— По нашим данным, Пехур сколачивает из молодежи шайку боевцев. От него в кавярню ходит некто Рышард Студэнт. Слышал о таком?
— Нет. Какой он наружности?
— Мы не знаем. Мы ничего не знаем, кроме того, что он ходит в «Дырку» и водится там с молодежью. Хозяин заведения — бывший повстанец, у него не спросишь. Тебе поручается заглядывать туда. Так часто, насколько это возможно, не возбуждая подозрений. Перенеси в «Дырку» свои торговые операции, стань завсегдатаем. И смотри в оба глаза. Начни прямо сейчас. Выполняй!
Сахер ушел, задумчивый. А когда вскоре Алексей вышел на подъезд ратуши, агент его там поджидал.
— Ваше высокоблагородие, — сказал Шмуль без своих обычных гримас, — тут один старый еврей очень хочет до вас обратиться.
— Что за еврей? Пусть приходит, я с ним встречусь.
— То мой папаша, Гершель Сахер. Пшепрашэм, но не может ли ваше высокоблагородие уважить папашу и прийти к нам домой? Так будет лучше. Он имеет что сказать до правительства.
— Ну, если до правительства, то поехали прямо сейчас. Оказалось, что агент уже и фурмана арендовал. Сыщики сели в пролетку и отправились в Старе Място. Шмуль велел поднять верх экипажа, а сам сел так, чтобы поменьше высовываться. Лыков, наоборот, вертел головой. Служба не оставляла ему времени для прогулок по Варшаве, и он не успел налюбоваться прекрасным городом.
Пролетка выехала на Замковую площадь. Мелькнул знаменитый «дом под бляхой», затем последовали колонна Сигизмунда и сам королевский замок. Очень скоро экипаж оказался на узкой Свентоянской улице. Как интересно вокруг! Алексей любовался и жалел, что не зашел сюда раньше. Самые старые здания Варшавы здесь! Винный подвал Фукера, знаменитый на всю Европу, где-то за углом! Сахер показывал начальнику именные дома: «под кораблем», «под негром», «под Святым Марком». Вот и рыночная площадь. Коллежский асессор помнил из путеводителя, что она крохотная — всего 45 на 35 саженей.[61] Но когда увидел своими глазами, поразился: такая теснота! Экипаж не смог ехать дальше и вынужден был остановиться.
— Уже близко, — ободрил начальство Шмуль. — Мы живем вон за тем углом, возле Гнойной гуры.
— Гнойная гора? — удивился Лыков. — Что за странное название?
— Раньше то была свалка. Давно, тыщу лет назад. Может, пятьсот… А вот и Каменные Сходки, я тут вырос.
— Каменные Ступени? Любимая улица Наполеона?
— То так, — с гордостью подтвердил агент.
Улочка оказалась узкой лестницей, по сторонам которой уместились лишь четыре дома. Все они были средневековой постройки и принадлежали, судя по характерным признакам, иудейскому племени. Сахер открыл незапертую дверь и завел гостя в ближайший из домов. В нос Лыкову ударили запахи небогатого еврейского быта. Пожилая, очень полная женщина, увидев вошедших, тут же молча исчезла в комнатах.
— То моя матка, — пояснил Шмуль. — Стесняется. Зато папаша ничего не стесняется, раз вытребовал в гости самого господина коллежского асессора! Невозможно описать, ваше высокоблагородие, как я вам признателен. Вы такой негордый, посетили простого еврея. Ни один поляк никогда так не сделает. А вы! Это станет событием для папаши!
Они вошли в маленькую комнату окнами на улицу, и Шмуль сразу же сердито закричал:
— Фатер, я ведь просил вас убрать эту бебеху! Вы позорите меня перед паном начальником! И опять надели рваные пантофли? Ай-яй!
И бросился вынимать старую перину, которой от сквозняка было заткнуто окно. В комнате тут же сделалось светлее.
Сахер-старший, смущаясь, засунул ноги в дырявых тапочках под козетку.
— Шмуль, но в них еще много можно ходить…
— Ах, папаша! Посмотрите на него, пан Лыков. Это человек числится в шэдэмсэт тыщенц капитала! Он выдает пожички, половина Варшавы у него в вежичелах.[62] А сидит в обносках и затыкает окно бебехой.
— Ваш отец имеет семьсот тысяч капитала, а вы пошли служить в сыскную полицию? — поразился Алексей.
— Знакомства в полиции будут полезны, когда я заведу свое дело… Но вот знакомьтесь, ваше высокоблагородие, — то мой папаша.
Гершель Сахер оказался совсем не похож на сына. Пожилой и очень болезненный на вид, в домашнем халате, с грязными пейсами, он был колоритен и при этом карикатурен. Но умный встревоженный взгляд… Старик смотрел на гостя внимательно, одновременно и с надеждой, и с недоверием.
— Благодарю вас, ваше высокое благородие, что не пожалели драгоценное время посетить старого еврея, — начал он трескучим голосом.
Коллежский асессор вежливо поклонился и ответил:
— Ваш сын на хорошем счету, и поэтому я никак не мог отказать.
— Мой сын… — Старик на секунду прикрыл бесцветные глаза. — Речь именно о нем. Он привык полагаться на мой совет. А сейчас я впервые не знаю, что сказать ему. Возможно, это пустяк. Возможно, нет, и для правительства это очень нужно знать. И еще возможно, что он подвергнет себя опасности. Если сообщит вам то, что нечаянно узнал.
Агент, только что стыдивший отца, сидел теперь молча. На лице его была сыновья почтительность.
— Если Шмуль выяснил что-то, касающееся службы, ему лучше сообщить начальнику отделения, — осторожно сказал Лыков.
Сахер-старший вздохнул, потом спросил:
— Скажите, пожалуйста, кто сейчас начальник в выделе следячи?
— Надворный советник Гриневецкий.
— Да, так написано и в календаре. Но если он захочет, то сможет уволить вас от службы?
— Нет. Я подчиняюсь Петербургу, а здесь на временных основаниях.
— А вы, если захотите, сможете отставить пана Гриневецкого?
— Если сочту, что это необходимо, то да, смогу.
Отец покосился на сына и сказал:
— Хорошо, что ты привел его.
Тот лишь склонил голову.
— Пан Лыков! — торжественно начал Сахер-старший. — У меня только один сын. У вас есть дети?
— Да, двое.
— Тогда, наверное, вы меня поймете. Ведь и двоих любишь как одного… Шмуль столкнулся с необъяснимым. Повторю: возможно, это пустяк. И вы посмеетесь над двумя глупыми евреями, молодым и старым, что отняли ваше время. Мы сами не можем понять. И боимся сказать вам.
Лыков начал терять терпение:
— Если вы будете ходить вокруг да около, я не смогу ответить на ваш вопрос.
— Понимаю. Но боюсь. За него, за моего сына. Он для меня, пшепрашэм, дороже любого правительства. В отделении все решают поляки, а Шмуль еврей. Им не будет его жалко в случае чего… Пообещайте, что сохраните наш разговор в тайне. Ото всех. И от пана Гриневецкого, и от вашего русского помощника.
— Обещаю.
— А еще что не подвергнете моего сына опасности.
— Сам род его службы предполагает иногда опасность.
— Знаю и ежедневно прошу за него у нашего бога. Я имею в виду другую опасность. Сверх той, которой он и без того уже подвергается.
— Другая опасность?
— Да. Он расскажет вам, вы — кому-то еще, и потом честность Шмуля ударит по нему же. Вдруг сыну лучше молчать?
— Никто не знает это заранее. Если скажу, что он ничем не рискует, значит, солгу вам. А врать не хочется. Могу обещать лишь, что стану оберегать вашего сына от излишних угроз.
Гершель Сахер повернулся к сыну.
— Это честный ответ. Пан Лыков говорит: сделаю, что смогу. Не обещает того, чего не может. Это честный ответ. Расскажи ему все.
И Шмуль тут же стал говорить:
— Это случилось вчера утром, пан Лыков. Я шел помимо Уяздовских бараков. У меня там склад мануфактуры, что я получаю из Лодзи… для прикрытия. Вдруг попереди себя замечаю нашего шпика Пржибытека…
— Агента?
— Ну, пусть-таки будет агента. Пржибытек стоял за киоском и кого-то наблюдал. Привычное дело. Мы знаем: в таких случаях надо сразу уйти, чтобы не навредить слежке. Непрошеный шпик — он может провалить! И я свернул на Нововенскую.
— Вы не успели понять, за кем следил ваш сослуживец?
— Даже и не пытался. Человек почувствует на себе лишнюю пару глаз — зачем это надо?
— Что же вас насторожило? Привычное дело, сами сказали.
— То так. Но вечером я на всякий случай заглянул в журнал рапортов, которые наши шпики ежедневно пишут пану Яроховскому. И не нашел там Уяздовских бараков!
— Ваш товарищ забыл их отразить?
— То исключено. Очень строго спрашивают! Даже где и когда шпик ходил в устэмп, он обязан написать. Вдруг в те минуты объект и скрылся от наблюдения? Нет, тут другое.
— Пржибытек вел несанкционированную слежку?
— Не… какую?
— Не дозволенную начальством.
— Скорее наоборот, пан Лыков. Этот жлоб — приближенный до пана Яроховского. Тот даже крестил ему цурку!
— Дочку крестил? Франц Фомич?
— То так. И жалованья Пржибытек получает больше в отделении. А его ойчьец помер в Сибири, в каторге.
Лыков задумался. То, что сначала выглядело незначительной деталью, теперь представлялось ему серьезным сообщением. Алексей знал, что агенты не могут вести самостоятельных розысков. Каждый вечер они сдают отчет своему непосредственному начальнику. В деталях и подробностях. И так во всех сыскных отделениях империи! Речи быть не может, чтобы опытный сыщик что-то забыл занести в рапорт, а тем более слежку.
Лыков задумался. То, что сначала выглядело незначительной деталью, теперь представлялось ему серьезным сообщением. Алексей знал, что агенты не могут вести самостоятельных розысков. Каждый вечер они сдают отчет своему непосредственному начальнику. В деталях и подробностях. И так во всех сыскных отделениях империи! Речи быть не может, чтобы опытный сыщик что-то забыл занести в рапорт, а тем более слежку.
— Вы полагаете, Пржибытек выполнял секретное поручение своего начальника?
— Да. Секретное ото всех и от вас тоже. Не знаю насчет Гриневецкого, тот жмуд. А поляки… Мало они уже вас обманывали?
— Да уж. Мне казалось, что со смертью Нарбутта все переменилось.
— Мне тоже так казалось. До вчерашнего вечера.
— Я все понял. — Лыков встал, одернул сюртук. — Господа! Я благодарю вас обоих от имени правительства за важное сообщение.
Старик тоже встал, но смотрел тревожно. Лыков сказал, обращаясь к нему:
— Обещаю, что правдивость вашего сына не навлечет на него дополнительных опасностей. Честь имею!
Шмуль вышел проводить начальство до порога. Пояснил:
— Вам дальше одному, ваше высокоблагородие. Нельзя, чтобы нас видели вместе. Евреи очень любопытны!
Сыщик решил пройтись до полицейского управления пешком. Когда он еще окажется в Старувке![63] Алексей спустился в подвал «У Фукера», которому уже двести лет, и купил там бутылку старого токая. Измерил шагами Васки Дунай — самую узкую улочку Варшавы. Зашел в собор Святого Яна, где могилы польских королей. Выпил пива на Пивной улице. Однако долго пропадать он не имел права и, нагулявшись, почти бегом отправился на службу.
Неожиданно на углу Подвальной и Капитулины его остановили трое парней.
— Пан Лыков? До вас опять есть разговор у пана Стробы. Он прознал новое и желает рассказать.
— Где пан Эугениуш?
— А вон ресурс, он ждет там.
Лыков замешкался. Во-первых, он не знал, что значит у поляков ресурс. Во-вторых, молодые люди отличались от тех солидных панов во главе со Збышняком, что тогда проводили его к «ивану». Скорее, они смахивали на «беков»[64] Ежи Пехура.
Увидев сомнение, старший из парней добавил:
— Пан Эугениуш отыскал, кого обещал.
Сердце Лыкова учащенно забилось. Ловушка? А вдруг нет? Просто у Стробы имеются в подчинении разные люди? Покажешь настороженность — поляки посмеются… Но лучше быть смешным, чем мертвым!
Так ничего и не решив, сыщик направился к указанной двери. При этом незаметно перехватил бутылку, которую нес в бумажном пакете, за горлышко. На всякий случай — так удобнее бить. Тут в голове мелькнула неуместная мысль: пятьдесят шесть рублей отдал! Жалко!
Они напали на него в коридоре. Шедший впереди крепыш вдруг встал как вкопанный. Алексей с ходу налетел на него. Выручило лишь то, что он был наготове. Сыщик сбил парня с ног, шагнул на его место и одновременно развернулся в замахе. Боевик, шедший сзади, ударил Лыкова в спину ножом — и проткнул воздух. Лицо у него сделалось недоумевающее… Как не попал? Тут по дуге прилетела бутылка и ударила террориста в темечко. Бац! По лбу полилось красное — то ли вино, то ли кровь, и поляк рухнул на пол. Третий боевец уже целил в сыщика из револьвера, и тот не раздумывая ринулся вперед. Он делал короткие и быстрые зигзаги, как в свое время учил его Таубе. Грохнули три выстрела — мимо! Не сбавляя темпа, коллежский асессор забежал в ресурс.
— Где второй выход?
Через десять минут, все еще возбужденный, Лыков рассказывал свое приключение Гриневецкому с Ивановым. Страх выходил из него через самоиронию. Сыщик в карикатурном виде описал свое бегство с поля боя и заячьи увертки в тесном коридоре. Под конец выдохся и спросил:
— Эрнест Феликсович, у тебя осталось что-нибудь в комоде?
Гриневецкий засопел удовлетворенно и вынул бутылку мышливки.[65] Налил Алексею целый стакан, а себе с Егором по рюмке.
— За твою ловкость! Так?
— Ага, — согласился ловкач и вмиг опростал посуду. Зубы его звякнули о стекло. — Вот теперь мне страшно… Ребята, а что такое ресурс?
— Это клуб по профессиональным интересам, — пояснил Егор. — Но там и пиво с водкой наливают, и буфет обычно хороший.
— Последняя бутылка урожая 1812 года! — вдруг воскликнул Лыков. — Пятьдесят шесть целковых! И разбил об чью-то дурную башку… Где я еще возьму подобный токай? Вот собаки! Ну, они мне ответят! — Затем попросил жалобно: — Эрнест, налей еще пендюрочку!
Но тот со словами «а помнишь, как ты меня лишал?» спрятал бутылку в комод. Алексей немного покручинился, а потом сообразил:
— Эти люди откуда-то знали, что я встречался с Большим Евгением. И пытались подражать его охране. Ну?
— Что «ну?» — не понял Егор.
— Кому вы двое пересказывали мое сообщение?
— Я — никому, — тут же заявил коллежский регистратор.
— А ты? — Алексей перевел взгляд на начальника отделения. — Например, Яроховскому?
Эрнест Феликсович смутился:
— Вчера вечером… как-то само с языка слетело. Но ведь он один из нас!
— Да, один из нас, — сразу согласился Алексей.
— И потом, я думаю выдвинуть его на освободившуюся должность… моего помощника. Франц Фомич — достойный человек и настоящий поляк. Пусть начинает входить в дела.
— Да, конечно. Из всех служащих отделения он самый подготовленный.
Гриневецкий подозрительно покосился на Лыкова:
— А чего это ты во всем со мной соглашаешься? Мину закладываешь?
— Зачем ты так? Я скоро уеду. А ловить польских жуликов должны поляки, это я уже понял.
И разговор на этом прекратился. Лыков, чтобы окончательно выгнать из себя страх, пошел прогуляться. Совсем, мол, вас не боюсь! Разумеется, никто на него не напал. Вооб ще, день у коллежского асессора получился туристический. Сначала он облазил Старе Място, а сейчас заглянул в Саксонский сад. Варшавские парки нравились столичному гостю. Жалко, не добрался он пока до Лазенок — говорят, там лучше всего. Но и в Саксонском было чудо как хорошо! Неожиданно посреди парка он заметил что-то необычное. Несколько чисто одетых юношей и барышень подошли к обелиску. Плюнули на него шумно, не скрываясь, и удалились. Заинтригованный Лыков решил посмотреть. Оказалось, молодежь плевала на памятник польским генералам, не поддержавшим Ноябрьского восстания 1830 года. Доска с надписью «Полякам, верным своему монарху» вся была захаркана. Ох уж эти варшавские штучки… Скорей бы домой, где никто не считает тебя захватчиком. И скорей бы уж отпустили несчастную Польшу — всем от этого станет лучше.
День закончился без приключений. Алексей поужинал в одиночестве в кухмистерской при доме и поднялся к себе в пустую квартиру. Пан Влодзимеж, как всегда величественный, вручил ему у конторки письмо. Писала Варенька. Сыщик положил конверт на стол и долго не распечатывал. Малгожата! Красивая и свободная. Совсем недавно она лежала на этой вот постели нагая и манила его пальчиком… И он, Лыков, до сих пор жалел, что Егорка прибежал так некстати! Но пришла весточка из дому, и теперь Алексея ел стыд. Он же венчаный! Как грех замаливать? А как Варваре в глаза посмотреть? Вдруг к его стыду добавился еще и страх. Что, если он подхватил от Малгожатки дурную болезнь? Запросто! Хоть и не гулящая, но явно охоча до мужского пола. Черт знает, с кем эта дурная баба спит! Ужас! Если это случилось, от жены не утаишь. Тогда конец семейному счастью — Варвара не простит…
Лыков с трудом заснул.
Приключения возобновились к обеду следующего дня. Прибежал агент Стжеминский и принес записку от Сахера: «Приходите в „Дырку“ срочно». Лыков засунул сзади за ремень «Веблей», кликнул Егора, и они поспешили на Медовую.
Когда до кавярни оставалось пятьдесят саженей, из нее вышел паренек в синей конфедератке. Самый обычный на вид, ничем не выделяющийся из толпы. Но именно за ним потопал появившийся через минуту Шмуль. Сыщики укрылись за тумбой, а затем сели на хвост своему филеру. Дальше передвигались уже вчетвером. Лыков держал дистанцию в тридцать шагов и боялся ее сокращать. Так и шли, словно связанные незримой нитью. Боевик направлялся в Ново Мяс то. По Долгой он добрался до Феты и устремился по ней быстрым шагом. Сыщики тоже поднажали. Рышард был неутомим, и грузный Сахер начал отставать. Вдруг, когда поляк подходил к костелу Святого Франциска, случилось неожиданное. Из подворотни вынырнул мужчина, одетый мастеровым, и пристроился за спину филеру. Шмуль его не замечал и продолжал слежку. А «мастеровой» порылся в кармане и достал нож.
Все произошло стремительно. Если бы Лыков стал размышлять, Сахера бы зарезали. Но у коллежского асессора сработали рефлексы. Не отдавая себе отчет, что он делает, Алексей выхватил револьвер и выстрелил в спину «мастеровому». Тот уже занес руку для удара… Вспоминая потом случившееся, Лыков удивлялся себе. Пуля могла задеть Сахе ра или кого-нибудь из прохожих. Стрелять в толпе было категорически нельзя! Но он выстрелил не думая.