Элис и Квентин пытались скрывать то, что произошло между ними и редко говорили об этом даже между собой. Но остальные обо всём знали, и находили повод, чтобы оставить этих двоих наедине, чем Элис и Квентин пользовались. Видимо, они испытывали облегчение от того, что напряжение между ними наконец-то исчезло. То, что Элис желала Квентина так же сильно, как и он её, было удивительным. Он не видел большего чуда с тех пор, как приехал в Брейкбиллс. Квентину нелегко было в это поверить, хотя у него не было другого выбора. Его любовь к Джулии была обузой, опасной силой, которая держала его в холодном, пустом Бруклине. Любовь Элис была намного более реальной, и она окончательно связала его с новой, настоящей жизнью в Брейкбиллс. Это была не иллюзия. Это была самая настоящая реальность.
И она понимала это. Казалось, она знала о Квентине всё: его мысли, чувства — иногда даже наперёд — и она хотела его, несмотря на всё, что он делал — потому что он это делал. Вместе они бессовестно оккупировали верхний этаж домика, забегая в свои спальни только за необходимыми вещами, и демонстрируя любому пересёкшему границы сцены проявления взаимной симпатии, вербальной и прочих, и вид разбросанных повсюду вещей.
Не только это было чудесным событием лета. Удивительно, но три физкида окончили Брейкбиллс. Даже Джош с его низкой успеваемостью. Официальная церемония была назначена на следующую неделю; это было закрытое мероприятие, на которое больше не пригласили никого из школы. По традиции им было позволено остаться в Брейкбиллс до конца лета, но после этого они отправлялись в реальный мир.
Квентин был ошеломлён таким поворотом событий. Как и все. Было трудно представить себе жизнь в Брейкбиллс без них, но ещё труднее для Квентина было представить жизнь после Брейкбиллс. Они не обсуждали, что собираются делать дальше, по крайней мере, при Квентине.
Но не стоило особо беспокоиться по этому поводу. Дорога из Брейкбиллс во взрослый мир была хорошо протоптана. Существовала целая сеть волшебников, которые работали во внешнем мире, и, будучи волшебниками, они не рисковали остаться без пропитания. Они могли бы делать всё, что хотели, в большей или меньшей мере, пока не мешают друг другу. Настоящей проблемой было выяснить, чем же они хотели заняться. Некоторые из студентов стали служить обществу, тихо содействуя успеху гуманитарных целей, или скрытно поддерживая баланс различных экосистем, или участвуя в управлении магическими сообществами, такими, как это учебное заведение. Многие просто путешествовали, создавали волшебные произведения искусства или поэтапно разрабатывали колдовские военные игры. Другие занялись научно-исследовательской работой: многие школы магии (но не Брейкбиллс) предлагали программы обучения в аспирантуре, с различными учёными степенями, которые присваивали в конце обучения. Некоторые студенты даже решали пойти на постоянную работу в обычные, немагические университеты. Применение традиционной науки, особенно химии, к магическим техникам было актуальным полем для исследования. Кто знает, какие экзотические заклинания можно создать, используя новые трансурановые элементы?
— Я думал о том, чтобы попытаться поговорить об этом с драконом Темзы, — беззаботно сказал Элиот как-то днём. Они сидели на полу в библиотеке. Было слишком жарко для стульев.
— С кем? — сказал Квентин.
— Ты думаешь, он встретится с тобой? — спросил Джош.
— Не попросишь — не узнаешь.
— Подождите, — сказал Квентин. — Кто или что этот дракон Темзы?
— Дракон Темзы, — повторил Элиот. — Ну, ты знаешь. Дракон, который живёт в Темзе. Уверен, у него есть другое имя, драконье, но сомневаюсь, что мы сможем его произнести.
— Что ты сказал? — Квентин ошарашенно оглянулся, пытаясь найти подмогу в чьих-нибудь глазах. — Настоящий дракон? Ты хочешь сказать, что драконы существуют? — Он ещё не дошел до того момента, когда мог определить, что над ним шутят.
— Да брось, Квентин, — усмехнулась Джэнет. Они перешли к той части Пуша, где нужно было бросать карты в шляпу на другом конце комнаты. В данном случае они использовали миску с кухни.
— Я не шучу.
— Ты действительно не знаешь? Ты, что, не читал МакКейба? — Элис посмотрела на него с недоверием. — Это было на занятиях с Мирком.
— Нет, я не читал МакКейба, — ответил ей Квентин. Он так и не понял, злиться ему или расстраиваться. — А ты могла бы и сказать, что драконы существуют.
Она фыркнула.
— Мы никогда об этом не говорили.
Видимо, существа, подобные драконам, действительно существовали, хотя даже в магическом мире встречались они довольно редко. Многие из них были водяными драконами, которые жили в одиночестве и большую часть времени спали, зарывшись в речную грязь, но иногда они показывались на поверхности. В каждой крупной реке мира было по одному, но не больше, дракону, и будучи разумными и практически бессмертными, они, как правило, накапливали все неисчислимые крупицы мудрости. Дракон Темзы не был таким общительным, как дракон Ганга, дракон Миссисипи, или дракон Невы, но говорили, что он был намного умнее и интереснее. В Гудзоне тоже жил свой дракон, который проводил большую часть своего времени, свернувшись калачиком в глубоком, тёмном водовороте меньше чем в миле от причала Брейкбиллс. Его не видели уже почти целое столетие. Крупнейший и старейший из известных драконов был белоснежным и жил, свернувшись внутри пресноводного озера под ледяной арктической шапкой. За всё время он не заговорил ни с кем, даже с представителями своего вида.
— И ты действительно думаешь, что дракон Темзы даст тебе бесплатный совет? — спросил Джош.
— Ой, не знаю, — сказал Элиот. — Драконы такие странные. Ты собираешься задать им глубокий, мудрый вопрос вроде «Откуда взялась магия?», «Существуют ли инопланетяне?» или «Какие следующие десять простых чисел Мерсена?», и в половине случаев они просто просят тебя сыграть в китайские шашки.
— Я люблю китайские шашки! — сказала Джэнет.
— Тогда, может, тебе стоит пойти поговорить с драконом Темзы? — раздражённо ответил Элиот.
— Может, и пойду, — весело ответила она. — Думаю, у нас найдется много тем для разговора.
Квентин замечал, как все физкиды, не только он и Элис, влюблялись друг в друга, ну, или, по крайней мере, в тех, с кем они были рядом, когда были вместе. Утром они спали допоздна. После обеда они играли в бассейне, катались на лодке по Гудзону, пытались толковать сны друг друга и спорили о бессмысленности очков за магические техники. Они обсуждали различные степени интенсивности и тяжести своего похмелья. Они постоянно и активно соревновались в том, кто сделает самое скучное наблюдение.
Джош учился играть на пианино в коридоре наверху, а все остальные лежали на траве и слушали его исполнение «Сердца и души» снова и снова. И вроде как это должно было раздражать, но получалось совсем наоборот.
К этому моменту они были хорошо снабжены дворецким Чамберсом, который постоянно давал им лишние бутылки из запасов Брейкбиллс, которые и так были переполнены и нуждались в опустошении. Элиот был единственным с сколько-нибудь серьёзными познаниями в винодельческих делах, и он пытался научить этому остальных. Но Квентин плохо переносил алкоголь и из принципа не хотел сплёвывать вино, и в итоге он каждый вечер напивался и забывал всё, чему должен был научиться, так что на следующий вечер приходилось начинать всё с начала. Каждый раз, когда он просыпался на следующее утро, ему казалось, что он не сможет больше выпить ни капли алкоголя, но это наваждение всегда испарялось к пяти часам вечера.
ГЛАВА 12. ЭМИЛИ ГРИНСТРИТ
Как-то раз физкиды сидели впятером, скрестив ноги, в кругу, в широкой, пустой середине Моря. День был ужасно жаркий, и они выбрались на улицу, только чтобы немного попрактиковаться в коллективной магии, а точнее особому заклинанию на пятерых, которое, если бы у них получилось, усилило их слух, зрение, и физическую силу на несколько часов. Заклинание принадлежало скандинавской магии, магии викингов, придуманной для боя в поле, и, насколько им было известно, она не использовалась уже несколько сотен лет. Джош, который следил за их попытками и координировал их, сказал, что не уверен в том, что оно вообще когда-либо срабатывало. Эти скандинавские шаманы явно были любителями придумывать всякие бесполезные штуки.
Пить они начали рано, почти сразу после ланча. И хоть Джош и сказал, что всё было готово уже в полдень — честное слово, ребят, всё готово, вот совсем не вру, можно начинать, — к тому времени, когда он выдал им страницы, исписанные шариковой ручкой на древнескандинавском языке, и приготовил площадку, на часах уже было около четырёх. Нужно было петь, и ни у Джэнет, ни у Квентина ничего не получалось, они оба сбивались, путая друг друга, и всё приходилось начинать с самого начала.
Пить они начали рано, почти сразу после ланча. И хоть Джош и сказал, что всё было готово уже в полдень — честное слово, ребят, всё готово, вот совсем не вру, можно начинать, — к тому времени, когда он выдал им страницы, исписанные шариковой ручкой на древнескандинавском языке, и приготовил площадку, на часах уже было около четырёх. Нужно было петь, и ни у Джэнет, ни у Квентина ничего не получалось, они оба сбивались, путая друг друга, и всё приходилось начинать с самого начала.
В итоге у них получилось разобраться с заклинанием, после чего они долго и пристально смотрели на свои руки и часы на башне, стоявшей в отдалении, пытаясь понять, изменилось ли что-нибудь.
Квентин отошёл подальше, чтобы отлить, а когда вернулся, Джэнет рассказывала о ком-то по имени Эмили Гринстрит.
— Не говори мне, что ты была с ней знакома, — протянул Элиот.
— А вот и нет. Но помнишь, я жила с этой коровой Эммой Кёртис на первом курсе? Я разговаривала с её двоюродной сестрой на прошлой неделе, когда была дома — она живёт рядом со мной в Лос-Анджелесе. Так вот она там была. И рассказала мне обо всем.
— Серьёзно?
— А теперь, значит, ты расскажешь нам? — спросил Джош.
— Вообще эта история — большой секрет. Не вздумайте об этом трепаться.
— Эмма вовсе не была коровой, — сказал Джош. — А если и была, то очень горячей. Она была одной из коров Вагиу (японская порода с острова Кобэ, очень дорогие и действительно красивые на вид — прим.), в таком случае. Она не отплатила тебе за то платье, на которое тебя стошнило? — он лежал на спине, смотря в небо. Казалось, ему было наплевать, сработало его заклинание или нет.
— Не-а. А теперь она свалила в Таджикистан или куда-то там, спасать вымирающего азиатского кузнечика. Или типа того. Коровища.
— Кто такая Эмили Гринстрит? — спросила Элис.
— О, Эмили Гринстрит, — протянула Джэнет, смакуя сплетню, которую собиралась рассказать. — Эмили Гринстрит — единственная, кто добровольно покинул Брейкбиллс за последние сто пятьдесят лет.
Её слова расплылись подобно сигаретному дыму в тёплом летнем воздухе. Посреди Моря было жарко, но тени не было, а ребятам было слишком лень пошевелиться.
— Она появилась в Брейкбиллс примерно восемь лет назад. Я думаю, что она из Коннектикута, но не того роскошного Коннектикута, где есть деньги, братья Кеннеди, и болезнь Лайма. Я думаю, что она была из Нью-Хейвена, или Бриджпорта. Она была тихой девочкой, выглядела, как мышка…
— Откуда ты знаешь, как она выглядела? — спросил Джош.
— Ш-ш! — Элис стукнула Джоша по руке. — Не беси её. Я хочу послушать.
Они лежали на полосатом покрывале, расстеленном на руинах песочного узора Джоша.
— Я знаю, потому что кузина Эммы рассказала мне. Да и в любом случае, я рассказываю, и если я говорю, что она была похожа на мышку, значит, у неё был хвост, и она жила в чёртовом швейцарском сыре.
— Эмили Гринстрит была одной из тех девочек, которых никто никогда не замечает, и которые дружат только с такими же незаметными девочками. Их не любят и не ненавидят. У них слабый подбородок, или следы от ветрянки, или слишком большие очки. Я знаю, что придираюсь. Но знаете, они просто все как будто всегда на взводе.
— Она была отличницей. Постоянно занималась учебой и так дожила до третьего курса, пока однажды не осознала, что влюбилась в своего профессора. Конечно, все влюбляются в преподавателей. Или, по крайней мере, девушки, мы все любим мужчин постарше. Но обычно такая влюблённость проходит, и мы двигаемся дальше, влюбляясь в ещё какого-нибудь неудачника нашего возраста. Но не наша Эмили. Она была влюблена самозабвенно, отчаянно и безумно. Как в «Грозовом перевале». По ночам она стояла под его окном. Рисовала его портреты на полях тетради. Смотрела на луну и плакала. Рисовала на полях тетради маленькие луны и плакала, глядя на них.
— Она стала угрюмой и депрессивной. Стала носить чёрный и слушать The Smiths, читать Камю в оригинале и всё такое. У неё появились мешки под глазами и щёки впали. Она стала ошиваться около Вуфа.
Все застонали. Вуфом называли фонтан в Лабиринте. Официальное название Ван Пельт, в честь декана Брейкбиллс в восемнадцатом веке, но поскольку он представлял собой Ромула и Рема, пьющих молоко из сосков волчицы, то все называли его Вуф. Фонтан был прибежищем готов и духовно богатых тусовок.
— И когда у неё появился Секрет, с большой буквы «с», то, как бы иронично это ни было, она стала всем интересна, потому что всем хотелось его узнать. Конечно, вскоре мальчик, бедный, несчастный мальчик влюбился в неё. А она не отвечала ему взаимностью, потому что все её чувства были направлены на профессора Секси, хотя внимание ей льстило, ведь до этого никто и никогда не влюблялся в неё. Она дурачилась с ним и флиртовала перед всеми, в надежде, что её истинный возлюбленный заревнует.
— Теперь мы переходим к третьей части истории нашего маленького любовного треугольника. Судя по всему, профессора не сразили чары нашей Эмили. Он добродушно посмеялся над всем в общем зале старшеклассников и забыл об этом. Она была не такой уж и горячей. Может, у него был кризис среднего возраста, возможно, он думал, что связь с мисс Гринстрит поможет восстановить его давно ушедшую молодость. А ещё он женат был, идиот. Мы никогда не узнаем, что случилось, или насколько далеко всё зашло, только если всё не зашло слишком далеко, и профессор Секси опомнился или получил, что хотел, а затем всё сошло на нет. Надо сказать, наша Эмили стала ещё мрачнее, чем была раньше, а парень её ещё больше потерял голову от любви, приносил ей подарки, цветы, поддерживал.
— Не знаю, может, вы это знали, я лично нет, но Вуф отличается от других фонтанов. Вот почему там сначала зависали экологические пессимисты. Вы бы не сразу заметили, что там не так, но вскоре вы бы поняли, что когда смотришь на воду, отражения своего не видишь, только небо. И если было облачно, небо в отражении всё равно было бы синим, или наоборот. Это определённо ненормально. И каждый раз, когда будете смотреть туда, на вас озадачено будут глядеть другие лица, словно они ищут какой-то другой фонтан где-то ещё, что ещё более странно, они будут видеть не своё лицо, а ваше. Должно быть, кто-то понял, как переключать отражения двух фонтанов, но кто это сделал, и зачем, и как, и почему декан не поменял всё назад, я понятия не имею.
— Вам, должно быть, тоже интересно, не было ли это чем-то большим, чем отражение… Если бы вы нырнули в один бассейн, вышли ли бы в другом, в этом мире, или каком-то ещё. Что-то в этих фонтанах есть. Вы знали, что они были тут ещё до Брейкбиллс? Школу построили рядом с ними, а не наоборот. Может, это только россказни.
Элиот фыркнул.
— Ну, это только сказочки, дорогой. В любом случае, — продолжала Джэнет, — фишка в том, что Эмили начала много времени проводить возле Вуфа, просто курила, тусовалась там и, полагаю, восхищалась своей маленькой интрижкой. Она столько времени там провела, что начала узнавать одно лицо в фонтане. Кого-то, кто проводил много времени у другого фонтана, как и она сама. Назовем её Дорис. Через некоторое время Эмили и Дорис начали замечать друг друга. Они узнавали друг друга, махали друг другу из вежливости. Наверное, Дорис тоже была немного депрессивная. Они были чем-то вроде родственных душ. Эмили и Дорис придумали способ общаться. Опять же, точная информация ускользнула от вашего бесстрашного корреспондента. Может, они показывали друг другу записки или что-то типа того. Они должны были писать зеркально, чтобы через отражение всё было понятно, или я неправильно поняла?
— Я не знаю, как всё работает в Вуфлэнде, где живёт Дорис, возможно, магия там другая. Или же наша Эмили задолбала Дорис, и та устала слушать, как Эмили скулит о своей личной жизни. Или же с Дорис было что-то не так, возможно, она была истинным ликом зла. Но однажды Дорис предложила интересный план: если
Эмили хочет вернуть своего возлюбленного, возможно, есть некие проблемы в её внешности, и тогда стоило бы что-нибудь в ней изменить.
Холод пронесся по их группе, пока они лежали на нагретом солнцем дёрне. Даже Квентин знал, что использование магии для изменения внешности никогда не заканчивается хорошо. В мире магической теории это было мёртвой зоной: нечто о неразрывной рекурсивной связи между твоим лицом и тем, кем ты являешься — также это можно назвать душой, за отсутствием более подходящего слова — что делало эту магию адски трудной и смертельно непредсказуемой. Когда Квентин впервые оказался в Брейкбиллс, он был крайне удивлён, почему никто не сделал себя невообразимо красивым. Он смотрел на этих ребят с явными недостатками — на Гретхен с её ногой, или же на Элиота с его кривой челюстью — и поражался, почему никто не исправит им недостатки, как Гермиона свои зубы в «Гарри Поттере». Однако в реальности подобные истории заканчивались катастрофой.