Ротмистр брезгливо отодвинул бумагу, даже не заглянув в нее, и кликнул ближайшего писаря:
— Подготовь ответ… этим, — кивок в сторону Алексея, — что ничем не располагаем. За подписью его превосходительства. Ишь чего придумали! Террористов надутых…
Лыков ушел от жандармов разочарованный и с пустыми руками. Было ясно, что здесь до последнего будут бороться за радужную картинку в отчетах.
Поразмыслив, сыщик решил навестить военных. Вдруг у них обнаружится что-то на Ежи Пехура?
Громадное здание штаба Варшавского военного округа располагалось на Саксонской площади. Два симметричных корпуса, украшенных монотонными пилястрами, соединялись крытой арочной колоннадой. Алексей прошел в отчетное отделение. Он знал, что там командует его давний знакомый капитан Сенаторов. Бывший сослуживец барона Таубе получил новый чин и ответственное назначение. Теперь он руководил окружной разведкой, имея противниками Германию и Австро-Венгрию.
Сенаторов встретил старого приятеля сдержанно — вид у него был озабоченный.
— Здравствуй, Алексей Николаевич. Зачем ты здесь?
— Здравствуй, Владимир Сергеевич. Мне нужна справка. Капитан поморщился. Хотел, видимо, предложить пойти за справкой в другое место, но передумал. Сел напротив, подпер голову руками и сказал коротко и серьезно:
— Слушаю.
— Тебе говорит о чем-то имя Аркадиуш Млына?
— Нет.
— А Ежи Пехур?
Сенаторов вскочил как ужаленный:
— Что ты о нем знаешь? Он в Варшаве?
— Извини, сначала ответь на мой вопрос.
— Мы безуспешно ловим этого негодяя уже полгода. Он австрийский шпион и очень ловкий человек. А ты с какого бока на него вышел?
— Я командирован в варшавскую сыскную полицию приказом министра. Кто-то стал убивать наших офицеров. Здешние силы не справлялись.
— Понятно. И что?
— То, что их убивает именно Ежи Пехур, он же Аркадиуш Млына.
Сенаторов тут же записал имя на бумажке и попросил:
— Расскажи, пожалуйста, все как можно подробнее.
Лыков детально изложил ему историю своих розысков.
Потом добавил:
— Теперь давай свою часть.
— Хм… Она будет короче твоей. А за сведения спасибо! Так вот. Мы, разведка, узнали об этом Пехуре в конце прошлого года. Он появился под фамилией Крыгер в качестве подрядчика. Вел землеустроительные работы в Сливицком форте.
— Сливицкий форт — это где?
— Правобережный тед-де-пон Александровской цитадели. Он защищает крепость от обхода с тыла. Важная задача. Кроме того, в нем хранился военно-окружной архив.
— Так Крыгер залез в ваш архив?
— Да.
— А зачем ему старые бумажки? Камин разжигать?
Сенаторов смутился:
— Место казалось абсолютно надежным. И мобилизационный отдел перенес туда свою канцелярию: здесь тесно.
— Ну и ну! Что ему досталось?
— Это секрет, извини.
— Вовчик! Для австрияков уже не секрет, а для своих — тайна? Вас тут что, беленой кормят?
— Ну… Крыгер утащил мобилизационное расписание номер двенадцать, план развертывания и всю исходящую переписку.
— Хорошо отоварился! А как он это сумел?
— Да никому и в голову не пришло! Почтенный пан, работы всегда сдает в срок. Крыгеру даже выделили комнату в казарме форта, чтобы хранил там свои чертежи. Та комната была по соседству с мобилизационным отделом…
— Понимаю. Вы приходите в понедельник, а стена разобрана…
— Увы, да. Бумаги похитили, а пан Крыгер исчез. Правда, мы сумели перехватить его курьера. В Галиции. Тот переходил границу и налетел на наш секрет. Тогда нашли половину похищенного, вторую половину ищут до сих пор. Письмо в австрийский штаб было подписано: Ежи Пехур.
— Это все?
— Все.
— Опиши мне наружность Крыгера.
— Крепкий статный мужчина лет сорока. Густые вьющиеся волосы, черные с проседью, и окладистая борода в немецком вкусе.
— Проседь на висках?
— Нет, равномерно по всей голове и в бороде тоже.
— И он не хромал?
— Нет. Для чего ты спрашиваешь?
— Ежи Пехур, что убил двух сыщиков в номерах на Железной Браме, имел черные волосы с проседью на висках. Носил золотые очки. И припадал на левую ногу. Притом что природные его волосы — русые.
— Грим?
— Разумеется. Наш Ежи — мастер перевоплощения. Сядет завтра напротив тебя в кавярне, и ты его не узнаешь.
— Получается, шпион никуда не сбежал, а все эти месяцы спокойно жил в Варшаве?
— Да. И не просто жил, а расширил свою преступную деятельность. Решил встряхнуть польское общество. Поднять его на антирусский террор. Ох, пора его кассировать!
Сыщик и разведчик договорились, что будут обмениваться сведениями. Немногочисленная агентура отчетного отделения работала в поте лица, но пока без толку. Теперь к ней присоединялись возможности сыскной полиции. Шансы поймать вождя боевцев повышались.
— Слушай, а как у тебя с жандармами? — уже уходя, спросил Алексей.
— Никак, — ответил Сенаторов. — По закону, именно они у нас главные контрразведчики. Но работать не хотят. Уверяют Петербург, что здесь все благополучно, Варшава — сонное царство. Пока их самих не взорвут, они будут на этом настаивать! А по моим сведениям, польские социалисты создали некий «легион смерти» с целью террора. Против нас, ра зумеется. Возможно, Ежи Пехур как раз и есть руководитель этого легиона.
— Не возможно, а так и есть. На всех трех убитых офицерах были записки от его имени.
Вечером Лыкова вызвал к себе обер-полицмейстер.
— Как вы оцениваете действия титулярного советника Нарбутта? — поинтересовался он, стоя посреди кабинета.
— Как преступные.
Толстой поморщился:
— Обоснуйте!
— В феврале в Варшаве был убит подпоручик Яшин. Вы в нашу первую встречу, помнится, отвергали этот факт… Нарбутт с самого начала знал о нем, но скрыл преступление. Он решил вести розыск самостоятельно. В тайну был посвящен ряд его подчиненных, поляков по национальности. Кто именно, выяснить невозможно — в отделении круговая порука, все отговариваются незнанием. Известно лишь, что среди них был покойный Степковский.
Самодеятельные усилия Нарбутта успехом не увенчались. Между тем убийца — теперь мы знаем, что это Аркадиуш Млына, он же Ежи Пехур, — совершил новые злодеяния. В марте он зарезал пристава Емельянова, известного строгим отношением к местному населению…
Толстой перебил:
— А ведь я многократно просил его быть человечнее! И вот результат.
— …Нарбутт и его сообщники снова промолчали, — продолжил Лыков.
— Но они же хотели как лучше! — взорвался обер-полицмейстер. — Неужели вы этого не понимаете?
— Не понимаю, ваше превосходительство. Убивают русских офицеров, а сыскная полиция знает, но молчит. Не понимаю!
— Вы же сами общались с третьей жертвой, этим несносным штабс-капитаном Сергеевым. Я ведь приезжал в ресторан, беседовал с кельнерами. Отвратительное поведение, недостойное офицера!
— Значит, за это кишки наружу? — чуть не выкрикнул Лыков. — В ресторан вы приехали. А в морг не нашли времени спуститься? Не видели, что Млына сделал со штабс-капитаном?
Лицо генерала налилось кровью, но он промолчал.
— После казни Сергеева титулярный советник Нарбутт совершил очередной служебный подлог, — продолжил Алексей. — Он навел полицию на шайку русских громил. Которых по его просьбе предоставил некий Строба, он же Велки Эугениуш. Этот человек — уголовный «король» всей левобережной Варшавы. С ним у пана Нарбутта, оказывается, были такие вот доверительные отношения… Неслучайно Велки Эугениуш счастливо избежал тюрьмы за все годы своей преступной деятельности. Можно лишь догадываться, какие еще сделки имели место между ними!
— Это бездоказательно, — возразил обер-полицмейстер почти спокойным голосом. — Но я хочу поговорить не об этом. Да, Витольд Зенонович ошибался. Хотел как лучше для русско-польских отношений… И решил лично истребить злодея и положить конец насилиям. За свои ошибки он заплатил жизнью. А теперь после вашего рапорта его пожилая мать не получит пенсии.
Коллежский асессор смешался. Вопрос пенсий всегда очень болезненный. Люди служат десятилетиями, а потом по капризу начальства их оставляют ни с чем. А тем более старухи матери… Прав генерал. Убитых офицеров уже не вернуть, да и нет среди них чистеньких…
— Я понял вас, ваше превосходительство. Постараюсь сформулировать свой рапорт так, чтобы мать титулярного советника Нарбутта не лишилась пособия.
Толстой обрадовался, долго благодарил, даже перекрестил напоследок. А у Лыкова осталось впечатление, что его снова надули. Под вывеской добрых побуждений…
На исходе следующего дня состоялась еще одна встреча. Лыков возвращался из следственной тюрьмы, как вдруг его обступили трое корпусных мужчин. Алексей сразу узнал старшего, с фигурой циркового атлета. Это был Збышняк, то ли управляющий, то ли вышибала Велки Эугениуша. Он вежливо приподнял котелок, обнаружив шишку на темени.
На исходе следующего дня состоялась еще одна встреча. Лыков возвращался из следственной тюрьмы, как вдруг его обступили трое корпусных мужчин. Алексей сразу узнал старшего, с фигурой циркового атлета. Это был Збышняк, то ли управляющий, то ли вышибала Велки Эугениуша. Он вежливо приподнял котелок, обнаружив шишку на темени.
— Здравствуйте, пан Лыков. Вы желали встретиться с паном Стробой?
— Здравствуйте, пан Збышняк. Я вижу, глаз уже подживает? А разве я вам тогда и голову разбил?
— И не только мне, пан Лыков. Мы получили хороший урок.
— Прошу меня простить, погорячился. Так что насчет встречи?
— Если удобно, то можно прямо сейчас. Вот бавария,[55] вас ждут в дальнем зале.
В полутемной пивной сидел в одиночестве представительный мужчина. Увидев сыщика, он поднялся.
— Благодарю, пан Лыков. Я имею до вас надобность.
«Иван» оказался высоким, крупным в кости, с обвислыми помещичьими усами. Улыбка добродушная, но взгляд хищника…
— Какое пиво изволите?
— Светлое.
Велки Эугениуш кивнул, и кельнер бегом устремился к стойке.
— Вы круты на расправу, пан Лыков! Никому в Варшаве еще не удавалось побить Збышняка. У вас сильные руки!
— А у вас быстрые ноги, пан Строба. Я так и не смог вас тогда догнать.
Собеседники весело рассмеялись, и лед первого знакомства тут же растаял.
— Я сразу быка за рога, — начал уголовный. — Не хочу, чтобы в Департаменте полиции накопились до меня счеты. Перед властями я чистый. Делаю маленькую коммерцию в Варшаве, и только. Офицеров не убиваю.
— Я извещен. Но вы пытались обмануть следствие…
— Да, — согласился «иван». — По просьбе Нарбутта. А пан Витольд, упокой Господи его душу, был такой человек. Редко чего просил, и не для себя, для Польши. Но если уж скажет, что надо, — ему не отказывали. Мы в Варшаве привыкли договариваться с выделом следячи.[56]
— Понятно, — нахмурился Лыков.
— Пожалуй, что не до конца вам понятно. Вы подумали о пане Витольде плохое. Что мы его купили, так? Нет. Он был поржендный… порядочный. Мзды не брал и ловил нас честно. Однако иногда обе стороны — и кто ловит, и кто прячется — должны договариваться. В прошлом году мы выдали пану Витольду одного из наших, Медарда Ломжинского. Тот был звежэнт джике… дикий зверь. Убил маленького ребенка! Такому не место в Варшаве.
— Ну хорошо, — согласился коллежский асессор. — Вы общались для пользы дела. О чем еще вас просил Нарбутт?
— Вот для того я и позвал вас, — серьезно ответил уголовный. — То правильный вопрос. Пан Витольд просил меня найти Ежи Пехура. И объяснил, почему я должен ему помочь. Ежи Пехур — поляк, его плохо отдавать русским. Нужно поймать и наказать его самим, за ущерб Польше. Убийства офицеров — во вред Польше. Правительство очень обрадуется, если дело примет политический оборот! И страну запрут на большой замок, такой, что много лет не удастся отпереть. А Млына не понимает этого.
— И вы согласились помогать?
— Да. Вам я не стал бы отдавать поляка, а пану Нарбутту — другое дело. Но моя помощь оказалась не к добру. Именно мои люди нашли квартиру на Железной Браме. Я подсказал следячим адресок, а они там погибли… Теперь Млына и мой враг. Найду — убью. Знайте, мы по-прежнему его ищем. Но сейчас, после смерти пана Витольда, я отдал бы вам того скурвы сына. Hex мне дъябел порви, отдал бы! А вы пусть сделаете с ним то, что сделали с Гришкой.
— Самому хочется, — неожиданно для себя признался Лыков.
— Так и не отказывайте себе! Я что хочу пояснить? Да, мы преступники. На мне много грехов, если смотреть в законы. Но совесть у меня есть. И бывает, что нужен человек с той, с вашей стороны. У которого тоже есть совесть. Мы с паном Витольдом так и делали, мы не допускали крайностей. Нельзя убивать детей, и Медард Ломжинский за это заплатил. Но нельзя и пользоваться властью во зло. Варшава легче дышала. А теперь мне не с кем договариваться.
— Но есть Гриневецкий.
— Фуй! Он не поляк, а жмуд. Тоже, конечно, человек, но… Я говорил бы и с ним, если бы он был как пан Витольд. Но ему далеко до него. Мне кажется, я мог бы говорить с вами.
И Строба просительно заглянул сыщику в глаза, словно не был всесильным «иваном».
— Но ведь я закончу свое дело и уеду отсюда.
— Я знаю. Но сначала его надо сделать.
— Тогда помогите, дайте подсказку.
— И дам! Для того и трачу ваше время. Слушайте. Ежи Пехур стал собирать молодежь. И дурит их юные головы. То очень плохо. От его имени вербовкой занимается Рышард Студэнт. Поймайте его, и получите Ежи.
— Рышард Студент. Очень хорошо, пан Строба! А где он бывает?
— Он ходит в «Дырку» на Медовой.
— Это та «Дырка», которую любил Шопен?
Велки Эугениуш встал и протянул Алексею руку:
— Шкода![57] Жаль, что вы уедете.
Глава 10 Еще Полска нэ сгинжла!
Они сидели втроем: Гриневецкий, Лыков и Егор Иванов. В последние дни положение парня укрепилось. Пришла бумага о присвоении ему чина коллежского регистратора — необыкновенно быстро против обычного движения дел. Другие агенты перестали скрывать от русского сведения, учили и натаскивали. Смерть Нарбутта потрясла отделение. Люди лишились командира и наставника, за которым были как за каменной стеной. Эрнест Феликсович просто осиротел. Ему все труднее стало изображать начальника; по вечерам он начал выпивать.
Спокойная уверенность и методичная настойчивость Лыко ва помогли всем не рассыпаться. Командированный почти не ел, почти не спал и совершенно не собирался раскисать. Это подтянуло людей. Поляки впервые объединились с русскими. Пусть для единичной задачи: поймать Ежи Пехура. Но это заработало и стало давать результат.
Итак, сыщики сидели в кабинете и мозговали. Гриневецкий разлил по оловянным рюмкам яжембек.[58] Лыков дал ему это сделать, после чего забрал бутылку и поставил на пол возле себя. Сказал примирительным тоном:
— По одной.
— По одной, — охотно согласился надворный советник.
— Итак, студент, которого зовут Рышард, — начал Алексей. — Уже кое-что. Надо обойти все варшавские высшие учебные заведения.
Егор усмехнулся:
— Навряд ли это поможет.
— Их здесь так много?
— Нет, я о другом. Ваш Рышард, скорее всего, никакой не студент.
— Почему? — удивился Лыков.
— Это местная особенность. Поляки — вежливые люди. Настолько вежливые, что всегда готовы сделать приятное соседу. Здесь в обычае завышать статус окружающих. Рядового писца называют радцей, то есть советником. Учителя гимназии — профессором. Журналиста — писателем. Студенту уже сейчас присвоят его будущую профессию инженера или адвоката.
— Чудеса! А кого же тогда назовут студентом?
— Гимназиста старших классов.
— А таких в Варшаве тысячи, — скривился Эрнест Феликсович. — Но что это мы опять о делах? Как говорят в «суконной гвардии»: совершим единоточие!
«Суконной гвардией» пренебрежительно называли полки 3-й гвардейской дивизии, расквартированной в Варшаве. Даже здесь паны усматривали для себя обиду: кавалергардов или лейб-гусар им не присылали!
Сыщики выпили, и Егор продолжил:
— Гимназистов тысячи, а «Дырка» одна. Я сяду там и стану наблюдать.
— И получите клинок между ребер, — сразу оборвал его Гриневецкий. — Слышал я о боевцах. Это не налетчики. Им убить шпицеля[59] — раз плюнуть.
— А как они догадаются, что я шпицель? Там много молодежи кофей пьет!
— Эрнест Феликсович прав, тебе туда нельзя, — вмешался Лыков. — Только спугнешь. И никому из агентов нельзя. Они все примелькались в вашей деревеньке. А тут единственная ниточка. Новое лицо лишь испортит.
— Одному агенту туда можно, — благодушно изрек Гриневецкий. — Ему вообще везде можно.
— Кому? — вскричали русские.
— Догадайтесь! Он совсем не похож на шпицеля. Нисколько!
— Шмуль Сахер! — хлопнул себя по ляжке Алексей.
— Точно! — обрадовался Иванов. — Привести его сюда?
— Веди.
Громко топая ногами, явился Шмуль — рыжий, ражий и разбитной. Глядя на него, начальство непроизвольно заулыбалось.
— Скажи, ты бывал в кавярне «Дырка»? — начал Гриневецкий.
— Которая на Медовой? Бывал сто разов.
— А там знают, что ты агент?
— Откуда, пан надворный советник?! В Старе Мясте знают лишь моя фамилия. А в остальной Варшаве, спросите вы? А в остальной Варшаве, скажу я вам, все думают, что Шмуль Сахер — это махер,[60] ха-ха! Я же веду обороты с Лодзью… маленькие такие обороты, панове начальники, тольки для прикрытия!
— Молодец, веди и дальше. Прикрытие — вещь важная. Теперь о «Дырке». Нам надо проследить там сообщника Ежи Пехура.
Шмуль сразу посерьезнел.