Ноги привели сами собой к родному дому… Охватило волнение. А надо бы быть спокойнее. Игорь Петрович словно бы путается знакомых подъездов и обходит дом с тыла. Хорошо, что ночь.
Этаж первый — жена сидит с Машкой и что-то ей рассказывает. Окно приоткрыто. От этой идиллической картинки дрожь и в руках, и в горле. Он слышит Машкину пустенькую болтовню. И голос жены, будничный и сразу узнаваемый, говорит дочке:
— Не балуйся. Спать пора. Лампа гаснет.
Игорь Петрович переходит к соседнему окну — кухня. Окно настежь. Скрытый кустами и темнотой, он видит, как теща сидит за столом и ест мясо. «Я ем совсем мало, я ем, как птичка, — а вечерами вообще не ем», — говорит она обычно. Хорошо освещенная, она сидит и рвет мясо кусками. Игорь Петрович сглатывает целую кружку слюны. Голова кружится. А она себе ест и ест… Как птичка. Как орел. Игорь Петрович поскорее отходит от окон и от искушения… Он вылазит из сирени на асфальт и неторопливо идет к метро.
Как-то само собой случилось — он вдруг разочаровался в Светике. Она только суетится. А в сущности, такая же неудачница, как тысячи других. Игорь Петрович стал меньше верить в Светика, зато куда больше стал верить в себя: его дела в комиссионке улучшились. Даже удачливый Шапокляк присвистнул, когда узнал, сколько отхватил Игорь Петрович за французские подтяжки…
Игорь Петрович сидит, задумавшись о человеческих удачах и неудачах, — а тут приходит Фин-Ляляев:
— Продал?
— Продал. — Прозаик показывает деньги.
— Что ж, — хвалит Фин-Ляляев, — совсем неплохо для начинающего.
Игорь Петрович скромно улыбается:
— Да-а… Талант везде талант.
Фин-Ляляев забирает свою долю и важно говорит:
— Кофейку бы на дорогу-то выпить, а?
Игорь Петрович уже не колеблется с ответом:
— Тороплюсь… Заварите себе сами.
Пожарник Волконский убит горем:
— Голубка моя умерла. Обмыл я ее. Одел — лежит она бледная и прекрасная, глаз оторвать невозможно.
Фин-Ляляев человек нетактичный:
— Н-да. Хорошо пожила… Немало.
— Хам ты, — сердится пожарник. — Лучшие люди России умирают, а ты — «нема-а-ало».
— А что я сказал?
— А то самое — ты лучше молчи, если сказать не умеешь…
Фин-Ляляев качает головой — какие, однако, люди обидчивые. Фин-Ляляев вспоминает: у него же есть дамский костюмчик для захоронения. Тоже от канадца… Вот только из наших-то едва ли кто-нибудь костюмчик купит. Даже этот противопожарник не такой дурак.
Но предложить-то можно.
— Слышь, не хочешь ли похоронить бабулю в красивом дамском костюме?
— Что за костюм?
— А хороший. Английский. Очень строгого стиля.
Пожарник колеблется, и тогда Фин-Ляляев начинает профессионально расхваливать товар:
— По всей Европе давно уж хоронят в костюмах. Так и зовется — изящный костюм для захоронения. Светло-серый. С искрой. Новенький.
— Странный ты все же человек, Фин-Ляляй! Костюм для захоронения всегда новый — он не бывает поношенным.
— Оно так, поношенным не бывает, но бывает немодным. Хотел я сказать, стало быть, — это модный костюмчик.
Пожарник решается:
— Согласен. Давай.
— Экий ты — давай. У меня он, что ли, костюмчик. Ты подойди-ка нынче вечером к нашей комиссионке. Я слышал, малый там вертится — он как раз предлагает.
— В нашем комиссионном магазине?
— Ну да.
— Занзибарочку бы! — томится у телевизионного экрана сантехник Зуев.
Не боги обжигают горшки. Игорь Петрович научился сбывать и женские парики, и мужские подтяжки — был бы товар. Он научился быть осторожнее, и братья-спекулянты в комиссионке его не чураются. Они жмут ему руку. Они зовут его Жорик. Он не виртуоз в их деле, но, во всяком случае, он не голодает. Вернувшись из комиссионки, он тут же начинает строчить в записную книжицу: «Туфли, три пары, 285 руб. (из них 120 Ф-Л.). Портфель, натур, кожа, 90 руб. (из них 55 Ф-Л.)…»
Приходит Фин-Ляляев:
— Светланы все нет?
— Нет.
— Слышь — и где она шляется? Вдруг исчезает, и нет ее…
Игорь Петрович неопределенно машет рукой — где-то шляется!
— Ты, что ли, ее не ревнуешь? — спрашивает старый Фин-Ляляев.
— Нет.
— Это хорошо. Счастливый характер.
В голосе Фин-Ляляева слышится некая стариковская ирония. Творец отрывает глаза от записной книжки. Он суров. Он при деле. И лишней болтовни он не потерпит.
— Ладно, ладно, — обрывает творец грубо. — Не твоя печаль, папаша.
— Я ж только похвалил — не ревнуешь, вот и молодец.
— Давай о деле — товар принес?
Фин-Ляляев извлекает товар из сумки.
— Вот, — показывает он. — Три галстука.
— Вижу. Сколько хочешь?
Они яростно торгуются. Игорь Петрович теперь обговаривает дележ барыша вперед и потому не уступает ни рубля.
— А еще костюмчик, — говорит Фин-Ляляев, вынимая целлофановый пакет, — который для захоронения. Светло-серый. Дамский.
— Не возьму.
— Не беспокойся, милок. Верное дело: я уж нашел тебе покупателя на этот костюмчик. Он придет нынче к комиссионке…
— А вдруг дело сорвется?
— Что?
— Вдруг он не купит — тогда я буду бегать с твоим костюмчиком по кладбищам? искать жмуриков?
— Почему же жмуриков — на крайний случай можно продать любой даме. Живой.
— Увы, папаша, нет.
— Почему?
Игорь Петрович разглядывает пакет. Читает ярлык.
— Костюмчики, папаша, специальные. После того как надорвешь целлофановый пакет, они, извиняюсь, тают. Испаряются. Костюмчик рассчитан на несколько дней — тутприложено пояснение на английском.
Фин-Ляляев охает — смотри-ка дела какие! Потом говорит:
— Вот видишь, как умно, что я нашел настоящего покупателя.
— Это мне и удивительно — а ты, часом, не опера на меня навел?
— Что ты…
— Смотри мне! — Игорь Петрович склоняется над записной книжицей и продолжает подводить баланс. Туфли, три пары. Портфель один. Джинсы, две пары…
Старый Фин-Ляляев привычно облизывает губы:
— Кофейку бы.
— Свари, папаша, свари. Ты ведь помнишь, где кухня.
А вечером появляется Светик. Исхудавшая, щеки запали, возбужденная и — сияющая.
— Нашлась! — кричит она с порога.
Игорь Петрович только что из комиссионки и как раз фиксирует в записной книжице состоявшуюся продажу костюмчика, светло-серого, дамского, с искрой, одна штука…
— Да ну? — говорит Игорь Петрович спокойно. — Наконец-то.
— Нашлась! Нашлась Божья Матушка, родная наша, долгожданная, двадцатитысячная!
Светик взахлеб рассказывает — икона у одного инженера по фамилии Разин. Живет на Профсоюзной. Тихий такой человечек. Спокойный. Малокровный инженер Степан Разин — звучит? Ну, может, не Степан, а Семен. Тоже красиво… Повесил икону на стеночку, и будет у него Божья Матушка висеть там день за днем. Никуда не исчезнет. Жены у него нет — холостячок…
— И даже холостячок?
— Вот именно. И до чего ж тихий. И с портфелем на работу ходит. Почти как Тонкострунов. Даже лучше, чем Тонкострунов!
Игорь Петрович посмеивается:
— Опять будешь обхаживать?
— Уже.
— Что — уже?
— Уже начали встречаться. Я времени не теряла, он уже на крючке.
Светик сияет. На этот раз она своего не упустит. Что-что, а интуиция ее не подводила — в людях она разбирается.
Глава 7
Тем более что разобраться было несложно. Инженеру за тридцать. Он тих, скромен и словно чем-то с самого детства пришиблен. Фамилия у него Разин, и при рождении он действительно был назван Степаном, но это вызывало насмешки и разного рода шуточки. Уж очень он был тих и застенчив!..
Мальчишки в детстве звали его то Стенькой, то Сенькой, и, когда он подрос, мать ухватилась за случайную игру имен и настояла, чтобы сын звался Семеном — все-таки поменьше насмешек. И имя хорошее, и звучит интеллигентно: Семен Разин. Отец их бросил, мать скоро умерла, и вот он остался среди людей один со своим именем — тихий и малокровный, из тех тихих и малокровных, над кем охотно, хотя и беззлобно, подшучивают.
— Здравствуйте, — говорит он и весь краснеет, когда его с кем-то знакомят. И робко протягивает руку: — Семен… Семен Разин.
Или так:
— Скажите, пожалуйста, какой фильм сегодня в кинотеатре «Иллюзион»? — И, спрашивая, опять же слегка краснеет. (Хотя спрашивает по телефону.)
Он одинок, в любви ему не везет. Один-единственный раз его, впрочем, заметили, и почти целый год он ходил в кино «Иллюзион» с миловидной лаборанткой Наташей. Он полюбил. Он считал, что Наташа похожа на Мону Лизу Джоконду. Он уже собирался предложить ей руку, жилье и сердце (об амурах за просто так он и думать не смел) — однако, увы!.. Наташу у него отбил пьяница и гулена Букашаев, техник по телевизорам. Наташа сама сообщила инженеру Разину, что он для нее не самое дорогое существо на земле. И от неожиданности потери инженер пробормотал: «Ты меня прости, пожалуйста…» А Наташа, не удержавшись, легонько захихикала.
Букашаев так и не женился на ней, не захотел, и вот Наташа неделями не появлялась на работе, а потом она перевелась с их завода на другой завод и вообще исчезла с горизонта.
Инженер стал еще задумчивее и тише. Завод выделил ему однокомнатную квартиру, но одиночество инженера только усилилось. Друзей у него нет. Приятелей нет. Техник по телевизорам Букашаев иногда в состоянии крепкого подпития нахлобучивает малокровному инженеру шляпу по самые уши. И говорит:
— Эх, жизнь… Загубили мы с тобой девку. И какую девку!
Малокровный и непьющий Разин не понимает, как это он загубил или мог загубить кого бы то ни было, тем более Наташу. Шляпа до боли стискивает хрящи ушей и закрывает глаза. Инженер тихо мотает головой. Он высвобождается из-под шляпы. И молчит.
— Загубили! — продолжает пьянчуга Букашаев. — Вот она — наша жизнь.
Обычно такая нечаянная встреча бывает после работы у проходной. Инженер Разин не отвечает Букашаеву. Непьющий инженер Разин спешит уйти.
Вслед несется:
— Моль ты холодная!
Инженер приходит к себе домой, в однокомнатную маленькую квартиру, — здесь все как обычно. Он переодевается. Он ставит чайник. Он берет в руки книгу и коротает вечер. Телевизора у него нет. Зато у него есть икона Божьей Матери (недавно купил) и репродукция Моны Лизы. Они висят на стеночке рядом: непостижимые и прекрасные женские лики. Он откладывает книгу в сторону (надо бы еще раз поставить чайник!) и идет на кухню. Чай выпит, время ночи, инженер укладывается спать и тихо засыпает, как засыпает на ночь трава, как засыпают деревья.
Они встречаются во второй раз. Сидят на скамье под липами.
— Вы инженер? Угадала?.. Как интересно. А я — ученица закройщика (слова у нее говорятся сами собой, Светик действительно была когда-то ученицей закройщика, а также ученицей продавца в магазине, и где только не была она ученицей).
— Вы ученица закройщика?
— Да.
— Вы… Вы… (Он хочет сказать: «Такая красивая», — но не справляется со словами, смущен.)
Оба долго молчат. Светик начинает рассуждать вслух:
— Я вот думаю: пойти мне сегодня в кино или не пойти.
Инженер тонкую женскую идею не улавливает. Молчит.
— Прямо не знаю: идти мне сегодня в кино?
Инженер спохватывается:
— Может быть, мы… может быть, я с вами. «Иллюзион»… Если только не в тягость…
— Что вы, — опасливо говорит Светик. — Если в кино, это уже значит, что мы встречаемся. Я бы, конечно, с удовольствием. Но с инженером мне встречаться — это пустое дело.
— Почему?
— Вам со мной будет скучно.
— Ну что вы.
— И притом вы такой симпатичный.
— Я?
Он робко просит: давайте все же сходим в кино. Но Светик отказывается: нет-нет, какой смысл.
Они идут в кино «Иллюзион» лишь в воскресенье. В темноте зала они сидят рядом. Малокровный и скромный инженер сидит тихо как мышонок. Кое-как он идет на великий риск, берет руку Светика в свою — при этом начинании даже Светик слышит, что у него перебои с сердцем. Другая пара, сидящая в темноте зала непосредственно перед ними в обнимку, стонет, целуется и очень скоро доходит до исступления и неконтролируемых поступков.
— Как они себя ведут! — негромко возмущается инженер.
— Н-да, — соглашается Светик. — Их учить не надо.
Но он не замечает иронии.
— Сегодня он наконец чуточку осмелел — пригласил меня в гости.
Игорь Петрович откликается:
— Давно пора. Сколько раз вы были в кино?
— Не спрашивай. Если бы ты знал, какую чушь собачью мы смотрим! А иногда по два раза.
— Догадываюсь.
Игорь Петрович деловито разглядывает товар. Игорь Петрович живет новой жизнью. Курточки хороши, слов нет, но надо бы их протереть ацетоном. Подтяжки тоже засаленные…
Звонит Фин-Ляляев, Игорь Петрович кричит:
— Товар давай! Товар!.. Где товар?
Но старый Фин-Ляляев боится размаха: он привык работать неторопливо и с большой оглядкой — он играет по маленькой.
— Друг ты мой, не нужно нам спешки — где размах, там и погибель.
— Глупости! — орет Игорь Петрович. — Я только во вкус начал входить!..
— У тебя замечательная квартира, милый, — однокомнатная, да? Можно посмотреть — ох, как здесь мило!
— Да? — Инженер Разин светлеет. Смущенно улыбается… Он так боялся, что Светику у него не понравится.
— А кто убирает?
— Сам.
В квартире инженера пахнет пылью и старыми обоями. Есть запустение. Есть затхлость. Но есть и кое-какой уют, устроенный к этому вечеру неумелыми и несуетливыми мужскими руками.
— Хотите чаю? (Он все еще на «вы».)
— Да. Очень. А кто эта девушка?
— Я был в нее влюблен, а она меня бросила. Это давняя фотография. Ее звали Наташей.
Он рассказывает невеселую историю своей влюбленности. А затем — чуть более веселую историю своего редкого имени… О том, как пришибленный и робкий мальчик назывался Степаном Разиным. Больше ни веселых, ни грустных историй у него в запасе нет. Больше в нем нет ничего интересного. Так и живет.
Они пьют чай.
— Я все-таки боюсь, — говорит Светик.
— Меня? — Малокровный инженер густо краснеет.
— Нет, милый. Боюсь, что тебе со мной будет скучно, — я все-таки никогда не дружила с инженерами.
— Светлана, вы надо мной смеетесь? Нет?.. Тогда я вам скажу от всего сердца: мне… мне приятно с вами. И если уж говорить начистоту, то это я вас не стою.
— А что это за икона, милый?
— Нравится?
— Неплохая. (И опять Светик смотрит на Божью Матерь, а та на нее.)
Прозаик пишет в книжицу: сегодня он довольно ловко навел мост к продавщице комиссионного магазина — она пригодится, колоритнейшая баба. Он сунул ей в подарок не так уж мало, аляповатый сорокарублевый хрусталь, бросил в вазу грубоватую записочку «Жене от Жорика», и ничего — скушала. Акула. Рыбка из всеядных.
Прибегает Светик. Кто о чем, а Светик теперь только о своем инженере — голос у нее мягкий, даже мятный.
— Ты мне мешаешь, — говорит Игорь Петрович.
— Дай рассказать.
— Ты уже все это рассказывала. Ты повторяешься.
— Но послушай хоть немного — мне так приятно рассказывать…
Игорь Петрович нехотя поворачивает голову:
— Светик. Ей-богу, мне это скучно слушать… Останься же, наконец, у него на ночь. Думаю, это ненамного опаснее, чем сидеть с ним в кино. Дескать, метро уже закрыто, ах, ах! Переночуй. И сопри икону. И делу конец.
— Можно спереть. — Светик глядит куда-то в сторону. — Но мне почему-то жаль…
— Что-что?
— Жаль его.
— Жаль? Неужели я не ослышался? Светик, это что-то новенькое!
А Светик переодевается — она ведь и прибежала переодеться. Они идут сейчас в театр.
Прозаик ворчит:
— Опять куда-то убегаешь?
— Игорек, я с ним договорилась. (Светик надевает платье.)
— Филонишь ты, моя радость. Кушать кушаешь, а работать не работаешь, смотри — теперь я посажу тебя на голодный паек.
— Игорь, но мы с ним в театр идем. (Светик глядится в зеркало.)
Прозаик свирепеет:
— Так-так. Значит, ты в театр, а я торчать у комиссионки — наоборот не хочешь ли?
Но Светик торопится — у нее все было в жизни, говорит она, все было, а вот так, чтобы ходить в театр и на свидание и чтоб он букетик дарил, — такого не было. Она тоже хочет немного поиграть в эту игру. Все играли в эту игру. Все это прошли. А она — нет.
Они сидят в театре.
— Тебе не скучно со мной? — шепчет Светик. — Мне кажется, я ничего не понимаю. Я ведь смотрю спектакль второй раз в жизни.
Инженер возражает:
— Светлана, тебе можно и вовсе не ходить в театр — ты так тонко все чувствуешь.
— Но я очень простая, милый. (Светик наслаждается, Светик играет в игру.)
— Неправда.
— Я не робею, милый, только потому, что ты со мной…
Малокровный инженер млеет. «Неужели мне повезло, — думает он. — Неужели будем жить вместе и одиночеству конец. Да еще с такой милой и красивой женщиной…» Единственное, что его удручает: красивые изменяют своим мужьям, так уж они, красивые, устроены. Им все кажется, что они заслуживают большего. У них, у красивых, от самих себя кружится голова… Малокровный инженер давит вздох. «Ну и пусть, — думает он. — А я ее буду любить все равно. Она изменит, а я ее прощу».
Комиссионный магазин закрывается. День кончен.
— Жорик, — отзывает его в сторону Шапокляк.
— Ну?
— Только тс-с… У меня клиент есть. С деньгами. С большими деньгами. Хочешь обделаем вдвоем? — Шапокляк протягивает списочек. — Эти вещички клиента очень интересуют…
— Оставь мне список. Я дома прикину.
— Жорик, только не тяни долго.
— Лады.