Вместо пляжа виднелась гора валунов, на которых медленно толпились странные, глупые пингвины, а затем — пустой белый снег заледеневшего черепа Земли. Квентин устал. Холод терзал его маленькое тело через тонкую курточку перьев. Он не представлял, что держит их в воздухе. Если один из них упадёт, Квентин точно знал, они все бросят, сложат крылья и упадут в фарфоровую белизну снега, который с радостью поглотит их.
А они всё следовали за путём, будто их вела волшебная лоза. Путь изогнулся вниз и они с благодарностью спикировали вслед за ним, принимая потерю высоты взамен на огромную скорость и с радостью ощущая облегчение в горящих крыльях. Теперь Квентин видел, что здесь, в снегу, стоял каменный дом, выделяясь на безликой равнине. Это было человеческое жилище, и обычно Квентин бы мспугался его, обделался бы над ним и улетел, забыв.
Но нет, вопросов не было, их путь оканчивался именно здесь. Он обрывался она одной из заснеженных каменных крыш дома. Они были достаточно близко, чтобы Квентин увидел человека, который стоял там, ждал их, держа длинный посох в руке. Желание улететь было сильным, но изнеможение и, что сильнее, логика, которая вела их по магнитному пути, были сильнее.
В самую последнюю секунду он подобрал крылья, и они поймали ветер, будто парус, на последних остатках кинетической энергии, прервали падение. Он шлепнулся на заснеженную крышу и лежал, пытаясь отдышаться. Его взгляд стал пустым. Человек не шевелился. Ну и чёрт с ним. Пускай делает, что хочет, хоть общиплет, выпотрошит и зажарит, Квентину было все равно, пока он мог наслаждаться блаженными минутами покоя своих до боли уставших крыльев.
Человек изогнул свой бесклювый, мясистый рот, произнося странные слова, а затем стукнул основанием посоха по крыше. Пятнадцать бледных, голых подростков лежали в снегу под белым полярным солнцем.
Квентин очнулся в пустой белой комнате. Он не мог предположить, сколько из ближайших двадцати четырёх часов он спал. Его грудь и руки были все в синяках и болели. Он взглянул на свои грубые, розовые, человеческие руки, с короткими пальцами без перьев. Он поднёс их к лицу и прикоснулся. Вздохнув, Квентин смирился с тем, что он снова человек.
Он был в маленькой спальне, где всё было белым — белое постельное белье, выбеленные стены, его белая пижама из грубой ткани, белая кровать и тапочки, ожидающие его на холодном каменном полу. Судя по виду, открывающемуся из маленького квадратного окна, Квентин понимал, что он на втором этаже. Перед его взглядом открывалась картина белого неба, со снежинками, тянущегося к горизонту абстрактной линией в неизмеримой дали. О, Боже. Во что он ввязался?
В пижаме и тонком халате, который висел на крючке на двери, Квентин вышел в коридор. Он спустился в тихий, просторный зал с бревенчатым потолком. Он был таким же, как и обеденный зал в Брейкбиллс, но атмосфера была как на лыжной базе в Альпах. Большую часть зала занимал длинный стол со скамейками.
Квентин сел. На другом конце стола в одиночестве сидел мужчина, держа в руках чашку кофе и мрачно глядя на остатки щедрого завтрака. Он был высоким, но сутулым, с волосами песочного цвета, слабовыраженным подбородком и небольшим животиком. Его халат был белее и более пушистым, чем у Квентина. Глаза мужчины были неяркими, водянисто зелёными.
— Я позволил тебе поспать, все остальные давно проснулись.
— Спасибо, — Квентин подвинулся так, чтобы сидеть прямо напротив мужчины. Он начал искать среди оставшейся посуды и тарелок чистую вилку.
— Ты находишься в Южном Брейкбиллсе, — мужчина говорил ровным тоном, с лёгким русским акцентом, не глядя при этом на Квентина. — Мы в пяти милях от Южного Полюса. Ты пролетел через море Беллинсгаузена на пути сюда из Чили, через регион под названием Земля Элсуэрта. Её называют частью Земли Мэри Бэрд в Антарктике. Адмирал Бэрд назвал её в честь своей жены.
Он самозабвенно растрепал свои взъерошенные волосы.
— Где все остальные? — спросил Квентин. Казалось, не было никакого смысла вести себя формально, так как на обоих были надеты халаты. И холодные оладьи были чудесными. Он не осознавал, насколько был голоден.
— Я дал им одно утро. — Он махнул рукой. — Занятия начинаются в полдень.
Квентин кивнул с набитым ртом.
— Какие именно занятия? — еле-еле произнёс он.
— Какие именно занятия, — повторил мужчина. — Здесь, в Южном Брейкбиллсе, вы начнёте своё обучение магии. Или, я полагаю, вы думали, что это оно и было, когда вы занимались с профессором Фоггом?
Вопросы, как этот, всегда сбивали Квентина с толку, поэтому он прибегнул к честности.
— Да, я так и думал.
— Вы здесь, чтобы усвоить основные механизмы магии. Вы думаете, — с его акцентом это прозвучало как «дуумаите» — что вы изучали магию. "Мааагию". Вы уже проделали упражнения из учебника Поппер и запомнили ваши склонения, спряжения, и модификации. Назовите пять Третичных Обстоятельств.
Это выскочило автоматически:
— Высота, возраст, положение звёзд, фаза Луны, ближайший водоём.
— Очень хорошо, — саркастически сказал он. — Великолепно. Ты гений.
Приложив особое усилие, Квентин решил не обижаться на это. Он по-прежнему наслаждался ковром… и оладьями, после того как побывал гусём.
— Спасибо.
— Вы изучали магию так же, как попугай изучает Шекспира. Вы отвечаете так, будто произносите клятву верности. Но вы не понимаете этого.
— Не понимаю?
— Для того чтобы стать волшебником, вы должны сделать нечто совершенно другое, — сказал мужчина. Очевидно, это было его стандартом. — Вы не можете изучать магию. Вы не можете выучить её. Вы должны впитывать её. Продумывать её. Вы должны слиться с ней. А она — с вами.
— Когда волшебник колдует, он не перебирает в уме все Главные, Второстепенные, Третичные и Четвертичные Обстоятельства. Он не копается у себя в душе, чтобы определить фазу луны, или ближайший водоём, или последний раз, когда он вытер задницу. Когда он хочет наложить заклинание, он просто делает это. Когда он хочет летать, он просто летает. Когда он хочет, чтобы была помыта посуда, она просто помыта.
Мужчина что-то пробормотал, постучал по столу, и тарелки стали шумно собираться в стопки, как будто они были намагничены.
— Вы должны делать больше, чем просто запоминать, Квентин. Вы должны изучить принципы магии не просто головой. Вы должны изучить их своими костями, своей кровью, своей печенью, своим сердцем, своим пенисом. — Он схватил свою мошонку через халат и слегка потряс ею. — Мы собираемся погрузить язык заклинаний внутрь вашей сущности, чтобы он всегда был при вас, везде, где вы находитесь, когда бы он вам не понадобился. Не только тогда, когда вы готовитесь к тесту. Вы не отправляетесь в мистическое приключение, Квентин. Этот процесс будет долгим и болезненным, и унизительным, и очень, очень, — он практически прокричал это слово, — скучным. Это то задание, которое лучше всего выполнять в тишине и одиночестве. Именно поэтому вы сейчас здесь. Вы не будете наслаждаться тем временем, которое будете проводить в Южном Брейкбиллсе. Я не советую вам даже пытаться.
Квентин слушал это молча. Ему не особо нравился этот мужчина, который только что упомянул его пенис и чьего имени он по-прежнему не знал. Он выбросил это из головы и сосредоточился на накоплении жизненной энергии в своём истощённом организме.
— Так как мне это сделать? — пробормотал Квентин. — Изучить вещи моими костями? Или как там?
— Это очень трудно. Не каждый это делает. Не все это могут.
— Ага. Что произойдёт, если я не смогу?
— Ничего. Вы вернётесь в Брейкбиллс. Вы выпуститесь. Вы проведёте свою жизнь как второсортный волшебник. У многих так и получается. Возможно, вы никогда не поймёте этого. Даже тот факт, что вы провалились, будет за пределами вашего понимания.
У Квентина не было никакого намерения позволить такому с ним случиться, хотя он вдруг понял, что, скорее всего, никто на самом деле не старался для того, чтобы у них всё так вышло, и, статистически говоря, должно же было это случиться хоть с кем-то. Оладьи больше не казались ему столь вкусными. Он положил вилку.
— Фогг сказал мне, что у вас хорошо получаются упражнения с руками, — сказал светловолосый мужчина, немного успокоившись. — Покажите мне.
Пальцы Квентина были все ещё одеревенелыми и болели от того, что заменяли ему крылья, но он взял острый нож, который выглядел достаточно сбалансированным, тщательно очистил его салфеткой, и взял его двумя последними пальцами левой руки. Он вертел его, палец за пальцем, до большого пальца, затем он подбросил его почти до потолка — ещё вращающийся, осторожно, чтобы он пролетел между двумя стропилами — с задумкой, что он упадёт и попадёт прямо в стол между третьим и четвёртым пальцами его вытянутой левой руки. Лучше всего это было сделать не глядя, сохраняя зрительный контакт со своей аудиторией для достижения максимального эффекта.
— Фогг сказал мне, что у вас хорошо получаются упражнения с руками, — сказал светловолосый мужчина, немного успокоившись. — Покажите мне.
Пальцы Квентина были все ещё одеревенелыми и болели от того, что заменяли ему крылья, но он взял острый нож, который выглядел достаточно сбалансированным, тщательно очистил его салфеткой, и взял его двумя последними пальцами левой руки. Он вертел его, палец за пальцем, до большого пальца, затем он подбросил его почти до потолка — ещё вращающийся, осторожно, чтобы он пролетел между двумя стропилами — с задумкой, что он упадёт и попадёт прямо в стол между третьим и четвёртым пальцами его вытянутой левой руки. Лучше всего это было сделать не глядя, сохраняя зрительный контакт со своей аудиторией для достижения максимального эффекта.
Товарищ Квентина по завтраку взял буханку хлеба и поставил её так, что падающий нож пронзил её. Он презрительно бросил хлеб и нож на стол.
— Вы рискуете по-глупому, — с каменным выражением лица ответил мужчина. — Заканчивайте и присоединяйтесь к своим друзьям. Я думаю, что, — «дууумаю» — вы найдёте их на крыше Западной Башни. — Он указал на дверь. — Мы начинаем во второй половине дня.
«Хорошо, Мистер Хохотун, — подумал Квентин. — Вы — босс».
Он встал. Незнакомец тоже встал и поплёлся в другую сторону. Выглядел он довольно разочарованно.
Камень за камнем, доска за доской, Южный Брейкбиллс был похож на главное здание. Что в некотором смысле обнадёживало, но английский загородный дом восемнадцатого века выглядел нелепо посреди антарктической пустыни. Крыша Западной Башни была широкой, круглой и выложенной гладкими кирпичами. Она была открыта для всех элементов, но какая-то магия защищала её от холода и ветра. Квентину казалось, что он чувствует, как где-то в теплоту просачивается холод. Воздух был тёплым, но пол, мебель и всё, чего он касался, было холодным и влажным. Всё равно, что оказаться в тёплой оранжерее посреди зимы.
Как и было обещано, остальная часть учеников Брейкбиллс тоже была там, они ошеломленно стояли в группках из трёхчетырёх человек, глядя на снежный покров, и говорили вполголоса, купаясь в призрачном антарктическом свете. Они выглядели иначе. В талии они были более стройными, а плечи и грудь у них были крепкими. Они похудели и стали мускулистее, пока летели на юг. Челюсти и скулы были ярко выражены. Элис была прекрасной, хотя и выглядела измождённой и потерянной.
Джэнет загоготала, когда увидела Квентина. Все засмеялись, но у Квентина было чувство, что она уже успела пошутить так несколько раз.
— Привет, чувак, — сказал Джош, стараясь казаться равнодушным. — Хреновое место или как?
— Вроде тут не так уж и плохо, — произнёс Квентин. — Во сколько купание нагишом?
— Я, вероятно, немного ошибался, — мрачно сказал Элиот, наверное, не в первый раз. — Но мы всё равно разденемся.
Они все были одеты в одинаковые белые пижамы. Квентин чувствовал себя пациентом психиатрической клиники. Ему стало интересно, скучал ли Элиот по своему секретному парню, кем бы тот ни был.
— Я столкнулся с каким-то придурком внизу, — сказал он. В пижаме не было карманов, а Квентину нужно было куда-то деть руки. — Он прочитал мне лекцию о том, какой я глупый и каким никчёмным он меня считает.
— Ты пропустил приветственную лекцию. Это профессор Маяковский.
— Маяковский. Как декан Маяковский?
— Это его сын, — произнёс Элиот. — Мне всегда было интересно, что с ним случилось. Теперь мы знаем.
Маяковские были самыми сильными волшебниками в мире в течение 1930 — 1940-х. До того времени в Брейкбиллс учили только английской и американской магии, но в тридцатых годах появилась мода на многонациональные заклинания. Профессоров находили по всему миру, чем дальше они жили раньше, тем лучше: шаманы в юбках из Микронезии, курильщики кальяна из Каира, синелицие туарегские некроманты из южной части Марокко. Ходила легенда о том, что старшего Маяковского нашли в Сибири, в одном из холодных советских деревянных домов; местную шаманскую традицию там представляли русские практики, которых привезли в Гулаг.
— Интересно, как надо облажаться, чтобы получить это назначение, — задумчиво сказал Джош.
— Может, он этого хотел, — сказал Квентин. — Возможно, ему здесь нравится. Чувак в жутком одиночном раю.
— Думаю, ты прав, я сломаюсь первым, — проговорил Элиот, словно участвовал в другом разговоре. Он почувствовал мягкое покалывание в щеке. — Мне здесь не нравится. У меня от этого сыпь, — он показал на пижаму. — Думаю, на ней есть пятна.
Джэнет успокаивающе потёрла его руку.
— Все с тобой будет хорошо. Ты пережил Орегон. Разве это хуже Орегона?
— Может, если я вежливо попрошу, он превратит меня обратно в гуся.
— О, Господи! — сказала Элис. — Да никогда в жизни. Ты хоть понимаешь, что мы ели жуков? Мы ели жуков!
— В смысле: да никогда в жизни? А как, по-твоему, мы назад вернёмся?
— Знаете, что мне понравилось в жизни гуся? — произнёс Джош. — Срать, где захочешь.
— Я назад не вернусь, — Элиот бросил белую гальку в темноту, где она и исчезла, прежде чем упасть на землю. — Отсюда я смогу полететь в Австралию. Или Новую Зеландию — виноградники там что надо. Меня приютит какой-нибудь фермер, разводящий овец, будет кормить меня совиньон-блан и превратит мою печень в прекрасную фуагра.
— Может, профессор Маяковский превратит тебя в птицу киви, — утешающе сказал Джош.
— Киви не умеют летать.
— Что-то не похож он на парня, который будет делать нам одолжения, — сказала Элис.
— Должно быть, он много времени провёл в одиночестве, — добавил Квентин. — Интересно, надо ли нам ему сочувствовать.
Джэнет фыркнула.
— Га-га-га-га-га!
В Южном Брейкбиллс не было надёжного метода измерения времени. Часов не было, а матово-люминесцирующее солнце было словно закреплено на полдюйма выше белого горизонта. Это напоминало Квентину о Часовщице и её извечных попытках остановить время. Ей бы здесь понравилось.
Этим утром они болтали на крыше Восточной Башни на тему времени, прижавшись друг к другу, пытаясь справиться со всеми странностями этого места. Никто не хотел спускаться, даже после того, как они устали стоять, или после того, как у них иссякли темы для разговоров. Они продолжали сидеть у края крыши, прислонившись к каменной стене, уставившись в бледные туманные просторы, омытые в странном, бесцельном, всепоглощающем белом свете, отражающемся от снега. Квентин прислонился спиной к холодному камню и закрыл глаза. Он почувствовал, как Элис положила свою голову ему на плечо. Если бы ему не нужно было держаться за что-нибудь, он мог бы держаться за неё. Если что-то изменится — она всегда останется прежней. Они отдыхали.
Позднее, должно быть, по прошествии минут, часов, или дней, он открыл глаза. Он попытался сказать что-нибудь, однако обнаружил, что не может этого сделать.
Некоторые уже были на ногах. Профессор Маяковский появился на верху лестницы, его белый халат был подвязан в районе живота. Он прокашлялся.
— Я взял на себя ответственность лишить вас дара речи, — произнес он. Профессор потрогал свой кадык.
— Отныне в Южном Брейкбиллс не будет никаких разговоров. К этому сложнее всего привыкнуть, и я думаю, данный переход пройдёт легче, если я просто-напросто предотвращу ваши разговоры с первых недель вашего здесь пребывания. Вы можете использовать свой голос для произнесения заклинаний, но ни для чего больше.
Все безмолвно уставились на него. Маяковскому, кажется, было удобнее сейчас, когда никто не мог ему ответить.
— Пройдите за мной вниз — на наше первое занятие.
Квентина всегда смущал факт, который он вычитал в книгах: магия никогда не казалась особо сложной. Там было огромное количество наморщенных лбов и толстых книг, длинных белых бород и всякой другой всячины, однако, когда доходило до дела, ты вспоминал некое заклинание — или же ты читал его на странице, если всё было совсем плохо — нужно было собрать травы, помахать волшебной палочкой, осуществить желаемое, смешать зелья, сказать некие слова — и так же, как и тёмные силы, ждать благоприятного случая. Это было почти так же, как сделать заправку для салата, или же освоить коробку передач, или собрать мебель из ИКЕИ — всего лишь ещё один навык, который тебе нужно освоить. Это заняло бы некоторое время и усилия, однако по сравнению с вычислениями, или, скажем, игрой на гобое, не было совершенно никакого сравнения. Любой идиот мог бы научиться магии.
Квентин получил извращённое удовлетворение, когда осознал, что за всем этим стояло нечто большее. Талант, конечно, был неотъемлемой частью в изучении магии — это то молчаливое, неосязаемое напряжение, что он чувствовал в груди каждый раз, когда у него правильно получалось заклинание. Однако здесь также присутствовала и работа, тяжёлая работа, горы тяжёлой работы. Каждое заклинание должно было быть адаптировано и изменено, чтобы оно удовлетворило сотни разных случаев, опираясь на основополагающие Обстоятельства — первую, заглавную букву этого слова в Брейкбиллс украшали узором, после которой следовал основной текст. Эти Обстоятельства могли нести в себе информацию о различных вещах: магия была очень сложным, неудобным инструментом, который должен был иметь чёткие инструкции для каждого случая его применения. Квентин заучил десятки страниц мелко напечатанных схем и диаграмм, которые объясняли Основные Обстоятельства, и как они влияют на другие чары. И когда ты уже думал, что всё, что нужно было, ты заучил, появлялись сотни Следствий и Исключений, которые ты также был обязан запомнить.