Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеону. Он смотрел из-под руки, но ничего не мог разобрать. Дым стелился перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Место это было недалеко от Шевардинского редута, не больше версты. Слышны были иногда из-за выстрелов крики людей, которые что-то там делали, и опять нельзя было знать, что там делалось. Наполеон послал одного из ординарцев узнать о том, что там происходило, и, положив трубу на спину пажа, стал смотреть. В маленький круг трубы он видел[1081] дым и людей, иногда своих, иногда русских, но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом. Притом он с утра переменил уже 2-й платок и беспрестанно должен был сморкаться. Шальное ядро с своим зловещим, шипящим убыстряющимся свистом пролетело[1082] сбоку редута и шлепнулось во что-то. Как того и ждал Наполеон, хотя он не выказал ни малейшего внимания к ядру, как он и ждал этого, Бертье, Боссе и Рапп подошли к нему, почтительно напоминая об опасности. Наполеон посмотрел на них[1083] пристально и сошел с кургана, заложив руки назад, стал ходить взад и вперед, изредка вынимая руки из-за толстой спины и нежными пальцами доставая из жилетного кармана пастильку и кладя ее в рот.
Сойдя вниз, он послал еще адъютанта осведомиться о том, что там делается, с тем видом, с которым доктор щупает пульс больного, болезнь которого он не понимает. Изредка он останавливался, взглядывал на дым, прислушивался к выстрелам и опускал голову с тем видом, с которым доктор,[1084] дав больному лекарство, ожидает его действия.[1085] Видом своим он показывал, что ничто из того, что может произойти, не может быть для него неожиданно, что он знает всё, что делается во внутренности его пациента.
Он ничего не знал и не мог знать из того, что делалось, и насморк мучал его, и голова его была тяжела, но он не виноват был, что все окружающие смотрели на него, как на всеведущего бога — он не мог обмануть их ожидания.....
Не только с того места внизу, где, вглядываясь, стоял теперь Наполеон, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые генералы, но[1086] и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французы, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте, главном месте боя, в день 26 августа.
В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты — появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад. Но так как у французов на этом месте было 26 тысяч человек, а русских 18 тысяч человек, то последние убежали русские.[1087] Это случилось уже в 11-м часу. В то же время, когда Наполеон сошел под курган и послал 2-го адъютанта, к нему в 9-м часу прискакал первый посланный адъютант с бледным, испуганным лицом и объявил с прискорбием, что атака отбита и что Компан est blessé et mis hors de combat et le Prince d’Ekmull, то есть Даву, tué[1088] с[1089] почтительной покорностью судьбе сказал адъютант. Наполеон, нахмурившись и ни слова не сказав своему адъютанту, продолжал свою молчаливую прогулку, выдерживая вид глубокомысленного совещания с самим собой и олимпийского, всепредвидящего спокойствия.
Между тем известия, сообщаемые испуганным адъютантом, были совершенно несправедливы. Адъютант, въехав в область, захватываемую выстрелами русских, услыхав зловещий свист и удары[1090] и стоны раненых и увидав кровь и ужас на лицах солдат, не доехал до Даву, а обратился к первому бегущему офицеру, который сказал ему, что Даву убит и что атака отбита и что огонь русских ужасен.
— Убит?
— Je l’аі vu porté mort de mes propres yeux,[1091] — сказал офицер.[1092] Это известие было так же несправедливо, как известие о том, что атака[1093] французов отбита, было несправедливо, потому что сейчас после отъезда адъютанта французские новые солдаты опять вбежали на флеши, так было и несправедливо, что Даву убит. Он сидел на лошади и отдавал приказания[1094] своему адъютанту.
Пройдясь несколько раз, Наполеон остановился и кивнул[1095] к себе Раппа. Он решил вопрос. Мюрат займет место Даву, Рапп место Компана.[1096] Отдав эти приказания, он продолжал свою прогулку. Генералы свиты, поглядывая на поле сражения и шопотом указывая друг другу на движение войск, мелькавших в дыму, рассуждали о ходе[1097] сражения.
На том месте, где были флеши, шла та же трескотня ружей и гул пушек, только казалось,[1098] французы подвинулись вперед. Действительно, Мюрат и Даву распоряжались там, приказывая стрелять, а иногда верховым скакать против русских. Русские отодвинулись от флеш к Семеновской деревне и от Бородина к Горкам и оттуда стреляли в французов и изредка верхами скакали на них. Французы здесь справа подвинулись на полверсты вперед и слева в Бородине, но в середине всё оставалось так, как было сначала,[1099] т. е. в овраге, разделявшем курган от французов, сидели французы и русские и стреляли друг в друга из ружей, а через их головы стреляли друг против друга пушки.[1100] Но с тех пор, как французы подвинулись справа и слева,[1101] они нацелили свои орудия на середину, на курган и на войска, стоявшие кругом, и убивали много русских солдат.
Все распоряжения о том, когда и куда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат стрелять, когда конных топтать русских пеших, — все эти распоряжения делали частные начальники, не спрашивая Наполеона, так как нельзя было знать, что нужно и что не нужно, и часто войска, стоявшие под ядрами, сами двигались вперед и назад, и тогда только ближние начальники говорили, что они это сами велели. Наполеон же ничего не знал и не мог знать из того, что делалось, и потому не мог распоряжаться, но так как он считался полководцем и руководителем сражения, то он там под курганом, то ходя и напевая что-то неясное, то сидя и как будто дремля, то молча, то разговаривая, делал вид, что всё делается по его распоряжению. В этот день это притворство — скорее приличия власти, которое он чувствовал себя неизбежно обязанным соблюдать, особенно тяготили его.[1102] Он беспрестанно кашлял, перхал, сморкался, голова его была тяжела и полна совсем других мыслей, чуждых войне и сражению. Но он должен был выслушивать донесения, большей частью ложные в ту минуту, когда они доходили до него, и делать распоряжения о том, чтобы сделали именно то, что уже делалось.
В 10 часов Рустан поднес ему приготовленный для него пунш. В ту минуту, как он пил его, ему привезли известие о том, что Рапп, с которым он пил пунш ночью, смертельно ранен. Он принял это известие, как и все другие, молча и спокойно.[1103]
Сражение находилось всё в том же положении с шахматной точки зрения. С[1104] левой стороны французы подвинулись до Бородина, но не могли пробиться дальше, с[1105] правой французы заняли флеши, но не могли итти дальше, в середине у Семеновского и у кургана русские стояли на тех же местах.
Гул орудий был тот же. Наполеон[1106] после пунша подозвал к себе Бертье и Коленкура и стал ходить с[1107] ними взад и вперед.
— Знаете ли вы, где я испытал самую большую опасность в моей жизни? — неожиданно сказал[1108] Наполеон и стал рассказывать подробности о том, как он, бывши в школе, купался и совсем было потонул, ежели бы его не вынесло на мель. Очевидно было, что Наполеон, несмотря на то, что гул орудий и трескотня ружей продолжались и сражение было во всем разгаре, Наполеон, очевидно, находил утешение в этом далеком детском воспоминании, отвлекавшем его от настоящего.
Адъютант[1109] Мюрата, красивый, с длинными, черными волосами (подражая своему генералу), щеголеватый офицер, подскакал к нему.
— Eh bien! Qu’est ce qu’il y a?[1110] — недовольно обратился к нему Наполеон,[1111] останавливаясь и вглядываясь в наружность этого адъютанта.
Адъютант передал просьбы Нея и Мюрата дать им подкрепления. Они обещались честью уничтожить русскую армию,[1112] ежели сейчас получат хоть две дивизии подкрепления.
— Подкрепления, — повторил он и молча прошелся опять, как бы вникая. —
— Dites au Roi de Naples qu’il n’est pas encore midi et que je ne vois pas encore clair sur mon échiquier, — сказал он. — Allez!...[1113]
Адъютант со вздохом поскакал опять туда, где убивали людей. Наполеон, отправив адъютанта, подозвал к себе Боссе и продолжал свой рассказ о случаях своей опасности жизни.
Гул орудий был тот же. Наполеон[1106] после пунша подозвал к себе Бертье и Коленкура и стал ходить с[1107] ними взад и вперед.
— Знаете ли вы, где я испытал самую большую опасность в моей жизни? — неожиданно сказал[1108] Наполеон и стал рассказывать подробности о том, как он, бывши в школе, купался и совсем было потонул, ежели бы его не вынесло на мель. Очевидно было, что Наполеон, несмотря на то, что гул орудий и трескотня ружей продолжались и сражение было во всем разгаре, Наполеон, очевидно, находил утешение в этом далеком детском воспоминании, отвлекавшем его от настоящего.
Адъютант[1109] Мюрата, красивый, с длинными, черными волосами (подражая своему генералу), щеголеватый офицер, подскакал к нему.
— Eh bien! Qu’est ce qu’il y a?[1110] — недовольно обратился к нему Наполеон,[1111] останавливаясь и вглядываясь в наружность этого адъютанта.
Адъютант передал просьбы Нея и Мюрата дать им подкрепления. Они обещались честью уничтожить русскую армию,[1112] ежели сейчас получат хоть две дивизии подкрепления.
— Подкрепления, — повторил он и молча прошелся опять, как бы вникая. —
— Dites au Roi de Naples qu’il n’est pas encore midi et que je ne vois pas encore clair sur mon échiquier, — сказал он. — Allez!...[1113]
Адъютант со вздохом поскакал опять туда, где убивали людей. Наполеон, отправив адъютанта, подозвал к себе Боссе и продолжал свой рассказ о случаях своей опасности жизни.
— Помните другой раз нашу охоту на кабана, — сказал он, — нас было три... . — Он остановился, потому что глаза всех были обращены на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к нему[1114] опять оттуда. Это был Бельяр. Он подтвердил то же, что сказал адъютант. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию. Наполеон отошел от него[1115] молча. Бельяр не громко, но оживленно, не слезая с лошади, говорил с генералами свиты, окружившими его.
— Вы очень пылки,[1116] Бельяр, — сказал Наполеон, слегка как бы улыбаясь. — Легко ошибиться в пылу огня, подите и посмотрите[1117] и тогда приезжайте ко мне.
Бельяр попробовал возражать, но скоро, пожав плечами, уехал.
Не успел еще Наполеон вновь начать разговор, как новый адъютант[1118] Нея скакал к нему.[1119] Адъютанты рады были скакать из feu d’enfer,[1120] как они говорили, который был там, под гору к Наполеону, где были приличные разговоры.
— Sire, le Prince,[1121] — начал адъютант. Наполеон сердито нахмурился и сказал:
— Знаю, просит подкрепления.
Адъютант подтвердил, что в этом состояло его поручение. Наполеон остановился, достал пастильку из жилетного кармана, пососал ее.[1122]
— Бертье, кого послать туда, как вы думаете? — обратился он [к] Бертье, к этому oison que j’ai fait aigle,[1123] как он называл.
— Sire,[1124] можно послать дивизию генерала Клапареда,[1125] — сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон[1126] утвердительно кивнул головой.[1127] Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. Наполеон смотрел ему вслед.
— Нет, — обратился он к Бертье, — я не могу послать Клапареда, пошлите дивизию Фриана, — сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда пошла дивизия Фриана и даже[1128] было очевидно неудобство и замедление в том, чтобы останавливать теперь Клапареда и посылать Фриана, приказание было с точностью исполнено, как исполняется приказание доктора, предписывающего прекратить приемы начинавшего действовать лекарства с тем, чтобы прописать свое, новое.
Адъютанты и ординарцы как самого императора, очень скоро возвращающиеся с поля сражения, так и посланные от маршалов, беспрестанно сменялись один другим, донося императору о положении дела.
Положение дела в 12-м часу было следующее: на правой стороне французы подвинулись на полверсту, и та каша, которая прежде происходила на флешах, теперь происходила в овраге перед Семеновским. Влево, где стоял корпус Нея, французы тоже несколько подвинулись. Еще левее против кургана в овраге французские стрелки выгнали стрелявших в них русских и против кургана справа столпились войска Нея, слева войска Богарне, вышедшие из Бородина (о том, что на кургане в одно время забежали войска Бонами, не было известно Наполеону, потому что забежавшие войска с генералом Бонами были большей частью убиты там русскими и скоро опять убежали с кургана).[1129]
Всё, казалось,[1130] должно бы было быть ясно на шахматной доске Наполеона. Русские[1131] налево от флеш до Семеновского уступили числу и силе, надо было послать куда-нибудь побольше солдат на русских и, судя по опыту[1132] сражений (которых было довольно у Наполеона), русские бы побежали, и сделалось бы то, что называется победой. Но Наполеон не посылал своих солдат никуда, а более 20 тысяч стояло у него нетронутого войска.
«Зачем, куда посылать их?[1133] и кто может предвидеть то, что выйдет из того, что я пошлю их», — думал он. Голова его была тяжела, кашель и насморк мучали его. Его знобило, и то странное чувство, похожее на ощущение сновидения, посещавшего его ночью при воспоминании о всех сражениях с самого Немана, опять охватило его. Он не слушал большую часть адъютантов, доносивших ему, но одного он долго подробно расспрашивал о том, много ли потерь у неприятеля убитыми и ранеными? Есть ли взятые пушки и знамена? Есть ли пленные? Адъютант отвечал, что не было ни пушек, ни знамен, ни пленных, как и не было их во всю кампанию.
Русские сдвинулись с прежних мест, но стали на другие, и огонь их точно так же ужасен, и беспрестанно они наступали и сбивали французов с занятых позиций.
Да, это было, как во сне, когда человек размахнулся с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить врага, и ударил врага,[1134] и рука его, бессильная и мягкая, как тряпка, едва дотронулась до него. Опять то же и то же, что было с начала кампании. Войска были те же, генералы те же, он сам был тот же. Он это знал. Он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее в войне, чем прежде,[1135] даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом, но страшный размах руки падал волшебно-бессильно. Теперь, после двух-трех распоряжений, двух-трех фраз не скакали, как прежде, с поздравлениями маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux des drapeaux et d’aigles ennemis[1136] и пушки и обозы, и не просили только позволения пускать кавалерию для преследования. Не было тех веселых, самоуверенных лиц, не было той своей уверенности,[1137] которая бывала под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и т. д. и т. д.
Кто не видал тех счастливых игроков в апогее их счастия, которые в банке или на рулетке кидают свое золото нечаянно, невольно, и каждый оборот колеса подтверждает их успех, и которые не только сами, но и те, которые держат им 1/10, твердо убеждены, что они выигрывают только потому, что они умеют играть, и кто не видал их же, обдумывающих каждый шаг, соображающих всякую случайность и тем вернее проигрывающих, чем больше они соображают.[1138]
Его знобило, он надел сюртук и, мрачно насупившись, сел на стул.
Проголодавшийся с утра M-r de Beausset подошел к нему и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
— Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой.
Наполеон молча отрицательно покачал головой.
Полагая, что отрицание относилось к победе, а не к завтраку, M-r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
— Allez vous promener,[1139] — сказал Наполеон.
Через 10 минут, однако, Наполеон встал и велел себе подать кусок хлеба, который он съел, запивая шамбертоном.[1140]
— Подать мне лошадь,[1141] — вдруг говорит Наполеон, видимо желая преодолеть чувство апатии, давящее его. Он[1142] сел на лошадь, отдал несколько приказаний[1143] о исполнении того, что уже делалось и, окруженный конной гвардией и[1144] свитой,[1145] поехал вперед на поле сражения с намерением нанести этот последний удар русским. Но в это время послышались крики и стрельба[1146] на большой Смоленской дороге.[1147] Там задвигались обозы,[1148] прискакавший адъютант донес, что русские нападают на левый фланг французов.