— Срочно вызывай командира дивизиона!
  Мельцер понял, что русские стали охотится за первой штурмовой группой, которая, очистив первую траншею, приближалась к нему. Ночная мгла стала расступаться. Уже видны были очертания людей. Не дожидаясь нового взрыва, он заполз в первую попавшуюся большую воронку и притянул за шиворот Риделя. — Унтер-фельдфебель, ты меня слышишь?
  Сержант протер засыпанные землей глаза, улыбнулся. Он понял, что еще живой. — Я слышу вас, господин старший лейтенант. Слышу, говорите.
  — Срочно передай своим на КП, — гаркнул офицер третий раз, очумевшему корректировщику. — Пусть заткнут глотку русским Иванам справа о нас, что притаились в лесу. Или сегодня смерть пожнет хороший, но жестокий урожай из наших тел. Ты меня понял...? Ты меня понял 'болван'? — старший лейтенант затряс трусливого корректировщика, как грушу, приводя в чувство. Здесь по их сжавшимся от страха телам, словно градом, вновь густо сыпануло комьями земли и накрыло новой песчано-прогорклой взрывной волной.
 Где то наверху, недалеко, истошно кричал фельдфебель Ранке. Разрывом снаряда ему оторвало руку, державшую автомат. По крику Мельцер узнал беднягу из своей роты. — О, черт! — выругался офицер. — Они так выкосят всех моих людей! Ридель! — командир с бешенством ткнул корректировщика автоматом в бок. — Я тебя, свиной окорок, сейчас расстреляю, если ты не передашь координаты русской батареи. Ну!
 — Вестфалия один, Вестфалия один. Я, Вестфалия два. Как меня слышите? Прием. Вестфалия один, Вестфалия один. Ответьте! — наконец стал посылать в эфир позывные Ридель, безумно поглядывая расширенными зрачками, то на Мельцера, то на вороненый ствол автомата.
 -Вестфалия два, слышим вас хорошо. Где вы? Почему молчите?
 -Срочно для третьего. Противотанковая русская батарея. Дальность 600, дирекционный угол 33-35. Гранатой. Взрыватель осколочный. Мои координаты... Как поняли? Прием...
 -Вестфалия два, вас поняли хорошо, выполняем...
  Огненный смерч пронесся из-за Днепра над спасительной воронкой Мельцера на русскую батарею, выворачивая вековые сосны, уничтожая все живое, но был недолет.
 -Недолет 200, вправо 50, -вновь в эфире прозвучал голос Вестфалии два.
 Через несколько минут гаубичным налетом позиции русской батареи были разнесены и перепаханы подчистую. Далее удар был перенесен на глубину всего батальона. Два десятка штурмовиков смерчем ворвались во вторую траншею на помощь товарищам. Исход боя был предрешен.
  Мельцер, а с ним рядом Ридель, отсиживались в воронке. Командир отсюда руководил боем. Он не стал лишний раз подставляться под пули. Очень велика была ответственность за выполнение задания. Просто он был убежден, что траншея будет очищена от русских без него. Бой вскоре стал затихать, продолжавшийся не более тридцати минут.
 Офицер Вермахта достал ракетницу, хрустнул курком, вскинул пистолет над головой. Раздался щелчок. Две зеленые ракеты поочередно одна за другой гроздьями порхнули в предрассветное небо и красиво распустились в высоте над Днепром...
  Колонна из пяти танков, устрашающе грозно, двигалась от немецких позиций. Свежеокрашенные, с огромными надписями на башнях: 'За Родину', со звездами, Т-34-ки, как летучие голландцы проплывали мимо покоренного стрелкового батальона в утренних сумерках. Замыкал колонну танк очень похожий на Т-34, но был мощнее, с длинноствольной пушкой и выглядел более помпезно. На нем издевательски красовалась надпись, выведенная немцами готическим шрифтом 'За Сталина'...
 Капитан Новосельцев очнулся. Контузия немного отступила. Она не могла не отступить. Где-то глубоко, глубоко, вначале на подсознательном уровне сгустками нейронов был воспринят еле, еле слышный, но с каждой секундой все более нараставший, более отчетливый сигнал. Сигнал разрастался, становился еще ближе и вдруг осязаемо превратился в тяжелый и до боли знакомый, радостный рев дизелей и лязганий гусениц. Каждый пехотинец, услышав эти звуки, а они отличались от шума карбюраторных моторов 'Майбах', наполнялся чувством гордости и любви за наши бронированные боевые машины. 'Это спасение',— мелькнула в голове комбата первая устойчивая мысль.
 Комбат зашевелился, с усилием стряхнул комья земли, завалившие его взрывом, медленно, с трудом, опираясь о стенку воронки, приподнялся.
  Здесь его стон услышали немцы. Мельцер и Ридель застыли от неожиданности, никак не предполагая, что в развороченной фугасом огромной яме, будет сидеть враг. От Риделя неприятно запахло. Первым опомнился офицер. Он резко повернулся на шум и сразу отпрянул назад, клацнув затвором автомата.
 Новосельцев тоже увидел немцев. Пошатываясь и контужено улыбаясь, не соображая до конца что происходит, механически, отрешенно выпалил на немецком языке первую заученную когда-то в школе фразу: — Guten Tag, Kameraden!
 Немцы дернулись, как ужаленные змеей. На секунду растерялись, услышав в предрассветной, утренней полутьме приветствие грязного, окровавленного русского зомби, неожиданно выросшего из земли. Это спасло жизнь Новосельцеву. Мельцер не расстрелял его в упор.
 Новосельцев не мог сопротивляться. Он был обессилен и обескровлен глубокой контузией, полученным осколочным ранением. Из распоротого рукава шинели, густо пропитав его, сочилась кровь.
 -Halt! Hande hoch! — грозным окриком Мельцер привел в чувство скорее не комбата, а себя и Риделя. — Ридель! — толкнул он автоматом подчиненного. — Обыщи русского, пока он в штаны не наложил. — Увидев, что сержант вновь улыбается, от того, что остался живой, с усмешкой добавил: -И не стой, как на поминках своей тещи, трусливый заяц!
 Корректировщик понял, что опасность миновала, оскалившись, подскочил к капитану Новосельцеву и с размаху ударил в челюсть.
 — Ох!— вырвалось из груди капитана. Он завалился на скат воронки. Стал подниматься, нечленораздельно хрипя, хватаясь за кобуру. Но тут же получил резкий удар кованым сапогом в грудь. Тело со стоном швырнуло на землю. — Это у вас лежачего не бьют, а у нас в Рейхе, таких дохлых собак, добивают! — с садистской радостью выдавил немец, прыгая вокруг пленного, как трусливый шакал возле добычи. Риделя переполняло чувство превосходства над пленным русским. Он был доволен собой, что может вот так просто издеваться безнаказанно над русским Иваном. Ридель боялся войны, он панически боялся смерти, а поэтому и ненавидел русских. Он хотел остаться живым. Но он знал, что его убьют и убьют скоро. Он чувствовал это. А он так мечтал вернуться с победой в родной город Мюнстер к своей маме, чтобы покататься вдвоем на велосипедах по старинным улочкам, как они делали это раньше до войны.
 Страх перед русскими, делал немца жестоким и циничным к беззащитным военнопленным. Несмотря, что Новосельцев был еле живой, пальцы Риделя дрожали, кода он вытаскивал пистолет 'ТТ' и личные документы капитана. За дрожь, за трусость Ридель себя ненавидел в эту минуту. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо, — орал он, нанося тому удары ногой.
 -Хватит, Ридель! Хватит! — подскочил Мельцер и оттолкнул сержанта в сторону, остановив бойню. Разведчик был удивлен агрессивностью трусливого артиллериста. 'Что происходит с ним? Еще убьет ценного языка', — подумалось ему.
  — Быстрее вытаскивайте русского из этой вонючей ямы, — приказал он набежавшим гренадерам. -Подайте руку! — офицер вскарабкался наверх с документами Новосельцева.
  В этот момент к ним подъехали танки.
  Старший лейтенант вытянулся и помахал рукой, приветствуя командира батальона. Первый танк Т-34 остановился, не выключая двигатель. Из командирской башенки показался Франц Ольбрихт в русском шлеме и черном комбинезоне. В последний момент он перешел в первый танк, а обер-фельдфебеля Альтмана пересадил в 'Пантеру'. 'Альтман не справится с заданием. Альтман баварец, он не понимает русских'.
 -Что у вас, Мельцер?— прокричал Франц под грохот дизеля. -Даю одну минуту на доклад.
 — У меня хороший улов, господин капитан. Вот, посмотрите. Давай! -махнул Мельцер гренадерам. Капитана Новосельцева без чувств подтащили к танку.
 -Осветите!
  Узкий луч фонаря, разрезая полутьму, уперся в окровавленное, бесчувственное тело. Голова плетью висела на груди.
 -Встряхните его.
  Один из гренадеров, державший Новосельцева, схватил комбата за волосы и дернул голову вверх.
  От света, боли, шума двигателя комбат очнулся. Веки дрогнули. Новосельцев открыл глаза. Жмурясь, он попытался понять, что происходит. Спустя несколько секунд, его тело охватила нервная дрожь. Окровавленное лицо покрылось серым налетом ужаса. На лбу выступили грязные капельки пота. Зрачки безумно расширились. Увиденную картину, он сопоставил с ночным шумом, понял непростительную и страшную ошибку, граничащую с изменой.
 Новосельцеву стало очень горько и стыдно, что его обвели вокруг пальца, обмишурили фрицы. По его вине батальон лежит в земле. Что будет дальше, он не мог еще представить. Слишком был слаб, все происходило как в тумане.
 -Ах вы, гниды... ползучие...! — простонал в отчаянии комбат и дернулся изо всех сил, пытаясь вырваться. Тут же закричал от нестерпимой боли в руке и собственного бессилия, прижатый гренадерами к земле.
  Ольбрихт смотрел на комбата с интересом: -А русский капитан, наверное, мой ровесник? Нет, чуть старше'. Такой же упрямый характер, рост подходящий. Волевой, с ямочкой подбородок, русые волосы, серые глаза...'.
  -Он поедет со мной, Мельцер! -произнес жестко Франц подчиненному.
 -Как с вами? Он пленный. Его нужно допросить в штабе.
 -Это приказ!
 -Но?
 -Это приказ! В 'Пантеру' русского.
  Мельцер напрягся, сглотнул подкативший комок обиды, но перечить командиру не стал.
 -У вас хватает других пленных для допроса, Мельцер. Боевую задачу вы выполнили. Будете лично представлены к награде Железным крестом первой степени. Отразите в донесении ход операции и лучших товарищей. Кстати, потери есть?
 -Точное количество уточняю, господин капитан. -Мельцер повеселел, услышав о награде. Голос бодрый. -Из моей роты погибло 5 гренадеров и 7 получили ранения. Все они эвакуированы с поля боя.
 — Мой вам совет, дружище. -Ольбрихт нагнулся к офицеру, улыбнулся. — Быстрее уносите ноги, чтобы не было новых жертв. Через двадцать минут, когда наступит рассвет и русские опомнятся от нокаута, здесь будет настоящая заварушка. Ни мне, ни вам тогда не поздоровиться.
 -Да, да. Вы правы, — согласился с командиром Мельцер, позабыв о пленнике.
 — Мы уезжаем, господин старший лейтенант. Пускайте красную ракету на отход группам.
 -Слушаюсь, господин капитан!
  Взревели дизеля, обдав копотью близстоящих немецких гренадеров.
 -Удачи вам, господин капитан! -Мельцер вытянулся, отдав честь командиру танкового разведбатальона.
 -Спасибо, Генрих. Но удача подобно женщине: непостоянна и любит молодых,— засмеялся искренне Франц, взявшись за крышку люка башенки. Он был доволен успешным завершением первого этапа операции 'Glaube'. -Лучше, пусть будет с нами Бог!
 -Значит, пусть будет с вами Бог, господин капитан.
 -Вот так-то лучше, дружище...Вперед!
 
 
 
  Глава 10
 
  19 июля 1941 года. Поселок Заболотное. Гомельская обл. Беларусь.
 
 
  -Мама!— испуганно вскрикнула Вера и повернулась в сторону шелестящих звуков, которые доносились из центра поселка.— Надо бежать!?— девушка бросила растерянный взгляд на бабку Хадору.— Там стреляют, там наш дом, там мама в беде.— Но бабка, тяжело опираясь на палку, с тревогой смотрела на внучку и не знала что посоветовать. Новая автоматная очередь, вывела Веру из ступора. Уже не думая об опасности, подавив в себе страх, она стремительно направилась к калитке заднего двора.
  -Вера ты куда? Остановись! Там германцы,— слабым голосом, полным отчаяния, простонала Хадора.
  Но девушка не оглядываясь, быстро скрылась за сараем хаты. Бабке только и оставалась, что перекреститься и вдогонку прошептать: — Господи! Помоги и сохрани!
  Вера бежала легко и беспечно мимо небольших земельных участков, на которых как никогда уродился 'хлеб', 'бульба' и нехитрые овощные культуры. Но она этого не замечала. Она совершенно не боялась, что ее могут увидеть немцы, которые несколько часов хозяйничали в Поляниновичах и уже добрались сюда в Заболотное и что они могут ее убить. Она бежала, иногда спотыкалась, разбивая пальцы босых ног, но не чувствовала боли. Ее гнала цель — помочь матери. Сердце подсказывало, что с родными, что-то случилась.
  Вот и хата Абрамихи. Из открытых окон во все стороны разносился гогот солдат и звуки бравурного немецкого марша. С улицы змейкой, через плотную листву лип, пробивался дымок полевой кухни. Готовился обед. Во дворе кто-то умело разделывал заколотого поросенка.
  -Дождалась защитников,— непроизвольно вырвалось из запекшихся губ девушки. Но тут, же мимолетный сарказм оборвался, она, запыхавшись, вбежала на свой огород. Сочная зелень петрушки, моркови, красноватые листья свеклы и оформившаяся белокочанная капуста радостно приветствовали ее. Но идиллическая красота урожая ей показалась в эту минуту неуместной и дикой. Напоминание о разговоре с матерью, о поступлении в Щукинское училище теперь выглядело до отвращения нелепым. Разрушены планы, разрушены мечты, разрушена вся жизнь.
  — Мама!— вновь позвала она мать. Голос Веры был уже более твердым и уверенным. В ответ послышалось жалобное мычание Полинушки. И сразу кто-то по-немецки за воротами крикнул:
  — Стой! — Но Веру этот окрик не остановил. Тревога за мать, за младших сестер — вот что главное было теперь. И она должна им помочь.
  Когда появились немцы в поселке Поляниновичи и убежал Миша, она также ушла из дому. Ушла к бабке Хадоре, тетки матери, которая жила на краю села в старой полуразвалившейся хате. Мысль была проста. Немцы если и начнут заниматься грабежом, то пойдут в хорошие лучшие дома. Что им взять у старой Хадоры? Их же дом был большим, просторным — пятистенком, сложенным с душой и по уму. Он конечно привлечет внимание 'новых хозяев'. А как немцы отнесутся к молодежи, оставшейся в зоне оккупации, она еще не знала. Поэтому и приняла решение пока прятаться. Ее предположение оправдалось. Немцы не появились в покосившейся избе бабки Хадоры.
  Веру не остановил повторный и притом более грозный окрик 'Halt!'. Она решительно забежала на крыльцо родительского дома, и резко дернула на себя дверь. И в одно мгновение с разбегу в полумраке наскочила на кого-то чужого и сильного. Сбить чужака с ног она не могла, так как тот был высоким и крепко сложенным и сам спешил на выход, услышав крик.
  Верина голова больно уткнулась в плечо чужака, а руки при падении ухватились за китель. Ее дыхание было частым и взволнованным. Сердце от стремительного бега вырывалось из груди и не могло почему-то успокоиться. Держась за чужака с закрытыми глазами и глубоко дыша, она вдруг осознала, непонятно откуда появившейся мыслью, что ей не хочется отстраняться от этого сильного, и видимо молодого человека. Лишь после восклицания чужака 'О, мой бог!', она чуть отступилась и, подняв свои ясные, удивительно проникновенные, василькового цвета глаза, увидела его.
  На нее смотрели серые внимательные и немного смущенные глаза юноши. В них не было гнева и вражды. Чисто выбритая, гладкая, чуть матовая от загара кожа лица незнакомца, с ямочкой на подбородке рделась. Из-под фуражки с высокой тульей и орлом, которая при столкновении сбилась набок, выглядывали светло-русые волосы.
  -Это немецкий офицер,— молнией пронеслось в сознании Веры, и она как кошка ощетинившись, сделала усилие, чтобы освободиться из рук чужака. Но столкновение было настолько неожиданным и неординарным для немецкого офицера, что он непроизвольно обнял Веру и удерживал себя и ее от падения.
  -Отпустите! Мне больно! — вырвалось из припухлых, чуть обветренных губ Веры. Тот моментально разжал пальцы рук и еще раз выдохнул:
  -O, main got!— Затем, поправив фуражку и китель, старательно на ломаном русском языке произнес: — Извините 'фрейлин' за мою медвежью услугу. Вере хотелось сказать, что — ни будь обидное, гадкое в адрес немецкого офицера, но у нее вместо слов вырвался короткий девичий смех.
  -Я сказал что-то лишнее, необдуманное,— укоризненно и даже с обидой добавил чужак, пытаясь рассмотреть девушку внимательнее.
  -Нет, нет. Это я во всем виновата,— на хорошем немецком языке ответила та. — Просто, выражение медвежья услуга, в вашем случае не подходит. Это меня и рассмешило, — уже не смеясь, но с улыбкой ответила Вера.
  -Фрейлейн хорошо говорит по-немецки. У вас хорошее баварское произношение. Откуда? У вас был учитель немец?
  — Не совсем так. Арнольд Михайлович — наш учитель. Он по матери имел немецкие корни, но разговорную практику получил в плену во время первой мировой войны. Он нам много рассказывал о Германии.
  — Очень хорошо фрейлейн, — улыбнулся молодой немец. — Я рад, что повстречал в этой маленькой и бедной деревне девушку, которая знает язык великого Гете. Пройдемте, в светлую комнату, там продолжим наш разговор,— и, указав рукой на дверь, пропустил ее вперед: — Пожалуйста!
  Вера оробела от галантности немца. С ней так никто не разговаривал и не вел. Ей даже стало стыдно, что она босиком, а не в туфлях.
  -Смелее фрейлейн, это ваш дом. Кстати как вас звать?
  -Вера мое имя, — произнесла тихо девушка. Из-под ее длинных черных ресниц пробивался взгляд полный смущения и девичьей невинности. Ее щеки были пунцовые.