— Друзья мои! — закричал он, обращаясь к напирающей толпе. — Мои дорогие единомышленники!
Демонстранты дрогнули и замедлили шаг.
— На Вилль!
Эстебан вдруг обнял Плока, потом повернулся к толпе и поднял руки.
— Нет! Друзья мои, ваше мужество растрогало меня до глубины души! Но умоляю вас, остановитесь! — Понизив голос, он обратился к Плоку: — Рич, мне нужна твоя помощь. Пока рано туда идти, ты сам это знаешь.
Плок, нахмурившись, взглянул на Эстебана. Увидев, что между лидерами возникли разногласия, толпа притормозила.
— Благодарю вас за ваши добрые сердца! — снова начал выкрикивать Эстебан. — Спасибо. Но пожалуйста, выслушайте меня. Всему свое время. Мы с Ричем решили, что сейчас не стоит нападать на Вилль! Вы поняли меня? Мы высказали свое мнение, продемонстрировали свою решимость. Мы показали городу свое справедливое негодование! Мы устыдили бюрократов и предупредили политиков! Мы сделали все, что могли! Но мы не хотим насилия. Прошу вас, никакого насилия.
Плок молчал, мрачнея лицом.
— Мы пришли сюда остановить убийства, а не болтать! — выкрикнул кто-то в толпе.
— И мы их остановим! — пообещал Эстебан. — К чему приведет открытая конфронтация? Не будьте наивными, эти люди окажут нам ожесточенное сопротивление. Они могут быть вооружены. Вы готовы к этому? Нас ведь так мало. Друзья мои, скоро эти мучители животных будут выселены отсюда. И убийствам ягнят и телят, не говоря уже о журналистах, придет конец. Но не торопитесь. Еще не пришло время!
Он замолчал. В воздухе повисла тишина.
— Мои дорогие, — продолжал Эстебан. — Вы показали силу своих убеждений. Сейчас мы развернемся и пойдем обратно на место нашего сбора. Там мы будем выступать, произносить речи, чтобы весь город узнал, что здесь происходит. Мы восстановим справедливость для тех, кто не может сам за себя постоять!
Толпа ждала, что Плок поддержит Эстебана. В конце концов он медленно и как бы неохотно поднял руки.
— Наша цель достигнута, — произнес он. — Мы возвращаемся назад — но ненадолго!
Пресса рванула вперед, застрекотали камеры вечерних новостей, потянулись вверх микрофоны. Однако Эстебан жестом остановил репортеров. Д’Агоста с изумлением увидел, как толпа развернулась и, следуя призывам Эстебана, мирно потекла по дороге назад. Некоторые демонстранты даже подбирали плакаты, которые они побросали во время своего блицкрига на Вилль. Д’Агоста был потрясен произошедшей метаморфозой. Эстебан распалил толпу, привел ее в движение, а потом, в самый последний момент, обрушил из нее ушат холодной воды.
— Что стряслось с Эстебаном? — обратился он к Пендергасту. — Похоже, он в последний момент струсил и дал задний ход?
— Нет, — пробормотал спецагент, глядя в спину удалявшегося Эстебана. — Как странно, что при этом наш друг не брезгует мясом. И в частности, мясом молодых барашков.
46
Когда д’Агоста показался в кабинете у Марти Вартека, тот, взглянув на мрачную физиономию лейтенанта, оказал ему самый радушный прием: помог снять пальто, проводил до дивана и принес чашку чуть теплого кофе. После чего вернулся за свой стол.
— Чем могу быть вам полезен, лейтенант? — спросил он тоненьким голосом. — Вы хорошо себя чувствуете?
Вообще-то д’Агоста чувствовал себя не очень хорошо. Особенно его развезло после завтрака — все тело ломило и кидало в жар. Похоже, он заразился гриппом. Он старался не думать о плохом самочувствии Бертена и о том, что инспектор службы защиты животных Пальчинский накануне рано ушел с работы, жалуясь на слабость и озноб. Происки Шарьера здесь, конечно, ни при чем… об этом даже говорить не стоит. Однако он пришел сюда не для того, чтобы обсуждать свое самочувствие.
— Вы знаете, что случилось вчера на демонстрации?
— Я читал в газетах.
Д’Агоста заметил на столе у чиновника «Ньюс», «Пост» и «Уэстсайдер», прикрытые папками с официальными документами. Похоже, исполняющий обязанности заместителя директора внимательно следил за тем, что происходило в Вилле.
— Я был там. Дело чуть не закончилось беспорядками. И ведь бузили не леваки, мистер Вартек. Там собрались обычные законопослушные граждане.
— Мне звонили из мэрии, — фальцетом сообщил Вартек. — Мэр очень озабочен взрывоопасной ситуацией в Инвудском парке.
Д’Агоста слегка смягчился. Похоже, Вартек наконец проникся — или по крайней мере понял, чего от него хотят. Рот у чиновника был плотно сжат, порезанные бритвой щеки слегка дрожали. Он выглядел как ученик, только что получивший хорошую взбучку.
— Ну и что вы намерены предпринять?
Кивнув по-птичьи головой, Вартек вынул из стола листок бумаги.
— Мы консультировались со своими юристами, рассматривали прецеденты и обсуждали этот вопрос на вышестоящем уровне. В результате мы пришли к выводу, что в данном случае сервитут не может быть применен, поскольку это нанесет ущерб общественному благополучию. Наша позиция подкреплена наличием документов, подтверждающих тот факт, что жители города возражали против занятия общественной территории еще сто сорок лет назад.
Д’Агоста с облегчением откинулся на спинку дивана. Похоже, звонок мэра сделал свое дело.
— Рад это слышать.
— У нас нет точных сведений, когда там появилось это поселение. По приблизительной оценке, это произошло перед Гражданской войной. Поэтому первые протесты горожан вполне укладываются в правовые рамки.
— Значит, больше нет никаких проблем? Их выселят оттуда.
Юридические разглагольствования чиновника только напускали лишнего туману.
— Обязательно. У нас еще есть запасной вариант: даже если они и приобрели какие-то права на землю, мы со своей стороны можем применить суверенное право государства на принудительное отчуждение частной собственности. Общественное благо имеет приоритет над личными интересами.
— Что?
— Общественное благо. Благополучие общества.
— Так какой у нас график?
— График?
— Да. Когда их выселят?
Вартек заерзал на стуле.
— Наши юристы подготовят все необходимые документы и передадут дело в суд в соответствии с установленной процедурой.
— Сколько времени это займет?
— Учитывая подготовительный этап и суд с последующей апелляцией — ведь эти люди могут обжаловать решение суда, — мы, вероятно, сможем уложиться в три года.
Последовало долгое молчание.
— Три года?
— Возможно, два, если мы сильно поднажмем, — с уклончивой улыбкой пообещал Вартек.
Д’Агоста резко поднялся с дивана. Невероятно. Он что, издевается?
— Мистер Вартек, у нас нет и трех недель.
Чиновник пожал плечами:
— Такова процедура. Я уже говорил мэру, что за общественным порядком должна следить полиция, а не жилищные службы. В Нью-Йорке не так-то просто выселить людей из их дома — это длительный и дорогостоящий процесс. Впрочем, так и должно быть.
Д’Агоста почувствовал, как у него напряглось все тело и застучало в висках. Он с трудом сдерживал себя. У него чуть не вырвалось: «Это добром не кончится», — но потом он решил, что угрозами здесь не поможешь. Вместо этого он круто повернулся и вышел из кабинета.
Вдогонку ему прозвучало:
— Лейтенант, завтра мы устраиваем пресс-конференцию, на которой расскажем о наших планах в отношении Вилля. Возможно, это несколько успокоит публику.
— Вряд ли, — пробурчал д’Агоста.
47
Лаура Хейворд стояла в дамском туалете на тридцать втором этаже полицейского управления, внимательно разглядывая себя в зеркале: умное серьезное лицо, безупречный костюм, тщательно уложенные иссиня-черные волосы.
За исключением года, проведенного в Нью-Йоркском университете, чтобы получить степень магистра, она всю свою жизнь прослужила в полиции — сначала в транспортной, потом в департаменте полиции Нью-Йорка. В свои тридцать семь она была самым молодым капитаном и единственной женщиной в департаменте, имеющей такое звание. Неудивительно, что за ее спиной ходило много разговоров. Некоторые считали, что она облизывает начальство. Другие утверждали, что причиной столь быстрой карьеры был именно ее пол — она так высоко взлетела, потому что начальству требовался красивый рекламный плакат, наглядно демонстрирующий, что полиция идет в ногу со временем. Все эти домыслы не слишком ее волновали. Карьера не была для нее самоцелью. Она просто любила свою работу.
Оторвавшись от зеркала, Хейворд посмотрела на часы. Без пяти двенадцать. В полдень она должна быть у комиссара Рокера.
Лаура улыбнулась. Жизнь такая полосатая — то сплошной геморрой, а то вдруг раз — и ты в шоколаде. Похоже, ее ждет именно второе.
Выйдя из туалета, Хейворд пошла по коридору. Ее никогда не волновало движение по карьерной лестнице, но на этот раз все выглядело несколько иначе. Подразделение быстрого реагирования, которое создавал мэр, было реальной силой, а не бутафорией, созданной специально для средств массовой информации. Между комиссариатом полиции и мэрией никогда не существовало настоящего взаимодействия, они не слишком доверяли друг другу. Новое подразделение, как ей сказали на самом высоком уровне, решит эту проблему. Оно позволит повысить эффективность полиции и покончить с бюрократической волокитой. Лично для нее это будет поистине головокружительный карьерный взлет — оттуда прямая дорожка к инспектору полиции. Хотя карьера здесь не главное. Гораздо важнее то, что у нее будет по-настоящему интересная работа.
Выйдя из туалета, Хейворд пошла по коридору. Ее никогда не волновало движение по карьерной лестнице, но на этот раз все выглядело несколько иначе. Подразделение быстрого реагирования, которое создавал мэр, было реальной силой, а не бутафорией, созданной специально для средств массовой информации. Между комиссариатом полиции и мэрией никогда не существовало настоящего взаимодействия, они не слишком доверяли друг другу. Новое подразделение, как ей сказали на самом высоком уровне, решит эту проблему. Оно позволит повысить эффективность полиции и покончить с бюрократической волокитой. Лично для нее это будет поистине головокружительный карьерный взлет — оттуда прямая дорожка к инспектору полиции. Хотя карьера здесь не главное. Гораздо важнее то, что у нее будет по-настоящему интересная работа.
Войдя в приемную комиссара, она представилась секретарю. Почти мгновенно появился его помощник и повел ее мимо кабинетов и конференц-залов в святая святых департамента. Рокер сидел за огромным столом красного дерева и подписывал бумаги. Он, как обычно, выглядел изможденным: под глазами залегли черные тени, которые сегодня казались особенно болезненными.
— Привет, Лаура. Присаживайтесь.
Хейворд с удивлением села на стул. Рокер придавал большое значение формальностям и никогда не называл сотрудников по имени.
Комиссар посмотрел на нее через стол. Выражение его лица заставило Хейворд насторожиться.
— Мне нелегко говорить об этом, — начал он. — Поэтому сразу перейду к делу. Я не намерен переводить вас в подразделение быстрого реагирования.
Сначала Хейворд решила, что ослышалась. Она хотела что-то сказать, но слова не шли с языка. С трудом сглотнув, она судорожно втянула ртом воздух.
— Я… — начала было она и запнулась.
Она была так потрясена, что не могла произнести даже простого предложения.
— Мне очень жаль, — продолжал Рокер. — Я знаю, как вы надеялись на это место.
Хейворд глубоко вздохнула. Ее вдруг бросило в жар. Только сейчас, когда новая работа так неожиданно уплыла из ее рук, Лаура осознала, как важна она была для нее.
— Кого вы назначили вместо меня?
Рокер отвел взгляд. На лице его было написано несвойственное ему смущение.
— Санчеса.
— Санчес хороший парень.
Лауре казалось, что все происходит во сне и кто-то другой произносит за нее слова.
Рокер кивнул.
Хейворд почувствовала, что у нее онемели руки. Посмотрев вниз, она увидела, что изо всех сил вцепилась в ручки кресла. Она попыталась расслабиться и обрести обычное хладнокровие, но из этого ничего не вышло.
— Я что-то не так сделала? — выдавила из себя она.
— Нет, нет, конечно, нет. Об этом даже речи нет.
— Я вас в чем-то подвела? Плохо работала?
— Вы образцовый работник, и я всегда гордился вами.
— Тогда почему? Вы считаете, что у меня мало опыта?
— Я считаю, что ваша степень магистра социологии как нельзя лучше соответствует этой должности. Но дело в том, что подобное назначение должно учитывать служебную иерархию. И в этом смысле Санчес имеет преимущество как старший по званию.
Хейворд не нашлась что ответить. Она никак не думала, что звание может стать решающим фактором. Ей казалось, что на такие должности назначают по каким-то другим критериям.
Рокер поерзал на стуле.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы думали, что я недоволен вами.
— Но ведь вы знали о моем звании, когда дали мне повод надеяться, — тихо произнесла Хейворд.
Рокер развел руками.
— Оказалось, что звание имеет решающее значение. Я совершил ошибку. Извините.
Хейворд не ответила.
— У вас будут другие возможности. Для капитана вашего уровня это не проблема. Будьте уверены, ваш труд и преданность делу не останутся незамеченными.
— Добродетель сама по себе уже награда. Так ведь говорят, правда?
Хейворд встала и, видя по лицу Рокера, что прием окончен, медленно пошла к двери на негнущихся ногах.
Когда двери лифта открылись, выпуская Лауру в вестибюль, она уже полностью взяла себя в руки. Внизу было шумно и царила обеденная суета. Миновав КПП, Хейворд толкнула крутящуюся дверь и вышла на лестницу. У нее не было определенной цели — просто требовалось пройтись. Немного погулять и отвлечься.
Из задумчивости ее вывело неожиданное столкновение. Подняв глаза, она увидела худого моложавого мужчину с прыщавым лицом.
— Извините, — бросил он на ходу.
Но потом остановился и приблизился к Лауре.
— Капитан Хейворд?
— Да, — нахмурившись, ответила она.
— Какое совпадение!
Лаура посмотрела на мужчину повнимательнее. Его улыбка как-то не вязалась с черными холодными глазами. Она быстро перебрала в памяти знакомых, коллег, преступников и пришла к выводу, что его не знает.
— Кто вы?
— Моя фамилия Клайн. Лукас Клайн.
— О каком совпадении вы говорили?
— Я как раз иду туда, откуда вы только что вышли.
— Да? И что это за место?
— Кабинет комиссара полиции. Видите ли, он хочет поблагодарить меня. Персонально.
Прежде чем Лаура успела ответить, Клайн вытащил из кармана конверт и развернул лежавший там листок бумаги.
Хейворд протянула к нему руку, но Клайн быстро отступил назад.
— Нет, нет. Не трогайте.
Хейворд прищурила на него глаза. Но потом все же посмотрела на листок. Это было официальное письмо от комиссара Рокера, датированное вчерашним днем, в котором он благодарил главу компании «Цифровая точность» Лукаса Клайна за перевод пяти миллионов долларов в Фонд Дайсона. Этот глубоко почитаемый в полиции фонд был назван именем Грега Дайсона, тайного полицейского агента, десять лет назад убитого наркоторговцами. Он был учрежден для оказания финансовой помощи и моральной поддержки семьям нью-йоркских полицейских, убитых при исполнении служебных обязанностей.
Хейворд снова взглянула на Клайна. Мимо них текли ручейки людей, выходящих из здания. Мужчина по-прежнему улыбался.
— Я рада за вас. Но какое отношение это имеет ко мне?
— Самое непосредственное.
Хейворд покачала головой:
— Вы ставите меня в тупик.
— Вы неглупая женщина и сами все поймете.
Клайн отвернулся и направился к дверям, но потом остановился и, оглянувшись, сказал:
— Могу посоветовать, с чего начать.
Хейворд молча ждала.
— Спросите у своего дружка Винни.
Когда Клайн отвернулся снова, на лице у него уже не было улыбки.
48
Нора Келли открыла глаза. Она не сразу поняла, где находится, но запах спирта и плохой еды, писк аппаратов, голоса врачей и отдаленный вой сирен быстро напомнили ей, что она опять в больнице.
Голова у нее отчаянно болела. Капельница, стоявшая рядом с кроватью, раскачивалась в лунном свете, слегка поскрипывая, как ржавая вывеска на ветру. Неужели это она толкнула ее? Нет, это, наверное, медсестра задела штатив, когда заходила в палату, чтобы принести очередную порцию успокоительного, которое Нора отказывалась принимать. Или это заглянул полицейский, который охранял ее палату. Она посмотрела на дверь. Она была закрыта.
Капельница продолжала раскачиваться и скрипеть.
Нору вдруг охватила какая-то странная отрешенность. Вероятно, это следствие усталости. Или побочный эффект второго сотрясения мозга.
Сотрясение мозга. Ей не хотелось думать об этом. В памяти невольно вставали картины недавнего прошлого: темная квартира, открытое окно и…
Нора чуть тряхнула головой, зажмурилась и стала ровно дышать. Через некоторое время она успокоилась и открыла глаза. Вокруг нее была все та же палата, в которой она провела уже три дня. Ее кровать находилась рядом с окном. Жалюзи были опущены, соседняя кровать, стоящая у двери, задернута шторками.
Кора внимательно посмотрела в ту сторону. За шторками в неярком свете, падавшем из ванной, виднелся силуэт лежащего человека. Или это только казалось? Ведь когда она засыпала, соседняя кровать была пуста. Она провела в палате уже три дня — доктора утверждали, что ей необходимо медицинское наблюдение и обещали выписать завтра, — и все это время она лежала одна.
Казалось, все повторяется с ужасающей точностью. Прислушавшись, Нора различила слабое прерывистое дыхание. Она снова огляделась. Комната выглядела как-то странно — ее углы казались изломанными, темный экран телевизора, установленного над кроватью, причудливо искривился, как в фильме немецких экспрессионистов.
«Наверно, мне это снится, — подумала Нора. — Просто сон, и больше ничего».
Ее охватило сонное оцепенение, приятно убаюкивающее все чувства.
Силуэт на кровати зашевелился. Оттуда послышался вздох, сменившийся булькающим звуком. Потом на фоне шторки медленно возникла рука. Сжавшись от ужаса, Нора вцепилась в простыню. По телу разлилась предательская слабость…