сумеет, — констатировала я с большой радостью. — Так что есть выгоды и в моем материальном положении. И вообще, правильно говорят: сейчас время больших возможностей. Видишь сколько возможностей обогащения! Первый — подработать. Правда, денег не платят. Второй — получить от Эрьяра. Правда, он тоже не заплатит, но это неважно. Еще я подумываю о том, чтобы выйти с кистенем на большую дорогу. Способ номер три.
— Зная тебя много лет, — предупредила Маша, — могу гарантировать, что ты потеряешь по пути кистень.
— Разве сейчас богатые ходят по большой дороге? — сообразила я. — Они ездят в банки. Так что надо стоять с кистенем на пороге банка. А там обычно уже кто-нибудь стоит. Швейцар или охранник. Придется давать взятку, а на нее нужен первоначальный капитал. Так что этот способ не для меня. Хотя вообще-то перспективный.
— Напиши детектив, — посоветовала Маша. — Говорят, это единственный жанр, в котором авторы сейчас хоть что-то зарабатывают.
— Крутой детектив? — заинтересовалась я.
— Необязательно. Если есть крутые детективы, должны быть и детективы всмятку. Твой наверняка будет всмятку.
— Можно еще написать детектив в мешочек. А еще лучше — книгу под названием «Сто способов обогащения». С руками оторвут! У нас пока набралось этих способов сколько?
— Книга «Сто способов обогащения» — пятый, — бодро отрапортовала мне подруга. — Осталось девяносто пять.
Я вспомнила о чудесном преображении моих старых кроссовок в новые туфли.
— Есть еще способ, но в него никто не поверит. Понравиться эльфам, и они щедро тебя одарят. Как меня.
— Все-таки склоняешься к эльфам? — обрадовалась Маша. — Правильно. Это лучше, чем злодей Стэплтон со своей собакой. Кстати, он тебе больше не попадался?
— Кто?
— Бородач.
Я задумалась:
— Ну не знаю. Может, и попадался. Я не вглядывалась. И вообще, сама не знаю, чего я к нему привязалась. Конституцией не воспрещается быть бородатым. Но эльфов я в свою книгу все-таки не включу — не поверят. Как всегда, именно то, что произошло на самом деле, кажется самым невероятным!
К сожалению, идеи обогащения мне пришлось временно отложить в связи с выходом на работу. Признаться, я несколько волновалась — все-таки никогда раньше не читала лекций, лишь вела практические занятия, а последнее считается легче. Справлюсь ли? Надо составить хороший конспект. Надо постараться тщательно его выучить, чтобы не заглядывать в бумажку. Надо… Ох и забот же у меня!
Войдя в лекционную аудиторию, я прежде всего внимательно осмотрела потолок. За последние годы у меня выработался рефлекс: на работе первым делом поднимать очи горе. Возможно, студенты полагали, что я молюсь об их успехах, однако все объяснялось куда менее романтично. Помещению требуется ремонт, а денег на него нет. Ну, положим, дырки в стенах меня не особо смущали — дырки себе и дырки… С ними даже веселее, особенно если в соседней аудитории предмет был гуманитарный. Нам на психологии говорили, что занятия надо разнообразить. Вот для разнообразия и слушаем во время пауз, как употребляется герундий.
Проблема потолка волновала меня куда сильнее. Особенно с тех пор, как однажды он обвалился прямо перед моим носом. И если бы ученик с первой парты не стоял в тот миг у доски, боюсь, не имел бы возможности постоять у нее больше никогда… Конечно, этот эпизод послужил наглядным аргументом в пользу активного участия студентов в учебном процессе, но все же я предпочла бы, чтобы такое не повторялось. По крайней мере до тех пор, пока нам перед занятием не станут выдавать каски.
Потолок в моей лекционной аудитории, разумеется, оставлял желать лучшего, однако мог бы быть и хуже. Я решила, что ближайшее время он продержится. Главное, не говорить слишком громко. Конечно, жаль, что мне не придется продемонстрировать зычный голос, выработанный на фонационном тренинге, однако жизнь дороже славы. Гораздо интереснее потолка оказалась доска. В ее средней части красовалась дырка, весьма внушительная по размеру и причудливая по форме.
Сразу скажу, что с течением времени эта дырка почему-то увеличивалась и к концу семестра разрослась неимоверно. Уж не знаю, в чем тут дело. Я лично доску не грызла. Возможно, студенты отдирали кусочки с обрывками моих записей себе на память или надеялись впоследствии использовать их в качестве шпаргалок. Или поработал жук-древоточец. Нет, жук исключается. Говорят, насекомые не переносят низких температур, а температура в нашем институте не превышала уличную. Иногда мне даже чудилось, что была несколько ниже. Как вы сами понимаете, по причине отсутствия финансирования у нас почти не топили. Впрочем, справедливости ради должна отметить, что ветер на улице был все-таки сильнее, нежели в здании, а без ветра любой мороз вполне переносим. Конечно, студентам неудобно писать в перчатках, но ведь трудности только закаляют!..
К сожалению, все перенести способны лишь люди. Неодушевленные предметы ведут себя существенно хуже. Готовясь к первой лекции, я и представить себе не могла, какое именно мне предстоит испытание. А испытание состояло в том, что от холода перестал писать мел. Впоследствии я узнала, что умные преподаватели уносят мел домой и сушат его на батарее. Результат все равно не блестящий, однако просушенный мел оставляет на доске хоть какие-то следы. Тот же, каким стала орудовать я, провел свою тяжкую жизнь в сыром, неотапливаемом помещении, не знал заботы и тепла и в результате превратился в нечто, не очень на мел похожее. Если я давила на него изо всех сил, он царапал доску и тут же рассыпался в порошок. Если я на него не давила, он даже и не делал вид, будто пытается писать. А математика — не тот предмет, которому можно обучать устно.
Приплюсуйте сюда куцую доску, годную для употребления лишь с краев и абсолютно не сохнущую после вытирания тряпкой, а также отсутствие половины ламп, и вы поймете, что мои заботы о качестве прочитанного материала были излишними. До материала ли тут! Все мои силы ушли на борьбу с мелом, и после лекции я выглядела как самый трудолюбивый мельник, ибо с ног до головы была осыпана белым порошком. Я искренне задумалась о том, что слова «мельник» и «мел» наверняка так схожи неслучайно. Кроме того, на среднем пальце правой руки у меня образовалась кровавая мозоль. Не приходится удивляться, что труд лектора считается более сложным! Ведь на практических занятиях хотя бы иногда можно заставить писать студентов…
Конечно, понемногу я приспособилась. Дома я забила мелом батарею, к восторгу моего попугайчика, явно решившего, что это камни для заточки клюва. Поскольку раньше такими камнями он упорно считал мои янтарные бусы, я оказалась в выигрыше.
Что касается досок, то в других аудиториях дело обстояло лучше. Во второй моей лекционной аудитории проблема была только в том, что доска прикреплялась к стене лишь сверху и при любом прикосновении страшно громыхала. Ну и что! Я одной рукой писала, а другой придерживала доску. Поначалу, правда, болели мышцы, но это, говорят, полезно. К тому же мне явно требовалось хорошенько накачаться для третьей аудитории. Там была прекрасная огромная доска, которая ездила вверх-вниз. Вниз она ехала довольно туго, зато вверх иногда улетала самопроизвольно. В таких случаях мне приходилось слегка подпрыгивать, чтобы дотянуться до ручки, а потом виснуть всем своим весом. И, натренированная второй аудиторией, я обычно весьма ловко с этим справлялась. Иногда, правда, в моей душе мелькало робкое сожаление, что у меня нет пажа. Раньше дамам держали шлейф, а теперь паж держал бы мне доску. Конечно, можно выбрать студента посильнее и обратиться с просьбой к нему… только как он в таком случае будет писать конспекты?
Даже на привычных мне практических занятиях не обошлось без сюрприза. Пока я сидела в аудитории, ожидая прихода новой, незнакомой мне группы студентов, в дверь заглянул Кубиков. Я оцепенела и попыталась сделать вид, что меня здесь нет. Что я сейчас, например, на Северном полюсе. Или на Южном. Который дальше. Похоже, попытка моя удалась, но лишь частично. Кубиков не стал входить, однако поминутно всовывал в аудиторию голову и недоуменно обозревал обшарпанный потолок с видом человека, направленного для его ревизии.
Кубиков учился у меня в прошлом году. За что судьба мне его послала, точно не знаю. Не исключено, что Бог создал его исключительно с целью тренировки моего терпения. Конечно, многие студенты не блистали в умственном отношении, но сей экземпляр превосходил всех неизмеримо. При попытке вычесть из двух три он стенал так громко, что я боялась, уж не сложится ли у проходящих по коридору мнение, будто я получила образование в застенке гестапо. Зато стоило прозвенеть звонку, роли менялись. Стенала уже я, ибо, если я не успевала мгновенно вскочить и скрыться в женском туалете, Кубиков начинал терроризировать меня вопросами. Вопросы звучали примерно так: «А это-ы-ы… у-у… того самого… блин-блин-блин?» Ответить я была не в силах и лишь робко прикрывала лицо руками от слюны, обильно Кубиковым разбрызгиваемой, да пятилась. Однажды до пятилась до того, что чуть не упала в шахту лифта.
Помимо прочих радостей, мама этого героя труда работала в нашем институте и постоянно подкарауливала меня, рассказывая о неординарном характере сына и интересуясь, нашла ли я к нему подход. Она уверяла, что лучший подход — ни в чем ему не противоречить. Я решила взять это на вооружение и на очередной переэкзаменовке (естественно, с первого раза он сдать ничего не мог) предложила Кубикову самому выбрать себе вопрос. Он потребовал время на раздумье, я, разумеется, согласилась. Я настолько мечтала с ним развязаться, что была согласна на все. Так через полтора часа он бодро заявил, что ничего не выбрал и, пожалуй, лучше пойдет домой.
В результате его мать, обычно засыпающая меня при встрече разнообразными комплиментами, сообщила, что у меня нет сердца, и перестала со мной здороваться, а сына отправила в академический отпуск. Мое отсутствующее сердце возрадовалось, и я лелеяла надежду, что Кубикова не встречу больше никогда. И вот теперь он изучает мой потолок. Ох, это не к добру!
Когда остальные студенты собрались, Кубиков наконец решился. Он сунул нос в аудиторию и с подозрением поинтересовался:
— Это… у-ы… группа-у-ы… сто девяносто три… блин-блин-блин?
— Кубиков, — со вздохом ответил ему кто-то, — ты что же, до сих пор не выучил номер нашей группы? Входи. У нас тут занятия.
Лицо Кубикова вытянулось, и он с укоризной обратился ко мне:
— Вы-у-у… здесь… уы… того… блин… теперь преподаете?
Я молча кивнула, пожалев его несчастную мать, которой вновь придется начинать со мной раскланиваться, и стоически запаслась терпением.
Не успела я войти в ритм работы, как настало время долгожданной конференции. Список театров и музеев я составила заранее, равно как и краткую сводку своих научных результатов. Все это было на английском и предназначалось для вывешивания в том корпусе Математического института, где должно было проходить выдающееся мероприятие.
Этот корпус представляет собой красивый особняк на набережной и используется исключительно для подобных целей. Я пару раз бывала там в студенческие годы. Однако тогда я была лишь слушателем, а сейчас несла некоторую ответственность. В частности, я уже побегала с различными документами, кляня наивных иностранцев, почему-то полагающих, что достаточно продемонстрировать приглашение, и тебя тут же пропустят через границу, не требуя никаких других бумаг, а если и потребуют, оформить их можно будет за пять минут. В результате бумажные хлопоты легли в основном на нас.
Накануне открытия конференции мы собрались в главном здании Математического института. Мужчины упоенно обсуждали порядок докладов, и лишь Ирина Сергеевна, занимающаяся организационной частью, нервно сновала туда-сюда, воздевая руки к небесам.
— Что-то случилось? — спросила у нее я, радуясь возможности отвлечься.
— Ужас, — ответила она тоном, преисполненным такого трагизма, что я поняла: случилось, и нешуточное. — Они отказываются вешать новые шторы!
— Очень плохо с их стороны, — сочувственно согласилась я, не очень понимая, о чем речь, но реагируя на горе хорошего человека. — Почему?
— Считают, это неважно. Они не осознают, что люди, может быть, приедут в Петербург один раз в жизни и будут судить о нем по тому, что увидят в нашем институте. Ау меня там не шторы, а жуткая застиранная тряпка. И главное, новые уже полгода лежат в шкафу, а повесить некому. А эти — все про свои доклады, а до главного им дела нет!
— Опять вы про шторы! — возмутился Юсупов. — Да кому они нужны? Кто станет на них смотреть? Люди будут смотреть на доску.
— Они на все будут смотреть! Подумают, у нас разруха, раз в Математическом институте такие шторы. Или решат, что я плохой работник. Я бы и сама повесила, да вы ведь знаете — у меня головокружения, а там надо лезть на стремянку.
Вопрос вызвал бурные дебаты. Большинство мужчин стали горячо убеждать Ирину Сергеевну, что подобные пустяки математиков не интересуют. Игорь огорченно заметил, что приехал бы завтра пораньше и повесил многострадальные шторы, но должен встречать гостей в аэропорту.
Тогда повесить шторы предложила я. Не то чтобы я серьезно относилась к вопросам интерьера, но люди бывают разные. Моей маме, например, подобное переживание стоило бы бессонной ночи, а Ирина Сергеевна немногим ее моложе.
Впрочем, мама тоже нашла себе повод понервничать.
— В чем ты пойдешь? — строго спросила она, едва я вернулась домой.
— В одежде, — честно призналась я.
— В какой? — допытывалась мама.
— Не знаю. По погоде. А что?
Мама возмущенно фыркнула:
— Погода тут ни при чем! Ты не должна ударить в грязь лицом!.. Во-первых, наденешь Светино пальто. Оно очень элегантно. Только внимательно следи, чтобы ни один иностранец не увидел его подкладку..
Я вздохнула. Боюсь, моя одежда не соответствует современным европейским стандартам. При выборе между дорогим нарядом и билетом в Мариинку я неизменно выбираю второе. Однако недавно мне привалила удача. Моя подруга Света, работающая на коммерческом предприятии, сообщила, что вынесла на помойку часть своих старых тряпок и что их расхватали за пять минут. Теперь у нее был готов еще один мешок, лучше прежнего. В результате я обновила гардероб весьма симпатичными вещицами. А если их умело носить, так на вид почти новыми.
Мама между тем продолжала:
— Обязательно короткую юбку. Длинное пальто и короткая юбка — классическое сочетание. Пусть знают наших! И те самые туфли.
Обычно я предпочитаю не вступать с мамой в дискуссии по поводу одежды, но тех самых туфель моя душа вынести не смогла. И не потому, что пользоваться подарком эльфов я считала аморальным. Я уже как-то смирилась с мыслью, что это мои собственные лодочки, о которых я умудрилась забыть. Я даже поняла причину забывчивости — каблук исключал всякую мысль о том, чтобы пройти больше трех шагов.
— Я не умею в них ходить, — напомнила я.
— И нечего тебе на конференции расхаживать, — согласилась мама. — Ты будешь там сидеть, не так ли?
— А дорога?..
— Ты же не собираешься весь путь проделать пешком? А постоять в трамвае ты в них сумеешь. Ты должна появиться на конференции скромная и в то же время загадочно-женственная.