– Да нет… Ничего.
Как только хлопнула дверь машины – Божедар, прикорнувший прямо на переднем сидении, моментально встрепенулся
– Пожрать есть?
Велехов передал ему пакет
– Вот смотрю я на тебя, и дивлюсь – тощий как палка, а жрешь за двоих.
– А это у меня обмен веществ такой. Я могу несколько дней совсем не есть, рус, было и такое.
– Сачок ты… – сказал сотник, вспоминая армейские выражения
– Сачок? – недоуменно переспросил Божедар – объясни, рус? При чем тут сачок, им же … мух ловят.
– Нечего объяснять. Надо ехать.
– Это в ночь, что ли?
– В ночь, в ночь…
30 июня 2002 года
Виленский край, Варшава
Летающая тарелка
На улице – пестрая, сумбурная кипень толпы, какие– то крики, плакаты – графу было ни до чего, иначе он увидел бы, что все это – по него. С ходу, выскочив за дверь, он добежал до машины, сунулся – дурниной взревела сигнализация, привлекая внимание. Выругавшись, он отключил ее, завел мотор, направил машину на толпу.
Толпы было не так много еще. Увидев несущийся на них белый ФИАТ – демонстранты дрогнули, бросились в сторону, кто-то догадался ударить по машине транспарантом, который мгновенно сломался, вслед полетели камни, презервативы с краской, один из которых сумел шмякнуться прямо на заднее стекло, залив его красным.
– Да провалитесь вы все!
Сразу за демонстрацией начинался затор, граф объехал его по тротуару, полициянты кинулись было за ним, да увязли в пробке, а так как он – ехать не решились. Если бы поймали – прав за такие маневры не видать до конца жизни.
Вывернул на широченную Маршалковскую, тоже с нарушением правил, сразу понял – не проехать, улица стоит намертво, из-за демонстраций и начинающихся беспорядков встал уже весь центр. Припарковал машину, бросился бегом – пару раз он ловил на себе взгляды людей, но не понимал, что они означают. Збаражский ему не сказал, что его фото теперь красуется во всех утренних газетах, кроме официальных и консервативных. Фактически, диссиденты и левые, которые громили и клеймили судебную систему за ее ангажированность, непрозрачность, обвинительный характер* – осудили его до суда.
В Летающую тарелку – там по случаю утра почти никого не было – его пустили без промедления, пусть там и стояли на входе вышибалы, контролируя нежелательный элемент – но его пустили, возможно потому что он был в таком диком и встрепанном виде. Елена сидела в глубине зала за угловым столиком, растрепанная и жалкая. Рядом с ней – то ли половой**, то ли еще кто.
– Что случилось?
Ответил половой.
– Пан… э… ваша дама не может заплатить за себя… и скандалит…
Злотые у графа были, отправляясь следить за паном Ковальчеком, он взял на всякий случай крупную сумму наличными, гораздо больше чем мог потратить – мало ли. Деньги у него так и лежали – мокрым комком.
– Получи. Достаточно?
– Да…
Граф схватил Елену, ни слова не говоря потащил к выходу. Она была какой-то расклеенной, жалкой, даже не пыталась сопротивляться и обзываться. От нее сильно тянуло спиртным.
Улица – самые осторожные торговцы уже закрывают свои заведения, торговля нынче может закончиться плохо. Не протолкнуться на тротуаре – улицы стоят, люди идут пешком. Снова те же взгляды…
Оглядевшись по сторонам, граф увидел приткнувшееся у самого тротуара черно-желтое такси, небритый, усатый водитель небрежно курил, сбрасывая пепел на тротуар.
– За город поедешь, любезный?
– Какой-такой город, не видишь что… а, простите, пан, будьте любезны. Доставим в самом лучшем виде.
Деньги делают с людьми чудеса…
* В этом мире и близко не было такого судебного беспредела как у нас. Процент оправдательных приговоров колебался от двадцати до сорока процентов в разных местностях и по разным категориям дел.
** официант, в те времена их так называли
– Зачем ты его убил?
Граф Ежи дернулся как от пощечины
– Что?!
Елена подняла на него больные, темные глаза.
– Зачем ты это сделал, господи… Зачем…
Граф Ежи в бешенстве вскочил – несправедливые слова бились где-то под сердцем, причиняя боль.
– Иезус-Мария и ты туда же! Как вам доказать, что я не убивал! Понимаешь – не убивал я его. Не убивал!!! С чего ты взяла, что я его убил?!
– Весь университет говорит
– Да нехай говорит, ты что – им веришь?! Им, не мне?!
В бешенстве, граф едва не выворотил кулаком кусок лепнины на садовой веранде – причудливом вооружении, сделанном в стиле древнеримского Капитолия, промежутки между колоннами которого можно было завесить легким тюлем, создавая интим. Острая боль привела в чувство – он вздрогнул, недоуменно просмотрел на сжатый до боли кулак, на разбитые костяшки, начал слизывать сочащуюся кровь.
– Я не знаю… Я ничего не знаю…
Он привез ее к себе в имение – больше было некуда. Почти километр тащил ее сюда, в эту беседку – водитель почему то не поехал дальше. Он не понимал, что происходит – мир, ранее понятный, рушился со стремительной скоростью. Единственным утешением было то, что как только у нее возникли проблемы, она позвонила не кому-нибудь, а ему.
– Ты пьяна?
– Да, пьяна! – с вызовом сказала Елена – я напилась чтобы не думать обо всем об этом! Представляешь, каково это – все же думают, что я с тобой!
– А ты не со мной?!
На этом вопросе Елена как-то сникла, сбавила обороты
– Я не знаю.
Немного успокоившись, граф подошел к ней, встал на колени
– Посмотри мне в глаза. Ну, давай же…
Они смотрели друг другу в глаза – и думали об одном и том же
– Я. Его. Не. Убивал. – раздельно и внятно проговорил граф – не убивал, понимаешь? Я его не убивал! Я никого не убивал!
Елена всхлипнула
– Тогда кто? Говорят все про тебя.
– Я не знаю! Пусть полициянты разбираются! Я его только избил!
– Избил? За что?
– А то сама не знаешь. Ты ведь у него брала?
– Что?
Граф разозлился
– Не прикидывайся! Что?! Я тебе скажу, что! Гидрохлорид кокаина, вот что ты у него брала! Наркотик! Он торговал наркотиками, за это я его избил и пообещал убить, если продолжит. Но я его не убивал! Ты хочешь продолжать?!
Вопреки ожиданиям – на сей раз вспышки гнева не последовало. Елена просто сидела и смотрела на свои руки.
– Я не знаю… Я… напилась вчера, чтобы не чувствовать…
– Что – не чувствовать?
– То… то что я чувствую к тебе.
Сколько они так пробыли, молча обнявшись – не может сказать никто. Ибо влюбленные друг в друга люди не ведают времени, и их объятья могут продолжаться целую вечность.
Потом граф Ежи встал.
– Куда ты?
– В дом. Надо кое-что сделать. Ты останешься здесь и будешь ждать меня.
– А ты?
Граф улыбнулся
– Все просто. Я сдамся.
– Сдашься?!
Он так и не понял, что происходит в городе. Понял бы – принял бы другое решение. И все бы пошло по-другому.
– Да, сдамся. Найду первого попавшегося полицейского и сдамся ему.
– Но ты же…
– Я невиновен. И поэтому мне бояться нечего. Я офицер лейб-гвардии, любое дело относительно меня будет находиться под контролем военного прокурора. Если даже здесь полиция нечестная – то там честные люди. Они разберутся. Я невиновен и бояться мне нечего. Сиди здесь, никуда не уходи.
С этими словами граф Ежи направился к старому, родному дому.
– Бронислав! – позвал он, едва переступив порог
Бронислав появился почти сразу – старый адъютант отца, так и оставшийся ему служить уже на гражданке.
– Пан граф, как же вы…
– Нет времени, Бронислав, слушай меня. Ты знаешь, в чем меня обвиняют?
– Обвиняют? – Бронислав уставился на молодого пана, и только по его взгляду можно было заключить, что он ничего не знает.
– Обвиняют, Бронислав, обвиняют. Меня в убийстве обвиняют.
– В убийстве?! – побледнел слуга
– В убийстве. Но я этого не делал. Я никого не убивал.
– Тогда как же… а что пан Тадеуш?
– Не говори ничего отцу. Я должен разобраться сам. Понял?
– Да…
– Вот так. Я сейчас уеду. Если получится, что отец будет спрашивать – скажи что все в порядке. И … там, в беседке Елена. Ты ведь знаешь ее?
– Знаю, пан Ежи…
– Она останется здесь. Не выпускай ее отсюда. Ты знаешь, что она употребляет наркотики?
Бронислав вздохнул
– Знаю…
– Не выпускай ее никуда одну. Не давай никаких денег. Если будет брыкаться – привяжи ее к кровати и все. Надо, чтобы она бросила эту дрянь, понимаешь? В городе она не бросит, только здесь. Я надеюсь на тебя.
– Да, пан Ежи… – потерянно проговорил слуга
– Выше нос. Запомни, она не должна стать такой, как раньше, она должна бросить. Пошли… заберем ее из беседки. И… держи.
В руку Брониславу лег револьвер, старик потерянно посмотрел на графа
– Я его не убивал – повторил граф – и суд разберется. Пошли.
– Да, пан Ежи…
Дальнейшее – было проще простого. Он просто вышел пешком из поместья и дошел до ближайшего селения. Там он и сдался местному исправнику, пришел и сказал, кто он такой. Через час его забрала приехавшая из Варшавы на трех машинах группа. Полиция, равно как и другие системы власти – на тот момент еще работали…
01 июля 2002 года
Где-то в Туркестане
Операция "Литой свинец"
Оперативное время минус ноль часов пятьдесят минут
Все было готово, проверено и перепроверено. Все те, кто должны были находиться на своих местах – находились на своих местах. Всё то, что должно было находиться на своих местах – тоже находилось на своих местах, заправленное, вооруженное и готовое к немедленному боевому применению. Время слов прошло, настало время дать высказаться оружию.
Первым в воздух поднялся тяжелый беспилотный бомбардировщик, у которого, по причине секретности не было даже названия, в документах его называли "Факел" или "Изделие-2010". На сей раз погода в месте запуска в Прилуках была прекрасной, и ничто не помешало тяжелому самолету-носителю поднять огромное летающее крыло на высоту старта. Отстыковавшись, Факел начал самостоятельный полет, неся в своем чреве две ракеты Росомаха, которые разрабатывались специально под бомболюк этого бомбардировщика, весили три с лишним тонны и могла поразить цель, находясь на удалении до пятисот километров от нее. В крыльевых бомболюках ждали своего часа два проникающих планирующих боеприпаса весом в одну тонну каждый, один со спутниковым наведением на цель, второй – с комбинированным, телевизионно-радиолокационным. До рубежа старта самолету этому предстояло преодолеть не одну тысячу километров.
Еще ночью, на аэродроме "Мары-северный", одном из ближайших к границе аэродромов инженеры готовили к применению "бродячий цирк", так называли в шутку это подразделение. В бродячем цирке было собрано все то, что было готово к применению на данный момент – восемь аппаратов Ворон-5 и шесть аппаратов типа Скат. Это была эскадрилья, самые разные варианты, специально подготовленные для сегодняшней миссии – проверка новой техники боем. Два из них так и остались в варианте подавления ПВО, неся на своем борту станции РЭБ и ракеты ПРР, четыре – несли смешанный груз, корректируемые авиабомбы типа КАБ-500 и КАБ-100 и по одной бомбе ОДАБ-500 или ОДАБ-250. Больше всего надежды было на них – объемно-детонирующие авиационные бомбы, так называемые "вакуумные боеприпасы" могли уничтожать живую силу противника в укрытиях и вызывать сильнейшие пожары. А на Джелалабадском рынке – было чему гореть. Впрочем – у Скатов и у Воронов цели были ближе, на Джелалабад должна была пойти совсем другая машина и нанести по нему куда более сильный удар, чем это могли сделать аппараты с боевой нагрузкой в шестьсот килограммов или две тонны.
Примерно в четыре-тридцать по санкт-петербургскому времени от земли оторвался тяжелый самолет ДРЛОУ, среди пассажиров которого был наследник Престола, соизволивший лично принять участие в операции. И хотя по сути ни один человек не посылался им в бой, ни один человек не подвергался риску для жизни – присутствовать лично на ПБУ* операции от него требовала офицерская честь. Ну и любопытство, конечно.
В пять – двадцать по санкт-петербургскому времени на рабочей частоте прозвучали два слова – "Литой свинец". Сигнал к началу операции.
Один за другим техники выкатили на взлет беспилотные самолеты, они были намного легче обычных самолетов и для выкатки использовали обычные автомобили, не тягачи. По получении сигнала – один за другим аппараты поднялись в воздух.
* ПБУ – пункт боевого управления
Афганистан, Баграм
Операция "Литой свинец"
Оперативное время минус девять часов восемь минут
Британцы, как это и полагается военным, вставали рано – горнист сыграл подъем в шесть ноль-ноль по местному. Подъем касался всех, даже принца королевской крови – выругавшись про себя, принц в числе прочих солдат Ее Величества отправился в душевую – и раковин и душевых кабин всегда не хватало. Он чувствовал себя усталым и разбитым, и майор вчера чуть ли не силой отвел его к врачу. Осмотр результатов не дал – видимо начиналась вторая фаза привыкания.
Вечером, они сидели с майором на бетонке – рискуя, но на это им было наплевать – и майор все объяснил. У тех, кто попадает сюда процесс выживания здесь и адаптации к местным условиям занимает четыре стадии. Первая стадия – это любопытство. Афганистан по-своему красив и по-своему величественен. Просто удивительно, что такому нищему и такому беспокойному краю Аллах дал такую природу. Северный Афганистан – это прежде всего горы, величественные, повидавшие и моголов, и Искандера Двурогого горы, целые горные хребты, переходящие один в другой. А меж гор – долины, в которых кипит жизнь, в которых люди строят кишлаки и пытаются выращивать себе на пропитание – опийный мак, чтобы продать его и купить муки. Большая часть посадок опийного мака сосредоточена не здесь – на юге, в провинции Кандагар, там по весне все долины покрываются алым, а летом, когда идешь по ним, даже просто идешь без скребка, чтобы собирать опийное молочко – кружится голова. Есть посадки и на Востоке, в провинции Нангархар и дальше, там субтропики и на большей части провинции есть вода от реки Кабул и других, спускающихся с гор речек, там садят не только опийный мак – но и оливки, апельсины, там растут даже пальмы. А на севере жесткий и суровый климат, морозы зимой, здесь больше сажают коноплю, которая вообще то сорняк и ухаживать за ней особо не надо. Но и здесь – поднимись на вертолете, пролети горными склонами и долинами. Нет, не летом, летом природа здесь уныла и безжизненная, склоны гор выжжены беспощадным солнцем как паяльной лампой. А вот весной, когда зеленеет все – вот тогда, в те самые дни ты увидишь то тут, то там алые вымпелы маковых полей, словно символы беды угнездившиеся на склонах. Опийный мак – это и жизнь, это и беда Афганистана.
И тот, кто приезжает сюда в первый раз – поначалу ему здесь все кажется красивым и величественным, что-то вроде вылазки в горы в экстремальных условиях, горного курорта. Но это все – до первого обстрела и до первого британца, погибшего на твоих глазах. В отличие от того, что писали досужие журналисты из желтой прессы – здесь гибло не так то много британцев, если разобраться, все таки долгие годы войны научили тех, кто здесь служит принимать меры предосторожности, защищаться от ударов и наносить свои. Но каждый погибший британец – это погибший британец, еще один сын туманного Альбиона, убитый в далеком краю дикарями и каждая такая потеря была настоящей, еще одной каплей крови из жил империи. И когда ты это осознавал – тогда у тебя начиналась вторая стадия привыкания – депрессия. Опытные командиры хорошо знали когда она начинается и всегда приставляли сержантов и унтер-офицеров присматривать за новичками, потому что в такой ситуации можно наделать глупостей и даже покончить с собой. Депрессия –это когда тебе все не так и все раздражает, и невинная подколка в столовке может перерасти в жестокую драку, в том числе и со своим лучшим другом. Ты не понимаешь зачем ты здесь, и зачем здесь все кто тебя окружают, и какого черта вообще здесь происходит. Но служба идет – патрулирование, рейды, обстрелы, засады – и тогда в тебе просыпается ненависть, ты готов залить весь этот мир, грязный опасный и жестокий напалмом, отомстить за жестокость еще большей жестокостью. Каждый афганец, встретившийся тебе на пути – виноват в том, что происходит с тобой, он и никто другой. Убей его, убей остальных – и все это кончится и ты вырвешься из этого ада, из этой грязи и вернешься в нормальную жизнь. Офицеры-подонки, а такие есть в любой армии – подмечают, когда у человека это состояние – и посылают его в таком состоянии на опасные задания, потому что в таком состоянии солдат пойдет и не будет жалеть ни себя, ни других, он останется за пулеметом, когда все отступили и будет выкашивать озверевших духов, пока пуля не прервет его жизненный путь. Порядочные офицеры наоборот стараются держать солдат в таком состоянии подальше от передовой.
Но если ты выжил до сих пор – ты приобретаешь, как ни крути, боевой опыт, опыт, оплаченный потом, слезами, а иногда и кровью. Ты уже знаешь – как идти в колонне чтобы не подорваться, как реагировать при обстрел, как вести себя при зачистке, чтобы не нарваться на гранату и растяжку. Ты становишься профессионалом, и тебе уже на все наплевать. Ты с кривой усмешкой выслушиваешь слова командира о родине, о долге, о чести – и идешь дальше воевать. Потому что нет больше для тебя ни родины, ни долга ни чести – а есть вон та горушка, с которой обожает постреливать снайпер, и с этим надо что-то делать. Есть колонна, которую надо протащить ущельем, и желательно без потерь. Есть пацаны во взводе, которых надо вернуть домой живыми. Есть война, в которой ты участвуешь и не задаешь никаких вопросов. Вот и все что у тебя остается к этому моменту.