— В чем? — еще раз произнес он, и приложился к простой, но очень даже вместительной чаше, полной неразбавленного вина. Вино это, было густым, и почти черным, рябь бежала по нему нехотя, и даже с расстояния в два шага понятно было, что оно вкусное и терпкое, вино это, впитавшее в себя пыльное солнце и пахнущий морем и известняковой пылью смысл.
И сам же ответил
— А во всем. Есть такой закон, я его сам вывел, сейчас расскажу.
Закон, выведенный Страшилой по этому поводу, как-то выявлял подобное положение дел, и даже объяснял, но очень уж невнятно, что, видимо, являлось следствием некоторого расстройства, светлого ума, «в природах прибывающего».
Не сказать, что бы он так уж сильно раздражал Дин Гиора, но надоедать начал, и Дин тупо кивал, глядя на реку и слушая в пол уха. Речь шла о чем-то, связанном с полетами женщин над городом. Страшила отстаивал мнение неприемлемости и не символичности полета красивых женщин. Красивым женщинам летать ни к чему, говорил он, — а вот уродливые летать должны, в этом символ воздаяния со стороны богов.
Вот нету у тебя красоты — зато есть способность к полетам.
Дин Гиор представил себе на миг, что все некрасивые женщины собрались в стаю и улетели, и у него потеплело на душе. Потом, он представил, что все некрасивые женщины прилетели со всей Волшебной Страны в Изумрудный город зимовать, и ему стало страшно.
Что б заглушить страх и отвлечься, он долил себе в чашу вина, отхлебнул, и произнес:
— А чего ж, если ты умный такой, чего ж ты не умеешь строем ходить?
И, не слушая взвившегося правителя, еще раз отхлебнул из чаши, посмотрел на море, поперхнулся, чашу уронил, и вскочил на ноги. По воде шел человек, неуклюже переступая как-то боком, но шел. Дин Гиор знал, что там, где человек шёл, было не то что бы глубоко, но уж идти вот так, едва замочив щиколотки, никак нельзя было.
Страшила тоже заметил сей феномен, и неловко замолчал, успев, правда, напоследок обозвать эту особую породу летающих уродливых дам мудреным деревенским термином «люфтерфрау» и, естественно, допить чашу одним глотком, от изумления, по-видимому.
— Ну что, умник, — прошипел Дин Гиор, не отрываясь, глядя на ковыляющего по водяной глади человека, — Накликал? Это кто, «ватерменш» наверное, по-твоему? А может колдун, какой?
— Не, — разочарованно протянул вдруг философ, — не ватерменш это, и не колдун, это Урфин Джюс, точно, Урфин Джюс.
— А чего ж он по воде-то?
Человек идущий по воде, вдруг неловко вскинулся, и ушел с головой, на поверхности же показались два пузыря, через некоторое время рядом с пузырями вынырнула голова, с выпученными глазами, и совсем не божескими словами стала звать на помощь.
Плыть—то ему тяжело, понял Дин Гиор, тут же скинул с себя одежду, и бросив Страшиле:
— Охраняй! — не слушая уже раздавшиеся в ответ крики о том, что он, Страшила, не собака, и что если бы и был он собакой, то, наверное, жил бы лучше, и что вообще — собака не может быть бранным словом потому, что…, бросился в воду. Урфин уже не кричал, а только сипел и страшно вращал глазами, не быстро, эдак, вращал, из последних сил видимо.
Дин Гиор вытащил его на берег и, подставив под живот колено, хорошо встряхнул и надавил, Урфин Джюс сказал:
— Хххххххе! — и выплюнув пескаря, изволил излить из себя немаленький поток речной воды, потом свалился набок, и судорожно дыша, остался лежать с закрытыми глазами.
— Может вина ему? — задумчиво произнес Страшила, держа чашу двумя руками.
— Ага, воды попить, речной, чтобы в себя пришел, — ответил Дин Гиор, внимательно разглядывая хитромудрую конструкцию на ногах Джюса.
Джюс тоже был достопримечательностью, он даже два раза захватывал Изумрудный Город, но в отличие от Страшилы, с властью никаких дел больше иметь не хотел, а занялся изобретательством. Недавно, к примеру, при взрыве придуманного им «скороварящего котла» была уничтожена подчистую дворцовая кухня, а шеф- повара хватил удар. Он вообще вел очень бурную и насыщенную событиями жизнь, события эти правда все время отчего-то приводили Джюса прямиком на ту тоненькую грань, что отделяет жизнь от смерти. Такой уж он был человек. Как выразился Фарамант, наутро после распития измышленной Джюсом «воды — которая — горит»:
«испытатель естества», и тут же, не вставая с ложа на котором грустно пребывал в обнимку с кувшином чистейшей воды, предположил, что такие как Джюс, Добру не угодны, из посыла этого воспоследовал блестящий вывод о необходимости преследования и самого изобретателя, и ему подобных, специально созданным судом. Кстати говоря, идея эта почти целиком захватила Фараманта, и он теперь носился с ней, досаждая Страшиле.
Жил Урфин в полном одиночестве на пепелище, которое образовалось на месте его подворья лет пять назад, в результате опытов о которых и теперь он предпочитал молчать. Только бледнел когда, его спрашивали, и наглухо замыкался в себе, известно было только, что месяц перед тем, как все взлетело на воздух, Джюс ковырялся в навозных кучах, собирая оттуда какую-то «сильную соль».
Железный дровосек после катастрофы произнес только — «И то сказать, ну нет ничего хорошего в навозной куче, откуда там хорошему взяться?»
А самого Урфина Джюса, будто кто подменил, болезнь изобретательства полностью подчинила его своей воле, и то, что он до сих пор был жив, люди относили на счет извечной любви богов к убогим.
То, что находилось на ногах плотника, представляло собой какую-то невообразимую смесь из остатков реечек и бычьих пузырей, надутых воздухом, общий смысл был Дину Гиору понятен, и он в очередной раз подумал, что в целом-то, Урфин гений, вот только исполнение и непродуманность подводят, как всегда.
А после у него защемило в груди, и он понял, что скоро все закончится.
Так и сказал:
— послушай, правитель, а ведь скоро всему этому и всем нам крышка.
А Страшила кивнул и ответил
— Я знаю.
А Джюс грустно улыбнулся и закурил.
Все в жизни обрывается, как оборвалась вот эта глава.
Так и случилось.
Изумрудный город был разрушен,
Страшила сгорел в башне, Железный дровосек расплавился там же.
Урфин Джюс смог подорвать танк, но погиб сам от этого же взрыва.
Как умерли остальные неизвестно.
Всему настал конец. Мир Замкнулся. И будто и не было ничего.
Иначе и быть не могло.
Я называю это не убыванием энтропии.
А как еще это назвать?
А кожу Дин Гиора победители не смогли натянуть на тамтамы.
Она вся была в дырках от отравленных иголок, выпущенных в него из африканских духовых трубок.
Хер им, а не барабаны.
А как они думали?
ФЕОХ. НАКОПЛЕНИЕ МОГУЩЕСТВА.
Лично я не собирался предпринимать решительных шагов по привлечению перемен в свою жизнь, но к тому времени, когда поступил в аспирантуру, мне уже надоело выкидывать из ночного клуба пьяных пидарасов и смотреть на хари и рыла. Вопрос тогда состоял в заработке денег на дальнейшее существование меня и моей семьи. И я поехал работать геологом. Мы всегда, почему-то, о наличии профессии забываем. Наверное, нам все же приятно ощущать себя интеллигентами. Теперь я жалею, что не вел дневник. Очень уж много всего было там, на Становом хребте. На золоторудном месторождении. Это такое место, где добывают золото из руды, но нету магазинов, палаток, и даже отделения милиции. Да, очень уж много. Я буду рассказывать об этом беспорядочно.
Потому, что мне так удобнее. Просто буду писать: «Когда я был геологом», или: «Когда я был начальником месторождения» (наверное правильнее писать «рудника», но там говорили «месторождения».
Например, так:
Когда я был геологом на месторождении, мне всегда казалось, что я счастлив.
Или так: «Когда я был начальником месторождения, я радовался жить».
ЗИГ. ИДИ К ПОБЕДЕ.
Давайте обсудим наших политиков?
Как без этого?
Они ведь всегда смеются последними.
А лучше бы в последний раз.
Одним из сильнейших потрясений на уроках ботаники было открытие свойств микроскопа. Стоило мне лишь немного освоиться с этим волшебством, как разглядывание срезов листиков меня перестало интересовать, и я подумал, что уж теперь-то точно разгляжу самую суть. Так уж получилось, что когда я решил разглядеть самую суть, под рукою ничего не оказалось кроме учебника математики. С тех пор я понял смысл выражения «взять производную». Вероятно, я постиг бы и матанализ, но увидел в окуляр бумажного клеща, это я теперь понимаю, что это был бумажный клещ, а тогда он показался мне демоном из самого настоящего ада. Обязательно выберите время и посмотрите в микроскоп на книжного клеща. По сравнению с ним, даже конституция не так страшна.
Я заверил его в том, что у нас в стране все хорошо и спокойно.
— Ну-ну — сказал клещ, знал бы ты, что случится у вас в стране через десяток лет.
Теперь я понимаю, что если даже последний клещ знал о том, что случится с моей страной, то должно быть мы все просто ослепли и никогда не умели думать,
Я посмеялся над его словами.
Тогда я думал, что смеялся последним.
Теперь понимаю, что он просто не видел поводов для смеха.
Он сказал, что лучше быть книжным клещом и подъедать крохи в учебнике математики, чем пытаться сделать жизнь людей лучше. Он сказал, что его занятие — вообще самое хорошее их того, что безопасно можно делать для людей. Потому что, сказал он, все остальное людям во вред.
Наверное, в него вселилась душа того человека, который первым устроил телешоу. Или душа поэта Демьяна Бедного?
Я не знаю, я не спросил его тогда. Мне казалось, что все у нас хорошо.
Так оно и было.
Я ведь думал, что это я смеялся тогда последним.
Ох уж эти детские уверенности.
АР. ПЕРВООГОНЬ
Хотя на самом деле я националист.
А вы знаете, что нашел Герман Вирт на Доггеровых отмелях в Северном море?
Доктор Герман Вирт. Он всю жизнь искал остатки того человечества, что вымерло, и поэтому основал Аненербе. Он искал код, объединяющий культуры современного человечества. Ему казалось, что наследие людей, которые вымерли какое-то неполное. И поэтому его поиски финансировались СС. Конечно, выглядит не очень, на вкус нынешних российских грантопользователей, но это не так уж глупо, в конце концов, ЦРУ в Германии при нацистах не обладала возможностями СС.
В поисках ответов на свои вопросы о вымершем человечестве, Вирт пришел к выводу о том, что наследие этой духовно богатой расы есть в крови каждого народа и каждого человека. А еще, он узнал, что у той расы был матриархат. То есть всем управляли женщины, прямо как у Гиммлера в семье. А теперь представьте себя на месте Гиммлера.
Вот это номер! — сказал он…
Вирт, ты меня неверно понял! — сказал он…
Вирт, отнеси и положи обратно — сказал он…
Так все это, почему-то, очень не понравилось Гиммлеру.
Еще он сказал, что такие находки лишают смысла все его прекрасные замыслы. Он даже напился в замке Вевельсбург и, надев на указательный палец, сразу пять колец, задумался, как быть. Именно тогда он распорядился посадить в концлагерь личного врача Геринга, еврея. А самому Герингу пришедшему требовать врача обратно заявил-
«Ну и что же, что он хороший еврей? У каждого из нас есть свой хороший еврей, и это не должно служить препоной к возрождению арийской расы». На самом деле Гиммлер врал. Ведь он уже знал о том, что в крови евреев не меньше от гипербореев, чем в его крови, а может быть и больше. А то, что он врал, указывало на решенность судьбы Вирта.
Рейхсфюрер додумался до полицейского надзора. Ему показалось, что это лучший выход из создавшейся ситуации.
Вирт был уволен из рядов СС и к нему был приставлен полицейский надзор. Самое смешное, что в крови полицейских тоже была частичка крови вымершей расы. А значит, у них было такое же исключительное право на владение Миром, как и у немцев. А у немцев, такое же, как и у евреев.
Герман Вирт умер в начале 80-х годов больной, забытый и никому не нужный.
Его даже боялись вспоминать.
Гиммлер принял яд, на несколько сотен лет пережив короля Генриха Птицелова. Семи тысяч серебряных Колец в замке Вевельсбург так и не нашли. Многим назгулам удалось выжить и посмотреть Мир.
О судьбе полицейских имевших право на мировое господство мне узнать ничего не удалось.
Герман Вирт был историком, этнографом, антропологом, предсказал и доказал общность народов и их происхождения от вымершего человечества. Он знал более ста мертвых языков. Насколько хорошо — осталось неизвестным.
Вот, что отыскал Герман Вирт на Доггеровых отмелях в Северном море.
Я хочу сказать, что он был неплохим человеком.
Просто гиперборейская кровь не давала ему покоя. И сорок лет жизни он провел впустую. Можно сказать, он на сорок лет не дошел до Мечты. Хотя уже видел в бинокль ее купола.
А вы видели в бинокль купола своей мечты?
То-то же…
ТОР. ВЕРНОСТЬ.
А я знаю, отчего у нас такая распродажа и некогда.
Когда человечество еще не вымерло, но Мир уже Замкнулся, многим не хватало колбасы и Справедливости. Или Справедливой колбасы? Я уже не помню.
Тогда появились злые колдуны, которые казались добрыми. Они и сами верили в то, что они добрые.
Однажды я увидел, как все началось.
Огромная колонна людей перла по Тверской,
по Горького, то есть, люди были недовольны.
И было чем, вообще-то.
Впереди колонны шли: член политбюро ЦК КПСС, кандидат в члены политбюро. Генерал КГБ, два следователя по особо важным делам, женщина с лицом доярки, хроменький пассионарий. А позади 100000 людей.
С желаньем острой справедливости в глазах. С ненавистью к очередям, унижающим их достоинство, то есть те, что были впереди, они в очередях не бывали, но шли. Потому как разделяли. Понимали. Возглавляли. Совесть народная.
К светлой жизни шли. Дальше рассказывать?
Расскажу.
Нужен был Сулла, а явился Марий. Это два таких древних волшебника.
Самое смешное, что в Истории Рима все это описано Моммзеном.
Никто не читал. Все шли. К лучшей жизни. Нет, что-то читали, наверное, но не Моммзена. Точно. Я вспомнил. Все читали журнал «Огонек».
Его редактор обещал на выборах сделать рубль конвертируемой валютой, а позже пропал в стране-США за океаном.
Наверное, ищет конверты? Ну, так вот, шли они по улице Горького.
А потом, случилось доброе — добрые волшебники, уже тогда знали, чем все это может окончиться и пытались остановить будущую гекатомбу с помощью резиновых дубинок.
Рядом был Елисеевский гастроном и многие, хоть и не все 100000 побежали туда и встали в очередь. Как бы в очередь. Прикинулись очередью. Много для одного магазина — не войти, не выйти.
Такая вот ирония злого волшебства. Огляделись и поняли: Пусть в очереди, но в Елисеевском и не бьют. Не все 100000 в Елисеевском, и не всех не бьют, но ведь тут кто как смог устроится.
Мне кажется, что все, что случилось с моею Страною потом, было задумано именно там. В очереди, но в Елисеевском.
Как сделать человеку хорошо? Надо сделать очень плохо, а потом как было. Вот, что поняли злые колдуны, возглавлявшие демонстрацию.
И я спросил одного: Каково это, чувствовать ответственность за такое количество людей сразу? А он отвернулся, и буркнул, что сейчас некогда говорить. Потому, что происходит настоящая трагедия.
Теперь — то я готов прозакладывать голову первого президента, что он имел в виду вовсе не разгон демонстрации,
А тогда просто засмеялся. Тогда еще получалось смеяться над ними.
Потом смеяться стало больно.
Главное — чтобы на улице били.
Кто как смог устроится
Магазин — не войти, не выйти.
Пусть кто-то скажет, что плохой выбор.
А вот Вы, где тогда оказались?
Вот и молчите.
А как вы думали?
Ох и порезвились потом возглавлявшие тогда колонну. Каждый в силу своей сообразительности и склада характера, но все от души.
Или что там у них?
Елисеевский?
Половины уж нету в живых.
Не найдет их потом Герман Вирт на Доггеровой отмели в Северном море.
Они в другом месте.
Это так же точно как горький перец.
Интересно, мода на тефлоновые сковороды, она везде?
БЬЯРКАН. СКРЫТОЕ ВЛИЯНИЕ. ПОСТЕПЕННЫЕ ПЕРЕМЕНЫ.
А вот еще:
Говорят в Китае, в древнем Китае, у Императоров случались острые приступы даосизма, и они пускали ситуацию в стране на самотек.
Говорят, тогда люди жили лучше всего.
И страна жила лучше всего.
Один мой друг, волшебник, скорее всего беглый эльф, когда я спросил его
— что мешает людям жить нормально, ответил так:
«Я люблю сок морковный, с детства. А принято считать почему-то, что он не усваивается, если его не разбавить молоком или сливками.
Недавно сижу в кафешке с товарищем, заказал я себе этот сок.
А официантка-девочка мне говорит: со сливками?
Нет, говорю, спасибо.
Она: не усваивается.
Я говорю: ничего, как-нибудь.
И знакомый мне тоже стал бубнить про неусвояемость.
Я ему говорю: Виталий, мне сорок лет скоро, сижу тихо, пью сок из морковки на честно заработанные рубли,
идите вы все на хуй с вашими советами,
уж, наверное, я знаю, что мне нужно, а что не очень.
Вот это, сказал он, и мешает.
А потом еще сказал — „сам ты эльф“,
почесал заостренным ухом свой затылок и ушел пить морковный сок и перечитывать книгу Экклезиаста.