Заклинание в стиле ампир - Александр Даценко 7 стр.

Вы видели, как в ночи идут поезда?

Идут, мелькая светлячками окон неведомо куда?

Если видели, то знайте — один из них — непременно поезд, идущий в прошлое. Почему в прошлое?

Да потому, что будущего нет.

В тот раз я решил поехать недалеко, совсем недалеко, можно сказать, что и ехать-то было ненужно, просто ничего лучшего я не успел выдумать.

Сел в вагон, в вагоне, кроме меня, было еще несколько пассажиров потерявшихся в дальних углах.

Их совсем не видно было при дежурном освещении, проводник, в полосатой робе, проверил билет, спросил, не надо ли чего? Я ответил, нет, потому, что мне скоро выходить, через остановку, прошел в вагон и сел на свободную полку. Поезд тронулся. Не прошло и пары минут, как ко мне подсела какая-то старушка. Я баба Валя, сказала она, можно мне поехать с вами, а то неуютно, и не с кем поговорить.

Я не возражал, мне не жаль. Багажа у старушки было немного — два пустых стакана. Она пристроила их на столик и, вздохнув, спросила

— вы далеко едете?

— Нет, мне тут рядом, через остановку.

— Да, недалеко, а я вот подальше

— куда?

— Куда подальше.

А откуда?

— Из будущего.

— ну и как там, спросил я ее

— Будущего нет, сказала она.

А жизнь там есть?

— Жизнь удалась.

И она стала рассказывать о своей жизни, о, это была интересная жизнь, это была интересная жизнь полная предательств, любви, власти.

Я узнал ее, на станции, с которой я ехал, ее жизнь уже удалась.

Она была большим начальником, очень большим, она рассказывала, как и почему, что, для чего и ради кого делала, она говорила и говорила.

Да, все было верно.

Все было правильно настолько, насколько может быть правильно.

Все было оправданно.

Иначе никто не сделал бы, говорила она, иначе было бы неверно, иначе я не могла, обстоятельства были таковы, говорила она.

И я верил.

Старушка говорила, речь ее была хорошей, вагон скрипел, стаканы дребезжали.

И все у нее было правильно, все было хорошо.

Я только спросил ее, каково это, когда все правильно и все хорошо?

— Плохо, сказала она, я не знаю ничего хуже, сказала она,

это самое страшное, что могло со мною случиться.

За окном было темно, и я задремал, проснулся только на остановке.

Сошел и по привычке смотрел, как поезд тронулся и поехал раньше.

У окна сидела баба Валя, а перед нею стояли два пустых стакана.

Даже с перрона я слышал, как они дребезжат.

Наверное, у них все было хорошо.

Но пусто? И два пустых стакана.

Знаете, что означает выражение «Вступить в деловые отношения с Англией»?

Когда поезд времени несся по красноцветной пустыне, на маленькой станции вошел сухощавый пассажир, какой-то американец, как я понял. Он рассказал мне, отчего началась война. Точнее, он рассказал, отчего как началась война в СССР в 1941 году. Да, он так и сказал — сейчас ты узнаешь, почему Гитлер напал на советы. То, что он говорил, казалось мне большим идиотизмом, чем даже политкорректность. Бывает и так. А как вы думали? Кстати говоря, я был удивлен и почти шокирован тем, как американец разбирается в географии.

Судите сами.

В сороковом году, когда англичан вышвырнули с континента, а немцы прошли парадным маршем по городу Париж, Черчилль в Лондоне, вдруг понял, что Англия осталась одна. А против нее была вся мощь Европы покоренной Гитлеру и работающей на Гитлера. Тогда так было принято — если страна не покорена как Норвегия, или там Чехословакия, то работает на Гитлера как Швеция или Испания. Такие были времена, сказал он.

И тогда Черчилль стал делать то, что любой стал бы делать на его месте — искать союзников для войны против Гитлера. Ну и где ему было их искать? Не в Ираке же? Правильно, только СССР и США. Вот и весь выбор. Вот и все, что ему оставалось. Что там было с Америкой — вопрос особый, а Советы к тому времени с Гитлером дружили. А почему было не дружить? Все поделено, все честно, каждый осваивает свой надел. Сплошное благолепие…он так и сказал «благолепие».

Сталин и слышать не хотел об объявлении войны Гитлеру. Советы до этого уже имели негативный опыт попытки создания системы безопасности в Европе. Та же Англия их кинула тогда. Ну так вот, Оставался только вариант при котором, Гитлер нападает на Сталина. Надо было так сделать. И, знаешь, английская разведка смогла это сделать, да… Конечно не было никаких открытых переговоров, не в положении Черчилля было вести открытые переговоры, плодом таких переговоров могла стать только капитуляция Англии. Оставалось лишь попытаться втянуть Гитлера в деловые отношения с Англией.

Знаешь, чем заканчивали все, кто оказывался, втянут в деловые отношения с Англией? Именно тем, о чем ты подумал.

Разведка выходит на Гесса, Гесс открывает двери в кабинет Гитлера ногой, и говорит, Адольф, старый бульдог за проливом не хочет с нами воевать, он хочет иметь с нами деловые отношения. И вообще — подумывает о мире. А вот Советы готовятся к войне. Ну и вывалил ему приготовленные английской разведкой материалы, наподобие тех, что написал один русский. Он потом, в семидесятые годы, убежит в Лондон и напишет все это от своего имени. Гитлер, в принципе, не военный, запудрить ему мозги патетикой, все равно, что индейца споить. Гитлер поверил. И Гесс поверил. Сталин готовит удар, а Англия хочет выйти из войны. Собственно потому и раскатали Англичан в Дюнкерке танками, что целью было вывести Англию из войны. И вот, два этих тупых нациста видят, что все сходится. Их ожидания в отношении Британии оправдываются (а кто бы сомневался, две таких реинкарнации!) И еще видят, что надо бы опередить Сталина.

Гесс требует бумаги за подписью Черчилля, приглашающие его прилететь для переговоров, и получает их. И летит. И, в Шотландии, встречается с официальными лицами, и получает уверения, что если Германия нападет на Советы, Англия выходит из войны, и дает заверения, что Германия нападет на СССР. Все.

Эти заверения, точнее эти документальные заверения, направляются Сталину, и тому ничего не остается, как начинать готовиться к войне.

Гесс так и остался заложником. Потом заключенным. Немым заключенным. Знаешь, такие узники никогда не пишут мемуаров. Вернее пишут, но с мемуарами происходит тоже, что с перепиской Сертория, каковую переписку, убийца Перперна привез Помпею. Их сжигают и все.

Вот такая вот тайна полета Гесса, которого теперь подозревают в помутнении ума. Вот поэтому Гитлер спешил напасть на СССР. Вот поэтому и Сталин спешил напасть на Гитлера.

Просто все эти люди вступили с Англией в деловые отношения.

Так все и было.

Я сидел пораженный. Он еще говорил что-то о «неортодоксальной войне», об устройстве иностранных служб безопасности. Видно было, что хочется ему выговориться. Слушай, Ален, спросил я его, а почему ты мне все это говоришь?

Знаете, что он ответил?

— Потому, ответил он, что будущего — нету.

Потом мы закурили, выпили по стаканчику кукурузного виски, и он сошел. Напоследок, он сказал, что идет посетить своих детей, что-то там у них с психикой, или с нервами. И после всего этого я должен считать американцев идиотами?

Как бы ни так.

Умный был мужик, но несчастный.

С детьми не повезло.

А это хуже чем быть начальником разведки. Разве нет?

Я подумал, что это не убывание энтропии.

Как ту еще подумать?

Вы участвовали в жертвоприношении? Я участвовал. Я вот уже более двух десятков лет занимаюсь тем, что приношу жертвы. Одна спичка — одна жертва. Никогда мне и не вспомнить, кто сказал, что первую спичку надо просто сжечь, остальные чиркать только об один бок коробка, а вот, когда будет последняя — надо ее зажечь об оставшийся чистым бок и загадать желание. Какая ерунда. Полная чушь. Уже более двадцати лет пытаюсь провести эксперимент, и все никак не могу сохранить в неприкосновенности один бок спичечного коробка. Одна спичка — одна жертва. Наверное, такие жертвоприношения должны дисциплинировать?

Знаете, что сказал полковник Фоссет, когда уходил со стоянки Мертвой лошади? Он сказал: «тебе нечего бояться неудачи». Певец, певец приходит к племенам и делает из них нацию. Нет, не кузнец, не мастер, несущий ремесла, (осмотреть главу выше, вставить из нее), нет. Когда песня связывает людей, то ремесла обретают смысл, и сила, и даже злость с жестокостью оправданны. Оправданны и становятся добродетелью. Да что там злость, сама Смерть перестает быть страшной. Ты понимаешь, что есть свои, а есть чужие, а общее, только разные песни. Те, кто думал по-другому исчезали. Полковник Фоссет ушел в 29 день мая 1925 года. Он искал покинутые города. Сначала он искал слухи о них, а когда нашел — отправился искать и пропал. Нельзя искать слухи о прошлом. Отзвуки многократно отражены, и если идти к их началам, будешь приходить к глухим стенам, от которых звуки отражались. Меж этих стен можно плутать столетиями. Полковник Фоссет не нес песню. Полковник Фоссет ушел плутать меж стенами, отразившими песни народа которого не стало. Он хотел увидеть остатки величия. Никто не знает, удалось ли это ему. Он пропал. Легенды о его судьбе сами стали отзвуками. Отзвуками его слов «тебе нечего бояться неудачи». Это были последние дошедшие до нас слова Фоссета. «Тебе нечего бояться неудачи». Так он сказал. И это не было песней, из которой получается нация. Те, древние нации унесли свои песни с собою. В Ад. Чего хорошего можно найти по отзвукам из ада? Вот и я думаю — ничего хорошего не найти. Разве, что себя потерять?

А ведь кто-то и теперь идет на звуки отраженные глухими стенами.

Помяните их при жизни. Ведь смерти для них — нету.

Кто же их помянет, когда они умрут?

Наверное, такие жертвоприношения должны дисциплинировать?

На самом деле снег падает вверх, а память о себе мы проплачиваем при жизни.

Это как глобальная тектоника плит наоборот

— ее я умом понимаю, а молотком нет.

Это вообще самая клерикальная теория всех времен и народов.

Потому, что только у Господа есть силы, чтобы двигать эти плиты.

Но, не думаю, что у Него есть на это время.

Да-да, вы правы — мысль о Боге всегда неожиданна.

В детстве у меня были оловянные солдатики, игрушечные пушки, танки,

военные грузовики.

Я расставлял их, уходя спать, а утром заставал в другом порядке.

Часто разбросанными.

С тех пор я верю, что когда мы спим, солдатики воюют.

Да и то сказать, они ведь — солдатики.

Были времена, когда на небе светили сразу три солнца.

Когда мир еще не замкнулся.

Когда из ясеня и ивы были созданы Аск и Эмбла.

Когда был дан закон и тайны.

За кровь.

Девять дней он был пригвожден копьем к Игдрассилю.

Девять дней страдал.

И на девятый день увидел руны.

И принес их людям.

Принес из страны Зла.

Мировое древо растет в стране Зла.

Наверное, чтобы Добро не повредило миру и его тайнам.

Оно такое, это добро.

Оно может.

И сыпались дубовые плашки на белые полотнища.

И поднимались полотнища парусами.

Ярость нормандская несла в Мир простую и понятную тайну Рун.

Эта ярость могла многое.

Она могла все, пока не растворилась в сладком вине, пока плашки не исчезли однажды брошенные на шелковую простынь.

А еще норманны вступили в деловые отношения с Англией.

Корнишоны и сладкие соусы плохая приправа для Ярости.

Ярость, это чувство, которое могло все.

В ярости человек подобен солнцу, он горит, сияет, жжет и сгорает.

Он равен тем, кого назвал богами.

Человек может все.

И он неподвластен.

Это страшно, когда человек неподвластен, кто же допустит такое?

Тайны были обменяны на добычу.

Девять дней страданий были прожиты за пару столетий.

Когда плашки бросили на шелковую простынь, растворились и те, кого называли богами.

Так всегда бывает, если хочешь ограничить ярость.

Ярость ушла вместе с рунами.

И ушли боги рун.

И мир замкнулся.

Мысль о Боге всегда неожиданна.

И где-то там, очень давно, идут в свой вечный бой оловянные солдатики.

Они ведь солдатики.

И каплет тминная водка с потолка. И зал огромен.

И снег падает вверх.

Тебе нечего бояться неудачи.

Это как глобальная тектоника плит наоборот.

Ну и где теперь та область датского права?

А все ушло куда-то, и какая уж там Фудзияма, что с той Фудзиямы, задумаешься — столько их было, Фудзиям этих…

Хорошо было лежать на теплом огромном камне и слушать море, хорошо было нестись наметом по сухой, пропахшей горьким запахом емшана степи, запах емшана, наверное, мистический как-то, как наяву его ощущаешь, как-то в горах, температура под минус пятьдесят, и как вспомнилась та степь, как запах н а х л ы н у л … Наверное, он навсегда.

А еще хорошо было пить коньяк из граненых стаканов и заедать брынзою.

Было жарко,

на том берегу реки, что-то долго-долго догорало,

а мы устроились на краю пляжа, в тени вербы, расстелили на патронном ящике газету, и пили, наливая по половине стакана.

Никогда я больше так вкусно не пил.

И никогда раньше, только песок, сколько не счищал его с окантовки стакана, все появлялся и появлялся, и никого больше не было на пляже.

И тишина такая стояла, словно под водою.

Обнимала тишина, а не давила…

говорили о чем-то, курили, и пили.

В тягучую жару, коньяк, брынза и огромный веник зелени на патронном ящике.

Ну, чем не восхождение на Фудзи?

Бывают моменты в жизни, которые запоминаются не как событие, а как эмоция и картинка.

Причем запоминаются по странному принципу, казалось бы, чем ярче впечатление, тем дольше будешь помнить,

ан нет.

А ведь были и такие древние римляне, что участвовали в раскопках на острове Исландия на предмет выявления древних цивилизаций.

А почему нет?

Я встречался с таким в Поезде Времени.

Он не был удивлен отсутствием ссылок на него в работах Аненербе,

он даже не злился на то, что труд его жизни не востребован.

Так бывает.

— Неужели ты не расстроен тем, что в будущем, твои записи оказались ненужными?

— Нет — сказал он. Нет. Нет будущего.

Вы вообще — думали? — Спросил он.

А я и не знаю, что ему ответить.

А я ведь говорил старому Хрофту, ну зачем нам на Юг, Хрофт? Проживем как-нибудь. Там на Юге и календарь другой, и Солнце как ненормальное по небу крутится каждый день. Ну и что ж, что холодает? Мы ж люди, Хрофт, одежды сошьем теплые. Зимой — то, живем же как-то? А зима полгода, и ничего.

Не может такого быть, чтобы сильно холоднее стало, нет, понимаю, мастодонтов может и не будет, но ведь мамонты, к примеру, или носороги шерстистые, появятся. Проживем, Хрофт, на хрена нам этот Юг? Как ты там вообще будешь жить, если каждые сутки и ночь, и день, и лето и зима, и осень и весна. Кому там будут нужны твои тайны, Хрофт? Там где все так запутано и язык запутается. Мы и поговорить не сможем лет через пятьсот. Да и потом, мы ж долихоцефалы, Хрофт, а там, на юге, черепа твоих детей сомнутся, кровь сгниет. И назовут мутантов, какой — нито ориньякской расой. Станут они шумеро — тюрко — уграми. Или украми, не дай Свет. Может, позже уйдем? Ну, когда кровь второй группы появится. Не время еще, Хрофт. Там сейчас плохо, цыгане везде, венгры, укры эти. Не, не Угры, укры, от они пиздливые, потом расскажу.

Кровь у них плохая. Мистика вообще чужая, а уж боги, срам сказать, что за боги.

Да у них даже газ чужой.

Или вот до южного полюса дойдешь, так там все ж наоборот, как мы там разговаривать будем? У нас же язык агглюта… агглю… тативный, вот. Что ж нам, все слога наоборот выворачивать? Да там и своих арьев полно, небось.

Рассыплется раса на этносы, вот, что я тебе скажу. Нет, конечно, и у японцев и у семитов кой чего от нас и останется, но очень уж мало, ковчеги какие-нибудь, слова. И не поверит никто, что японцы и евреи один народ. Смеяться будут.

Да и куда идти? Куда идти, Хрофт, куда не пойди — везде юг, понимаешь? И везде разный. Там день, как у нас год, Хрофт. Ни Огня, ни Льда, ни неба, ни земли,

Все смешалось, как в калабуховском доме. Ну не смешалось, пропало, сам знаю, так, к слову пришлось… А в центре их мироздания человек — зверь. Античеловек. Человек-материя. Они имитируют мысль и речь. Обезьяны нашего Бога. Да и сами как обезьяны. Это называется райзизм. Кондолизу райз по телевизору видел? Что? Клянусь — не ругательство! Вот такие там главные. Два «Л», одна, нету им разницы.

Ну его на хрен, Хрофт. Давай останемся, а?

И смерть, и жизнь в игле.

Не послушался Хрофт. И опустило солнце руки.

И в далекой Японии знать — долихоцефалы.

Ну и как тут не поверить во врага своего?

«Ю» — это смерть. Юга — движение к Смерти. Жизнь, то есть…

И это еще непонятно кто шел со стороны Антарктики.

Там — то, «ю», это тоже зима, но во время лета?

Очень уж все запутано.

Я и сам обожаю символизм, правда, ничего в нем не смыслю, но ведь это не главное? Символизм это просто, к примеру, когда Польша не имеет претензий к государству Восточный Тимор, это очень символично, а вот когда пакет молока на

офорте про любовь, это истертый символизм, чтобы он стал неистертым,

надо добавить калиновую гроздь и факсимиле погибшего филателиста. Все дело в этом факсимиле. Самый символизм. Все равно, что Польша, которая не имеет претензий к государству Восточный Тимор. Мне очень хочется создать великолепный символ, только вот никак не найдется мертвый филателист, чтобы расписался. Наверное, Польша, просто не знает о существовании государства Восточный Тимор. Что за блаженный край, этот Восточный Тимор. Что за приют радости и жизнелюбия. Край мертвых филателистов. Или, все же, западный Тимор?

Как вы думаете?

Все собрано, а вторая часть дописана за Апрель-май 2007 года. Станица Северская.

Один госсекретарь США, его фамилия Шульц, беседуя со вновь назначенными послами, просил показать их страну. Послы показывали ту страну, в которую их направляли, тогда Шульц прокручивал глобус и показывал на США..- вот ваша страна- торжественно говорил он… Суть этой истории в том, что шутка Шульца была хорошо известна, и послы просто помогали ему не потерять себя, хорош был бы госсекретарь без своего коронного номера. Без своей высокой правильной внутренней политики. Так всегда, стоит тебе стать госсекретарем США- можешь быть уверен, все твои шутки будут удачными а высказывания мудрыми. Даже если это будет не так, сам ты об этом узнаешь только потом, когда лишишься должности, или вообще не узнаешь. Так вот и думайте…