Пенелопи Гиллиатт Отличный кусок дерева
— Я не прочь немножко поработать, — сказал Вилли, демобилизовавшийся сержант, столяр в свободное от сидения за телевизором время, — хобби у него такое. Когда заканчиваются телепередачи, на него часто нападает желание поработать. У верстака, в саду, стоит его жена, Дорис, держит фонарь. Не может он столярничать без напарника ни в какой день, ни в какой час, хотя в рабочие дни ей нужно вставать в шесть утра и отправляться на работу, убирать квартиры.
— Уж ночь совсем, — сказала в эту субботу Дорис. — Ты своим стуком всех соседей разбудишь. Людям хочется подольше отдохнуть, а ты, если сейчас примешься, до рассвета не угомонишься.
— Да это пустяк по сравнению с рок-энд-роллом в соседнем доме или с хором, что упражняется через дорогу.
Дорис и Вилли живут в небольшом лондонском доме, неподалеку от Элефант-энд-Кастл.[*Слон и Замок (англ.) — район в юговосточной масти центрального Лондона, получивший название от некогда стоявшей здесь таверны «Infanta di Castilia» (инфанта Кастилии — исп.)] Гостиная оклеена обоями — наклеивал сам Вилли, когда был покрепче. Обои темно-кремового цвета, мелкие пятнышки по гладкому полю; поверху и понизу идет широкий бордюр с цветочным орнаментом, чтобы скрыть огрехи в нарезке кусков. Мебель расставлена так, чтобы заслонить пузыри на обоях. Пол застлан ковром с узором. Стоит горка с баром, набитая хрусталем, но бутылок не видать, кроме сладкого хереса и бренди, припасенного из медицинских соображений. Сидя в кресле за телевизором, Вилли по большей части потягивает пиво. Дорис любит красный портвейн, но теперь стала — перед тем, как выпить, — вынимать два своих вставных зуба, потому что Вилли, намереваясь обратить дело в шутку, заявил, что он не в силах прельститься женщиной с малиновыми зубами. Комната завалена кусками всевозможных досок и багета. Вилли только что закончил угловой шкафчик для раковин и сувениров в подарок своему сыну, который преуспел в жизни и женился на библиотекарше. Ежемесячные визиты к родственникам мужа по воскресеньям нагоняют на библиотекаршу тихую скуку.
Самая красивая вещь в гостиной — мраморные часы над камином. Камин пуст — эту часть Лондона превратили теперь в бездымную зону, а электрокамин слишком велик и не влезает в отверстие. Как-то Вилли вымерил, сколько нужно вынуть стены, чтобы разместить его в камине, и просверлил дрелью стены, — посмотреть, есть ли среди них капитальная. Оказалось, что одна. Можно будет сложить подпорку и перенести на нее тяжесть, говорит Вилли, но это дело, вместе со множеством других, он пока что отложил. Мраморные часы Вилли купил за 25 копеек на дешевом благотворительном базаре. Через боковые стеклянные стенки видно их внутреннее устройство: внушительное сооружение из медных зубцов, колесиков и винтиков, как в первых паровых двигателях. Когда Вилли их купил, часы не ходили. Ежели он сам не справится, решил он, тогда отнесет их к часовщику. Он разобрал это хитрое устройство и разложил части на газете «Дэйли миррор» [*популярная ежедневная газета] на кухонном столе, оставив записку «Ничего не трогать».
— Мне негде раскатывать тесто, — говорила Дорис, — и не один раз.
— В таких делах соображать надо, — говорил Вилли — и не один раз. — Красивые мраморные часы — это тебе не какой-нибудь тостер, их так, сходу не соберешь.
Разобранный тостер тоже имеется; дожидается в саду, в садовом сарайчике своего часа, когда дойдет до него очередь ремонтироваться. Однажды в сочельник Вилли уселся перед разложенными на «Дэйли миррор» деталями и старательно собрал часы. Ходят они идеально. Две детали механизма остались для него загадкой. Завернутые в газету, они хранятся в сарайчике, в баночке из-под меда с надписью: «Детали мраморных часов, неиспользованные».
Первые два метра их расположенного за домом сада занимает розарий, потесненный угольным бункером, предоставленным им властями во время второй мировой войны; бункер этот всегда был чересчур мал. Вилли соорудил себе другой: замечательный большой бункер со скатом, по всем правилам, и откидной крышкой над отверстием для загрузки (его собственного изобретения), но дождевая вода просачивалась сквозь пазы петель на уголь. До того, как район превратили в бездымную зону, люди хранили уголь в бункере, потому что считали это сухим местом. Отверстия обоих пустующих ныне бункеров достаточно велики, чтобы туда можно было засунуть остатки досок, которые Вилли никогда не выбрасывал, нуждающиеся в чистке чайные подносы, руль от старого, трехколесного велосипеда сына, три колеса от детской коляски (четвертое, таинственным образом обнаружить не удалось), украденные Вилли с выброшенного хитроумного сооружения, вроде самоходной тележки, которое состояло из ящика из-под апельсинов и колес и которое он нашел на мусорной куче, и ржавую клетку, где сохранился в целости лишь загнутый кверху пластмассовый край днища, который не давал зернышкам высыпаться.
Его мастерская расположилась в садовом сарайчике, в дальнем углу небольшой бетонной площадки. На противоположной от входа стене тянутся полки, уставленные банками из-под джема, банками из-под огурцов и коробочками из-под бульонных кубиков, где хранятся шурупы и гвозди. На каждой написано: «дюйм с одн. восьм.», «дюйм с одн. десят.», «гвозди с плоской головкой», «панельные штыри», «двухдюймовые гвозди» или «шурупы с потайной головкой». Банки запечатаны клейкой лентой, по мнению Вилли это предохраняет гвозди от ржавчины. Ему не нравится, что в саду сыро, хотя это полезно для роз. Над входом в сарайчик он укрепил кусок смоленого брезента. Шесть месяцев обдумывал: каким образом прикрепить брезент, чтобы он не порвался на ветру и не портил вид роз. В сарайчике, тоже на задней стене, прибита вешалка, на которой в соответствии с размером развешаны пилы, стамески, обернутые в промасленные тряпки, клещи, плоскогубцы, отвертки (простые и для шурупов с крестообразной насечкой на головке), а также молотки, висящие строго по размеру, напоминая ксилофон. В баночках поменьше хранятся гаечки, шайбочки и сапожные гвозди для обуви. Его верстак, формально говоря, стоит под всеми этими полезными вещами, но по-настоящему работать на нем невозможно, хотя теоретически устроен он идеально, из-за того, что вокруг него все завалено, а сам он укреплен там намертво. Сделан он из тяжелой старой двери, которую нельзя сдвинуть с места — Вилли немало потрудился, чтобы как следует прикрепить его к задней стенке. Передние ножки сделаны из деревянных брусков толщиной два дюйма на четыре. Работать на нем невозможно из-за отсутствия места, подступы к нему закрывают развалившиеся шезлонги, сохранившие, по убеждению Вилли, еще какие-то признаки жизни, и два велосипеда, на которых его сын катался еще мальчишкой. Они очень дороги родителям и те не решаются их выбросить. Еще там стоит старый комод, с которым Вилли ни за что не хочет расстаться. «В случае чего, пригодится, когда свалятся, как снег на голову», — говорит он, мрачно намекая на то, что невестка с детьми может переехать к ним, когда угодно. Первый мопед их взрослого сына, который больше на нем не катается, хранится на улице, под пленкой.
Так что верстаком Вилли служит крышка маленького бункера. Он переворачивает крышку обратной стороной, ручкой внутрь, получается ровная поверхность. Даже при этом, надо сказать, не очень-то удобно: крышка идет наклонно. Он пользуется маленьким бункером, а не большим, который соорудил сам, потому что на первом, бетонном, прибивать удобнее, а еще потому, что откидную крышку его собственного изобретения нельзя перевернуть обратной стороной и освободиться от ручки. Бункер, на котором он работает, стоит перед голубятней, которую он соорудил в подарок жене в десятую годовщину их свадьбы, завесив окно в кухне старой занавеской, которой пользовались для затемнения, чтобы Дорис не могла увидеть, чем он там занимается; на сей раз, чтобы сделать ей сюрприз, обошелся без помощника. Работает он, стоя на куске ковра, который Дорис отыскала и постелила, чтобы у него не мерзли ноги. Надевает длинное коричневое пальто, карманы которого набиты сигаретами, гвоздями и линейками, потому что с бункера все сваливается. Рядом с ним — козлы, но все, кроме самой пилки, приходится делать на бункере. Правильность плоскостей и углов он проверяет на бетонном полу с помощью спиртового ватерпаса. Однажды, Вилли сделал прекрасный буфет, который, он жизнью клянется, точно выверил. Но в доме он начал качаться, как только Вилли стал нарезать на нем воскресный окорок, забрызгав жиром обои, на которых пятна расползлись как на промокашке.
— Полы в доме неровные, — горько сетовал Вилли. Пришлось Дорис подрезать две пробки от бутылок с уксусом, да подложить под ножки.
— Это прямо оскорбление, эти пробки, — сказал ей Вилли в этот уикэнд. — На бетонном полу я все проверил, тютелька в тютельку. Видела, как я старался. И перед тем, как начать, я проверил, ровно ли положен бетон; положил под газету доски и проверил.
Он стоял, держась сзади за поясницу.
— Что-то у тебя не в порядке, — произнесла с осторожностью Дорис: Вилли до смерти боялся докторов.
— Имею виды на твои банки для специй, — сказал Вилли. — О них сразу и не подумаешь, но они прекрасно подошли бы для обойных гвоздиков, про которые я как раз думал.
— К чаю приедут внуки. Мне нужен для пирога тмин, что в баночке из-под тимьяна.
— К черту пирог.
— Это ты о собственных-то внуках? К тому же и твоя невестка любит тмин.
— Высокомерная сука.
— Ничего она не высокомерная, просто начитанная. — Дорис посмотрела на устилавший всю комнату, от стены до стены, ковер, покрытый сверху дорожкой — это портило вид, зато защищало от грязи, подумала что было бы неплохо, если бы и она больше читала. — Я бы могла больше читать, будь у меня время, — сказала она чуть слышно.
— Где тебе с твоей готовкой и возней в огороде. Да я еще. Надеюсь, дело не во мне.
— Конечно, нет, дорогой.
— Уверен, что все твоя зелень тебя доводит. Вечно ты всем раздаешь черенки. — Останется Билли завтра на ночь?
— Мэрион нужно возвращаться, — сказала Дорис, — Билли по понедельникам начинает поздно, а ей надо быть на работе в девять.
Вилли фыркнул.
— Библиотекарша!
— Это не только из-за работы, из-за детей тоже. Конечно, это важно. Ее работа, то есть.
— Билли все же мог бы остаться, если ему предложить, правда? Как в прежние времена.
— Время идет вперед, Вилли, — сказала Дорис.
— Ты могла б испечь для него свой рыбный пирог.
— Тебе нравится, когда Билли ночует у нас, а?
— Конечно. Он же мой сын.
— Он наш общий сын, и твой и мой, так что, естественно, чтоб и мне хотелось, чтоб он остался, так ведь?
— Мужчина — сын своего отца.
— Тебе нравится, потому что тогда у тебя есть предлог отдать свою половину кровати детям и спать внизу — здесь теплее.
— Из-за кухни теплее. В спальнях просто ледяной холод. От этого, думаю, и приключился мой недуг. Ежели он действительно приключился, в чем я сомневаюсь. С докторами все в порядке, а вот больничному персоналу я не доверяю. Пойду, пожалуй, да немножко поработаю, как я сказал.
— Сядь, да посмотри интеллектуальную программу по Би-би-си. У них сегодня специальная программа.
— Что-то Би-би-си не вызывает у меня сегодня особого интереса, — высокопарно ответил Вилли. — А где мой шест для подпорки веревки с бельем?
— Редкий случай — подпирает веревку с бельем. Как ему и положено.
— Ты же знаешь, что он нужен мне для работы.
— А ты не можешь достать себе другой шест?
— Шесты на дереве не растут, — сказал Вилли с глубокомысленным видом.
Дорис хотела было сказать, что зато их делают из дерева, но решила, что такое замечание может напомнить ему Мэрион, и, раз уж все равно не ложиться, отправилась делать пирог, с тмином, занимаясь им в промежутках меж долгими периодами, когда нужно было стоять в темноте рядом с Вилли, пока он возился со своей новой затеей: книжным шкафом, предназначавшимся в подарок их лучшим друзьям по случаю золотой свадьбы. Во время работы Вилли всегда был нужен напарник: кто не влезал бы с советами, но подбадривал бы его.
Когда назавтра приехали внуки, которых он обожал, он измерил им волосы с помощью одной из своих складных линеек. Они заливались смехом, прижимая ручки ко рту: дети были в том возрасте, когда их больше всего занимали зубы. Один из них посмотрел на стайку фарфоровых уток на стене.
— А у уток есть зубки? — спросил малыш, пришепетывая из-за отсутствия передних зубов.
— Нет, — сказал Вилли.
— Может раньше, — сказала Дорис, — может, давно-давно, когда мы все были бронтозаврами и амебами.
— Нет, — сказала Мэрион, — у амебы никогда не было зубов.
— Может, жена и права. Как можно быть уверенным в отношении тех, которые исчезли? — сказал Вилли. — Останешься на ночь Билли?
— В моей прежней комнате такой холод.
— Мать поставила в холле новый керосиновый нагреватель, чтоб наверху было потеплее.
— В остальном мать не очень-то преуспела, — сказала о себе Дорис, чтобы приободрить Мэрион насчет уток. Мэрион ела пирог, согнув мизинец.
— В каком смысле — не преуспела? — спросила Мэрион.
— Потому что вчера я стирала, а это значит, пришлось открыть дренажный люк, иначе вода не уходит как следует, так что Вилли не смог продолжать сегодня свою работу.
— Настоящее болото, — сказал Вилли. — Мать всегда затевает стирку, когда мне нужно работать. Вокруг инструментов хлопают мокрые полотенца, и шест занят. Дети, посмотрите-ка, что я для вас сделал, несмотря на вашу бабку.
Он дал детям довольно уродливые, но прекрасно выполненные шкатулки с их инициалами, вырезанными на крышке.
— Чудесные ручки, — сказала Мэрион. Наступило молчание. Вилли встал и, достав из углового буфета одного из принадлежавших жене фарфоровых Бемби, сказал:
— Мать нашла их, идя на работу.
— А одна не подходит, — заметил наблюдательный четырехлетний малыш.
— Это мы поправим, — сказал Вилли.
— Не важно. Мне и так нравится, — сказал малыш.
— Это — временная, — сказал Вилли.
— А что вы теперь сооружаете? — сказала Мэрион, изображая интерес.
— Он делает книжный шкаф на золотую свадьбу наших друзей, — ответила Дорис.
— Шкатулки нужно покрасить, — сказал Вилли. — Я этим займусь, когда раздобуду подходящую морилку. С такими вещами нельзя спешить. Да еще полировка. Я думал, шкатулка подойдет мальчику в будущем для запонок.
— Ты, отец, ничего не доводить до конца, — сказал Билли.
— Нет, почему же, — сказала Дорис.
— А вон та планка, что он так и не покрасил на кухне? — спросил Билли.
— Он увлекся другим, — ответила Дорис.
— Телевизором, — сказала Мэрион.
— Так вот подарок друзьям на золотую свадьбу, — сказал Вилли, не обращая на нее внимания. — Сейчас такое корявое дерево, просто отвратительно.
— А как насчет той метровой доски что стояла у тебя в холле? Она все эти годы была в прекрасном состоянии, — сказал Билли.
— Мне была нужна доска чуть больше, — сказал Вилли.
— Ну и что? — сказала Мэрион.
Последовало молчание.
— И что? — сказала Мэрион.
— Ваша свекровь на велосипеде повезла ее распилить. Она была привязана к велосипеду. Ничего трудного. А полки у нас в бункере были. Хорошо еще, что я их сохранил. Столько лет, а ничуть не покоробились. В сырую погоду мы вносим их в дом, — сказал Вилли.
Дорис вышла приготовить чаю.
— Не говорите ей, — сказал Вилли, — но у меня есть еще один отличный кусок дерева, чтобы расставить фарфор в этой нише. Сюрприз! Без единого изъяна.
— А размер? — спросил Билли. — Доморощенные столяры уверены, что их собственное дерево никогда не коробится. Он не покоробился?
— Если немного отодвинуть горку и гарнитур из трех предметов, ниша получится большая.
— Полагаю, она поэтому их и отодвинула, — сказал Билли.
— Она все время все переставляет. Женщины всегда так, — сказал Вилли. — Я увидел, что она взяла шест для белья, а он подпирал вещь, которую я только что склеил.
— А на чем она гладит, когда вы раскладываете на гладильной доске свои инструменты? — спросила Мэрион.
— На обеденном столе. Чтоб его не испортить, она подкладывает восемь одеял, да старую простыню. Не скажешь, чтоб она была неаккуратная. Все продумывает.
Вошла Дорис с чаем.
— Мы говорили про глажку, дорогая, — сказал Вилли. Ради меня она часто пользуется чугунным утюгом, не хочет, чтоб он заржавел. Никогда не знаешь, когда тут останешься без электричества. Помните, когда не было света в Нью-Йорке. Помните, сколько это причинило несчастья.
— Вы не должны позволять, чтобы ваша жена и готовила, и работала, да еще добывала для вас материал, — сказала Мэрион.
— Странным образом в женщинах уживается что-то отжившее вместе с анархизмом и тягой к новому, — сказал Билли.
Вилли сурово посмотрел на него и сказал:
— Не смей так говорить со своей матерью.
— Отец тоскует по своей мастерской, — сказала Дорис.
— Садовому сарайчику.
— Если это — садовый сарайчик, то это моя вина. Я сохранила лозы, которыми он зарос.
— Гордится, — сказал Билли, обращаясь к Вилли. — И правильно.
— Они застят свет, — сказал Вилли.
— Да там окна — квадратик шестнадцать на шестнадцать. Да к тому же стекла матовые, — сказал Билли. — Нечего удивляться, что не видно.
— Восемнадцать на восемнадцать, — поправил Вилли. — Ты помогал мне мальчишкой вставлять их. Лет десять тебе было. Странно, отчего ты не помнишь размеров.