Софи вспыхнула и заметила, как у Дианы расширились глаза. Но посвящать журналистку в подробности она не хотела.
– Что значит «тебе известен только один Морис»? – Софи решила не сдаваться. – Разве среди твоих одноклассников не было Мориса? Разве среди твоих родных нет Мориса? Почему ты считаешь, что это должен быть кто-то знаменитый?
– Потому что ты постоянно темнишь. «Да», «нет», «спасибо», отбой. А так – у меня, конечно, есть дядя Морис, который живет в Редкаре. Но он счастливо женат на тете Дженет.
– Это ты так считаешь.
– Он не в твоем вкусе. В субботу вечером у тебя свидание с Морисом Беком!
– Вот дьявольщина! – взорвалась Софи. – Дернуло же его позвонить при тебе.
– Да он, наверное, обзвонился, пока тебя не было.
– Если проболтаешься – убью. Это наше первое свидание.
– Мистер Мэджик!
– Думаешь, я спятила?
– Нет, – задумчиво протянула Диана. – Он, вообще говоря, моложе, чем кажется. И красивее, чем ты думаешь.
– Еще красивее, чем я думаю? – Софи застонала в притворном томлении.
– И куда вы с ним намылились?
– Еще не знаю. Он за мной заедет. Сказал, что идти надо туда, где весело.
– Сходите на дискотеку.
– Ой, я бы с радостью, – оживилась Софи. – Можешь какую-нибудь подсказать?
– Мне нравится «Скотч», – ответила Диана.
– А это что? – спросила Софи.
– Клуб «Скотч оф Сент-Джеймс»{48}. Классное место.
– Не слишком хипповое?
– Для тебя – в самый раз. А он – знаменитость. Знаменитостям многое прощается.
У Софи вырвался все тот же стон.
– Вечерком звякнешь? Меня уже распирает узнать, как у вас пройдет, – сказала Диана.
Софи обещала позвонить и всерьез собиралась это сделать. До сих пор ей как-то не приходило в голову, что, открыв для себя массу возможностей, о которых прежде и не мечталось, она так и не завела друзей.
Первым делом им было сказано, что Морису (ну, или Софи – просто швейцар, видимо, считал, что это не женское дело) придется заплатить три гинеи за временное членство в клубе «Скотч оф Сент-Джеймс», но когда стайка девчонок из очереди дружно начала просить у них автографы, обоих тут же произвели в почетные члены. От такого мгновенного признания Морис и Софи разволновались, но, когда они вошли в зал, их просто-напросто перестали замечать. В этом пренебрежении Софи узрела что-то неуклюже нарочитое: как будто им давали понять, что они недостаточно известны или что котируются не там, где надо. Все девушки смахивали на Диану: худенькие, загорелые, в мини-юбках и с густо подведенными глазами, делавшими каждую похожей на панду. А все парни выглядели как гитаристы поп-групп или даже певцы. Софи не выделялась из толпы, а Морис – вот кошмар! – явился в костюме и при галстуке. У Софи было такое чувство, будто она и впрямь пришла на свидание к дяде Морису из Редкара, хотя тому, наверное, и не снился такой шикарный костюм.
На первом этаже располагался танцпол, на втором – бар; повсюду было шумно и дымно, в глазах пестрело от шотландки. Шотландка, видимо, объясняла название клуба или, наоборот, название клуба объясняло перебор шотландки, но ни одно из двух объяснений не достигало своей цели. Поскольку даже Софи, войдя с улицы, не могла сразу броситься в пляс, для начала они с Морисом поднялись в бар. Заняв угловой столик, они долго ждали, когда их обслужат, и в конце концов Морис сам направился к стойке.
На его стул тут же плюхнулся парень с волосами до пояса, одетый в кричащий полосатый блейзер.
– Привет, – выпалил он. – Я – Кит.
Софи улыбнулась, но называть свое имя не стала.
– Мы с тобой друзья, правильно?
– Вряд ли, – отрезала Софи.
– Ага. Ну… Значит, нет. Значит, мы с тобой не друзья.
– «Не друзья» – тоже вряд ли, – сказала Софи. – По-моему, мы вообще незнакомы.
– Вот и хорошо. Какое облегчение.
– А как это – «не друзья»?
– Скажу честно, – заговорил Кит. – Бывает, удается замутить с какой-нибудь пташкой, а потом то‑се, пятое-десятое, времени в обрез – и я фактически ей больше не звоню.
– «Фактически»? Непонятно: что такое «фактически»?
Кит засмеялся:
– Ты права. «Фактически» значит «никогда».
– Суть ясна, – сказал Софи.
– Пусть тебя это не смущает, – ответил Кит.
– Нет-нет, – сказала Софи. – Ты же не кавалер, а мечта.
Кит снова уставился на нее, ничего не понимая.
– Значит, мы друзья, точно?
– Да нет же, – ответила Софи. – И даже не «не друзья».
– Дежавю какое-то, – сказал Кит. – Как будто у меня на этом самом месте уже был в точности такой разговор. У тебя такое случалось?
– Не далее как сейчас. Вот только что.
– Мама с папой, – ни с того ни с сего выпалил Кит.
– Прошу прощения?
– Мои мама с папой тебя любят, только я не понимаю, откуда они тебя знают. И даже не понимаю, как я догадался, что они тебя знают. И любят.
Он совершенно запутался. Софи как раз понимала, какое отношение имеют к ней его родители, но не видела причин открывать ему глаза.
– Я, кстати, с ними согласен. Ты – суперская крошка.
– Спасибо.
Тут вернулся Морис, неся коктейли, но Кит даже не шевельнулся.
– Мой друг вернулся, – мягко сказала Софи. – Приятно было с тобой поболтать.
Кит посмотрел на Мориса снизу вверх.
– Этот, что ли? – уточнил он у Софи. – Честно? – Вскочив со стула, он вперился в лицо Мориса, как в зеркало, где разглядел прыщи. – Ему сколько лет?
– Вы позволите? – сказал Морис.
Она сумела сдержать смех. Иное было бы предательством и несправедливостью. Хотя Морис действительно был лет на десять старше, Кит, как показалось Софи, имел в виду даже не разницу в возрасте, а что-то другое. Морис казался здесь человеком далекой эпохи. Он выглядел фокусником из варьете, а все окружающие – обитателями другой вселенной, только что изобретенной специально для них. Софи не хотела уподобляться своему отцу, который, приехав к ней в гости, только и делал, что неодобрительно качал головой в адрес каждого моложе двадцати пяти лет, но и Кит, и другие посетители клуба «Скотч оф Сент-Джеймс» чем-то смахивали на Клайва: их лица почему-то не были отмечены печатью реальности. Ей всегда хотелось поселиться в таком городе, который дышит молодостью, но сейчас в этих молодых людях ей виделась какая-то хитреца пополам с изворотливостью.
– Шел бы ты своей дорогой, Апельсин, – бросил Морис.
– Мистер Мэджик! – воскликнул Кит. – Обалдеть! Покажите фокус, мистер Мэджик!
Морис смутился и даже, как показалось Софи, немного испугался.
– На дискотеке фокусы не показываю, – через паузу ответил он.
– А что так? – спросил Кит.
– Кит, ты сюда с компанией пришел? – вмешалась Софи. – Тебе, наверное, к ребятам пора. А то они волноваться будут.
Напрасно она разговорилась. Звуки ее голоса отозвались в закоулках памяти Кита.
– Ты – женушка! Из этого сериала! Теперь понятно, откуда я тебя знаю. Мой папаша от тебя без ума. Я тут к предкам зарулил пожрать, так они на меня зашикали, чтоб смотреть не мешал! Они же ни одной серии не пропускают. Названия только не помню. Прямо не верится. Мистер Мэджик и крошка из телика, отцовская любовь! Я – Кит из «Ярдбёрдз»{49}. Рад познакомиться.
Он протянул руку Морису; чтобы ответить ему рукопожатием, тот вынужден был опустить стаканы на стол. Софи лишь коротко помахала.
– Знаете, – сказал Кит, – я хоть ваш сериал и не смотрю, но дай-то бог, чтоб вы и дальше моих предков радовали. Ну ладно.
Очень скоро выяснилось, что «ну ладно» значит «до свидания». Кит отошел.
– Что еще за «Ярдбёрдз»? – спросил Морис, когда Кит скрылся из виду.
– Поп-группа, – предположила Софи, хотя никогда о такой не слышала. Просто ей хотелось показать, что она, не в пример Морису, разбирается в таких вещах.
Обоим было не по себе, но они в этом не признавались, а лишь поспешили разделаться с коктейлями и перешли в ресторан, где смогли посидеть в тишине, поболтать и поужинать, ничего не опасаясь. Нет, Софи не ощущала себя старушкой. Она ощущала себя юной, живой, удачливой, полной надежд и стремлений. Но работала она в легком жанре; пусть такая жизнь ей не подходила, да и Морис Бек не совсем подходил ей как спутник, она все равно была с ним в одной лодке.
В следующем месяце Софи еще трижды ужинала с Морисом. После второго свидания она пригласила его к себе на чашку кофе и разрешила поцеловать – просто хотела посмотреть, что от этого изменится; их губы еще не успели соприкоснуться, а она уже почувствовала пресловутый дурной запах изо рта, какой ассоциировался у нее с бывшей одноклассницей, Дженис Стрингер, – та, по слухам, не знала, что такое зубная щетка. У Софи не было ни малейшего желания во время поцелуя вспоминать Дженис Стрингер. За поцелуем последовала неприятная, унизительная возня, о которой в свое время предупреждала Марджори, но Морис, видимо, считал, что это неотъемлемая часть флирта. К тому времени Софи уже приготовилась объявить Морису, что их отношения себя исчерпали, но огорошить его сразу после первого поцелуя не смогла, а потому согласилась на третье свидание, заранее представляя, как весь вечер будет опять слушать истории про ассоциацию иллюзионистов «Магический круг» и про театр «Зимний сад» в Борнмуте, прежде чем приступит к нелегкому объяснению.
Ее согласие на новое свидание после злосчастного поцелуя было, к сожалению, истолковано превратно: Морис сделал ей предложение руки и сердца. Он повел ее в «Шикиз», потому что этот ресторан единственный мог претендовать на включение в Список объектов романтического и исторического значения, и там под аплодисменты собравшихся в кружок официантов сделал так, что в бокале с шампанским откуда ни возьмись появилось кольцо. Видя ее растерянное молчание, официанты быстро вспомнили, что у них есть дела в соседних залах. Софи поняла, что поводом для покупки кольца стала та неловкая возня. По всей вероятности, Морис решил, что она отталкивает его по причине старомодного воспитания. На самом же деле она просто не хотела ложиться с ним в постель.
– Номер провальный, да? – спросил ее Морис, когда они избавились от зрителей.
– Что ты, – ответила Софи. – Отличный фокус. И такой романтичный, да еще на публике.
– Уже слышу, что сейчас последует какое-то «но»…
– Мы совсем друг друга не знаем, – сказала она.
– Тебе ли меня не знать? – возразил он. – Я же давно выступаю на телевидении. А вот ты – актриса.
– При чем тут это?
– На телевидении ты – это не ты. Ты играешь роль. А я на телевидении – я и есть. Морис.
И это, к несчастью, было правдой. В жизни Морис очень мало отличался от Мориса на сцене. Из дома он всегда выходил в гриме, а на лице у него, как неисправная автомобильная фара, то и дело вспыхивала фальшивая широкая улыбка.
– Уверена: в тебе таится нечто большее, – сказала ему Софи.
– Нет, – ответил он. – В самом деле нет. Что видишь, то и получаешь. И я этого не стыжусь. Хоть тысячу лет проживи со мной в браке – я буду все тем же, кто знаком тебе по «Воскресным вечерам в лондонском „Палладиуме“».
У Софи возникло искушение в благодарность за этот вечер дать ему совет: никогда не говорить таких слов своей будущей избраннице, чтобы не довести ее до петли.
– Да, наверняка, – пробормотала она.
– Значит, ты хочешь сказать… тебе надо поразмыслить, – продолжил Морис. – А мы с тобой тем временем будем встречаться и выходить в свет. И непременно целоваться и миловаться.
У него была невыносимая привычка – вставлять в разговор такие выражения, как «целоваться и миловаться». Так говорили ее бабушка с дедушкой. В старину со сцены кафешантана вполне могла нестись песенка «Давай целоваться, давай миловаться», но невозможно было представить, чтобы композицию с таким названием сочинили «Роллинг стоунз». Или, кстати, «Ярдбёрдз», мысленно добавила она, хотя так и не послушала ни одной их пластинки. И потом: комик-фокусник – это не профессия, пусть даже его дыхание будет нежнее пармских фиалок, а поцелуи – огненными, как ядерные взрывы. Комику-фокуснику место на курортном причале. Она для того и сбежала в Лондон, чтобы таких не видеть, не слышать и тем более не выбирать себе в мужья.
– Нет, на самом-то деле я другое хочу сказать, – помолчав, решилась она.
– Вот как?
– Я хочу сказать, что размышления никуда не приведут.
– Почему же?
Морис остановил на ней серьезный взгляд. Он хотел разобраться.
– Боюсь, я тебе не подхожу.
– Подходишь. Безоговорочно. Я это знаю.
– Ну… тогда… справедливо обратное.
– Не понимаю.
Раньше она воспринимала как должное сообразительность тех, с кем сталкивалась по работе. Ей и в голову не приходило, что за это нужно благодарить; по окончании сегодняшнего вечера (правда, окончания пока не предвиделось) она собиралась искупить свое недомыслие: накупить им цветов или виски, а еще приложить открытку со словами благодарности за быстрый ум. С Деннисом, например, такого диалога просто не могло быть по тысяче причин. Прежде всего, он бы не захотел, чтобы кольцо бултыхалось в шампанском, а увидев, что она не спешит надевать его на палец, ни за что не стал бы допытываться почему. Она не хотела и не обязана была выходить за туповатого комика-фокусника, но при этом понимала, что никто бы не удивился такому ее выбору.
Как могла, она объяснила ситуацию, окончательно разбила Морису сердце и поехала домой одна.
13Когда Билл, примирившись с действительностью, перестал отмахиваться от первого известия и расстраиваться из-за второго, он пошутил, что за один месяц Тони сделался виновником двух беременностей. По мнению Тони, Билл слабо представлял, что женщина узнает о беременности лишь через несколько недель после рокового события; дабы не портить соавтору шутку, он не стал уточнять, что во втором случае отцовство сомнительно. Под подозрением оказывались и Том Слоун, и Деннис. Да и у самого Билла, пожалуй, рыльце было в пушку. Хм, отцовство. В жизни Тони оно вдруг заняло куда больше места, чем он рассчитывал.
Они с Биллом теперь арендовали более просторный офис, где можно было уединиться в кабинете и работать даже в присутствии Хейзел. Когда Джун прибежала с потрясающей вестью, она не сразу зашла к мужу, как делала раньше, если случайно оказывалась поблизости, а осталась ждать у секретарского стола, пока Хейзел докладывала о ее приходе. Тони все понял с полувзгляда.
Он вывел жену на улицу, подальше от любопытных глаз, и крепко обнял.
– Представляешь? Ты мне заделал ребенка, – выдохнула она, и Тони рассмеялся: эта фраза подразумевала насилие или, во всяком случае, решимость.
Но никакого принуждения не было. Отнюдь: были вкрадчивые речи, бесконечное терпение, многочисленные «может, завтра?», «ну, ничего» и «вроде бы, да». И только в последнее время стали происходить какие-то подвижки – по крайней мере, сложностей поубавилось.
– Нужно срочно думать о переезде, – забеспокоился Тони. – В дом с садом.
– Да подожди ты, – сказала Джун. – Срочности пока нет.
У них была квартира в Кэмден-Тауне; Джун устраивала близость к магазинам, кинотеатрам и рынку.
– В тихом, зеленом районе. Пиннер{50} вполне подойдет.
– Ты так считаешь? Даже не знаю. В любом случае, нам предстоят более серьезные испытания.
– Какие испытания?
– Прежде всего, роды. Боюсь до смерти.
– Ох, прости. Конечно.
– Потом материнство: получится ли из меня хорошая мама?
– Из тебя получится чудесная мама.
– А из тебя – самый лучший папа.
– Господи, – выговорил Тони, – а я тут о зеленых районах.
– Какие у тебя ощущения?
– Фантастические.
Фантастические ощущения сохранялись до тех пор, пока он не поделился с Биллом.
Вероятно, это был здоровый процесс, который сулил новые успехи, но они с Биллом находились на стадии размежевания. В конце рабочего дня Тони ломало, как ломало его в армии после ненавистной муштры. До сих пор у них с Биллом словно был один общий мозг, или, точнее сказать, они создали новый ум, который витал в воздухе и наполнялся содержанием, репликами, сценами, характерами, как ванна наполняется из двух кранов. Бывало, один кран работал лучше, другой хуже, порой требовалось открыть на полную мощность горячий и прикрутить холодный, но это достигалось естественно, само собой. Обсудили – написали.
Почему-то во время работы над вторым сезоном их общий мозг сделался строптивым. Теперь в кабинете сидели два человека, привязанные друг к другу талантом и обстоятельствами, пытались говорить одним голосом, но все чаще обнаруживали, что каждая реплика, каждая сюжетная линия становится объектом споров, нападок и обороны; при этом и Биллу, и Тони выпадали мелкие победы и мелкие поражения. Наверное, никакое соавторство без этого не обходится, но прежде у них такого не случалось, а перестраиваться всегда трудно.
Тони не знал, как сообщить Биллу потрясающую новость, чтобы не навлечь на себя сарказм и презрение. Билл хорошо относился к Джун, в компании они прекрасно общались. Быть может, у Тони развивалась паранойя, но он не мог отделаться от мысли, что Билл рассматривает брак как ширму, как признак трусости и приспособленчества. Раньше они с Биллом походили на два разных сорта твердого сыра. А затем Тони стал размягчаться. При этом в нем не прибавлялось остроты – он скорее превращался в плавленый сырок, нежели в пикантную голубую плесень с живыми личинками. Еще до беременности Джун он сделался мягким семейным человеком: по вечерам они включали радио, обсуждали увиденное и услышанное за день, анализировали сценарии. Пару раз в неделю ходили в кино и на обратном пути раскладывали фильмы по полочкам. Тони мог ночами напролет слушать, как Джун рассуждает о драматургии. Сама она сценариев не писала, хотя и пробовала (впрочем, ни Тони, ни кто бы то ни было другой результатов не видели), но при этом с ходу выявляла слабину, недоработку, лишние отступления и причины безжизненности сцен, которые должны искриться и бурлить. Тони полагал, что в долгосрочной перспективе дарование Джун, вкупе с их общими интересами, станет опорой их брака в большей степени, чем постельные страсти – недолговечные по определению.