Нина Петровна молчала. Конечно, она не могла высказать ему то, что думала по этому поводу. Думала же она очень просто: дуракам счастье. Всем же ясно, что она на десять голов выше мужа, но ей, понятно, такой пенсии никогда не назначат.
С наблюдательностью подростка, выросшего рядом со взрослыми, Ирочка зорко наблюдала за жизнью своих родичей. Взрослым обычно кажется, что дети растут у них на глазах. Дети же с великим лукавством знают, что взрослые живут на глазах у них. Ирочке было лет двенадцать, когда тетка сделалась ей ясней ясного. Впрочем, Иван Егорович тоже был ей ясен. Разница состояла лишь в том, что от него всегда можно было ждать чего–то нового, интересного, а от тетки ждать было решительно нечего. Ирочка считала тетку неинтересным человеком.
Собирая свои пожитки, Ирочка весело раздумывала о том, как они заживут в новой квартире. Вещей у нее было очень мало. Все ее хозяйство весом в какой–нибудь пуд умещалось в чемодане среднего размера. Сейчас она критически разглядывала некоторые из своих вещей: стоит их брать с собой или не стоит? В то же время она размышляла о переезде. Ирочке казалось, что в новой квартире обязательно надо жить как–то по–новому. С этим ощущением нового у нее соединялось предчувствие света и сияния. Здесь, в их старой комнате, было одно окно, проделанное в старинной толстой стене, очень узкое да к тому же завешенное коричневым репсом и заставленное цветами. Там, в новой квартире, свет валил во всю стену, чуть ли не от пола до потолка! Стены сияли, отражая солнце. Как будет выглядеть на фоне этих сияющих стен вечно угрюмое лицо тетки? Как Иван Егорович будет там кашлять по утрам? Впрочем, он уезжает на дачу. Бытие определяет сознание. Это всем известно. Значит, в новой квартире все они трое должны держаться каким–то иным образом, великолепно, как в книгах, где самые обыкновенные люди держатся великолепно.
Вдруг в комнате потемнело, точно кто–то завесил окно.
— Что такое?! — от неожиданности громко воскликнула Ирочка.
Никто не отозвался. За приоткрытыми рамами окна шевелилось что–то живое и большое.
— Кто там?!
Ирочка ничего не понимала. Что появилось у их окна? На чем оно держалось? Каким образом влезло?
— Если ты человек, отзовись!
Никакого ответа.
— Ты человек или облако? Если человек, говори.
Нечто неизвестное как бы попятилось от окна.
Как могло оно попятиться по воздуху? В комнате стало светлее. За неправильными очертаниями темного силуэта открылось небо. Но тут Ирочка не на шутку испугалась. Она увидела водолаза. Да, это был водолаз в своей обычной стеклянной маске. Он оставался неподвижным и был похож на марсианина из романа Уэллса «Борьба миров». Ужасаясь и смеясь над своим ужасом, Ирочка передвинула мешавший ей фикус. Водолаз оставался на месте и гипнотизировал Ирочку своими мутными стеклами. Рта у него не было. Только серые щеки и голова в виде капюшона.
— Ты что?! — с воинственностью сказала Ирочка. — Что ты такое?
Ей отозвался грубый и приглушенный голос:
— Ничего.
— Я спрашиваю, ты кто?
— Никто.
— Ну и глупо. Ты водолаз?
— Дура!
Ирочка сделала презрительную мину.
— Болтается под чужими окнами и еще оскорбляет…
— Сама первая…
— Что — первая?
— Не успела узнать человека — и сразу «глупо». Подумаешь, образованная!
Ирочка решила поиграть с этим материальным привидением:
— А ты разве человек?
Тогда привидение быстрым, трудно уловимым жестом сбросило оболочку, и под ней оказалась чудесная лихая голова в кепке.
«Какой красивый!..» — подумала она с невольной радостью: ведь под капюшоном мог оказаться старый небритый мужик. Наверное, знает, чем он силен, и нарочно медлил открыть лицо, когда увидел в комнате девушку.
— Как же ты… Как ты тут? Зачем? — Ирочка старалась говорить просто и с насмешкой.
— Невест ищу по этажам.
— Неостроумно!
— Ишь ты!
— Что — ишь ты?
— Образованная?
— Да, образованная. Ну и что?
— А мне плевать!
Парень отвечал лихо, с вызовом. Красуясь своей лихостью, он стал эффектно закуривать сигарету.
Если не учитывать странных особенностей языка, на котором изъясняются Ирочка и этот лихой парень, можно подумать, что они очень грубы друг с другом и ничего не знают, кроме «ишь ты», «подумаешь», «плевать». На самом деле это не так. Знать–то это они знают, но считают нужным изъясняться с нарочитой простоватостью, с кажущимся пренебрежением друг к другу, с постоянным стремлением ничего не сказать до конца. Ирочка и не думала обижаться, когда парень сказал, что ему плевать на ее образованность. Она отлично понимала, что в этих словах вовсе нет никакого презрения к ней.
— Ну, так серьезно, чем ты тут занимаешься?
— Дом ваш буду очищать.
Ирочка обрадовалась. Но вся необычайность встречи пошла насмарку. Глаза как бы открылись. Ирочка увидела за спиной парня тросы, а под ногами — люльку. Он болтался на уровне пятого этажа, изучая поверхность старой гранитной облицовки.
— Давно овладел профессией?
— Первый год.
— Нравится?
— Как сказать…
— А что?
— Пыльно… — веско сказал он.
— Понятно.
— Но в общем ничего.
Теперь уже можно было считать, что они познакомились. Ирочка спрашивала без игры, по делу. Он тоже отвечал ей по делу, как человеку, которому можно доверять.
— Тебя как зовут? — спросил он, делаясь почему–то грустным.
— А зачем?
— Так ведь… — И не нашелся дальше.
— Что?
— Может, у нас знакомство получится.
— А зачем?
— Заладила… Я, например, Левадов. Зовут Володькой…
— Не слыхала.
— С нею, как с человеком… Володька я.
— А я Ирка.
Володька неожиданно протянул руку. Рука была большая, сильная.
— Ну, здравствуй… — Едва уловимая нотка нежности прозвучала в его грубом голосе. Он был до детскости мил с этим неожиданным жестом и мягким словом.
— Здравствуй. — Ирочка дотронулась до его руки.
— Вот так. А то — зачем, зачем… — сказал Володька самоуверенно, как после легкого и неизменно удачного дела. — Можно, кажется, и без «зачем».
— Вот именно. По–нашему…
Ирочка пошутила, но Володька не понял. Ей стало скучно оттого, что он не понял.
Деревенщина! Первый парень на деревне, убежденный в своей уличной неотразимости.
— Всего хорошего, Володька.
— Будет тебе… — почти жалобно протянул он.
— Гуд бай!
— Что?!
— Прощай, красивый!
— Брось! Вот ты действительно хорошенькая.
— Румéная? — спросила она, нарочно ломая язык.
— За рязанского меня считаешь, — усмехнулся Володька. — Я не оттуда.
— А откуда?
— «Тихий Дон» писателя Шолохова читала?
— Приходилось.
— Оттуда!
Он произнес не «тихий», а «тихай», щеголевато, по–казачьи и вдруг потянулся к ней с юношеским озорством. А ей сразу захотелось закрыть окно. Она так и сделала бы, но мешали цветы. Тогда она молча повернулась и отошла к столу.
— Зря, девушка… Пошли бы вечером в кино.
Она не повернула головы.
— Володька, где ты там?! — раздался резкий голос с крыши.
— Здесь… Не ори!
— Какого дьявола?.. — крикнул кто–то сверху и выругался.
Ирочка слушать не стала. Тут же Володьку не то подняли, не то опустили. Он исчез.
Ирочку охватила неожиданная тревога. Думать о нем или не думать? Она остановилась у стола, забыв, что ей надо делать. Вот так новость! Неизвестный Володька… С наглыми глазами… Ничего не понимает… А она думает, как ей быть. Думать или не думать о нем? Неужели произвел впечатление? Плохо!
Среди молодежи есть много людей, которые твердо считают, что размышлять о своих чувствах — значит заниматься самоковырянием. Ирочка была не из них. Она росла без родителей. И, видимо, поэтому больше других детей размышляла наедине с собой. Она с детства привыкла раздумывать над своими чувствами. Тревожный вопрос, думать или не думать, что произошло у окна, не случайно возник в ее душе.
«Ничего не случилось» — так говорил ум. «Случилось» — так говорило чувство. Ирочка умела разбираться в своем внутреннем мире и отличала голос разума от голоса чувства. Ей стало тревожно от нахлынувшего на нее, казалось, ненужного раздумья.
«Не думать, не думать, не думать…» Ирочка настойчиво пресекла голос несмелого чувства и стала легко лгать себе, что не хочет и не будет думать о таком пустяке, как бестолковый разговор с каким–то пескоструйщиком.
Но вдруг ей пришла на ум совершенно несуразная мысль: «А что, если поговорить с ним насчет работы?»
Еще до окончания школы Нина Петровна приучила Ирочку к мысли, что о высшем образовании ей нечего и думать. Почему? Тетка не затрудняла себя длинными объяснениями. Нечего, и все тут! Надо готовиться к овладению какой–нибудь полезной профессией. После окончания школы Ирочка пыталась овладеть двумя профессиями, но как–то не овладела. Из шляпной мастерской, куда ее устроила тетка, пришлось уйти потому, что оттуда ее просто–напросто выгнали. А выгнали потому, что Ирочка все делала по–своему и позволяла себе критиковать шляпную продукцию. На шинном заводе, куда ее пристроил Иван Егорович, Ирочка так безнадежно растерялась, что уже на третий день мастер велел ей идти домой. После десяти лет тихой школьной жизни, видимо, трудно было ей в могучем котле тяжелой индустрии.
«Не думать, не думать, не думать…» Ирочка настойчиво пресекла голос несмелого чувства и стала легко лгать себе, что не хочет и не будет думать о таком пустяке, как бестолковый разговор с каким–то пескоструйщиком.
Но вдруг ей пришла на ум совершенно несуразная мысль: «А что, если поговорить с ним насчет работы?»
Еще до окончания школы Нина Петровна приучила Ирочку к мысли, что о высшем образовании ей нечего и думать. Почему? Тетка не затрудняла себя длинными объяснениями. Нечего, и все тут! Надо готовиться к овладению какой–нибудь полезной профессией. После окончания школы Ирочка пыталась овладеть двумя профессиями, но как–то не овладела. Из шляпной мастерской, куда ее устроила тетка, пришлось уйти потому, что оттуда ее просто–напросто выгнали. А выгнали потому, что Ирочка все делала по–своему и позволяла себе критиковать шляпную продукцию. На шинном заводе, куда ее пристроил Иван Егорович, Ирочка так безнадежно растерялась, что уже на третий день мастер велел ей идти домой. После десяти лет тихой школьной жизни, видимо, трудно было ей в могучем котле тяжелой индустрии.
На этот раз вдруг может получиться. Кочевать по городу и чистить стены домов. Ирочка не раз видела девчонок в спецовках, которые что–то делали у аппаратов по очистке стен.
Она задумалась и не заметила, как присела к столу и взяла в руки янтарное ожерелье. Решительно ничего необыкновенного не будет в том, что она наденет спецовку и будет чистить стены домов. Эта мысль особенно привлекала ее, может быть, и потому, что как–то связывалась с лихим лицом пескоструйщика…
Ирочке не хотелось согласиться с впечатлением, которое он на нее произвел, она пыталась уничтожить это впечатление, так как считала его ложным, пустым. А оно поднималось из недр сердца… Плохо, очень плохо!
Очнувшись и увидев в руках ожерелье, Ирочка вспомнила, что до сих пор не надела его. Она заторопилась и по–детски, чуть ли не на одной ножке поскакала к зеркалу, которое стояло в темном углу. Зеркало отразило ее. Ожерелье засветилось на ее смуглой шее.
С какой–то неизвестной ей лихостью Ирочка вообразила себя Володькой, который впервые видит ее, Ирочку, в янтарном ожерелье, и она, Ирочка, очень нравится этому воображаемому Володьке.
Глава третья Львы
Нина Петровна приехала из больницы на грузовике. Едва ступив на порог, она уже рассердилась. Ей показалось, что Ирочка и Иван Егорович не готовы к переезду. Когда выяснилось, что они вполне готовы, Нине Петровне пришлось придираться к разным пустякам, чтобы не потерять своей власти в доме.
О таких людях, как Нина Петровна, принято говорить, что лучше с ними не связываться. Дома и в больнице, среди знакомых и незнакомых Нина Петровна брала верх врожденной привычкой перечить, опровергать, стоять на своем. Своего у нее, по совести говоря, было не так уж много, зато она в избытке обладала тем, что именуется умственным багажом. Этим багажом она распоряжалась смело и безмерно гордо. Другим замечательным качеством ее натуры была огромная природная энергия. Нина Петровна распространяла ее вокруг себя с силою загадочно мощного передатчика. Как только она появилась дома, все мгновенно пошло на новый лад.
Но Ирочка и Иван Егорович не догадывались, что это было сделано не только из–за непреодолимой страсти делать все по–своему. Нину Петровну, кроме того, раздражало, что у них счастливые лица. А Нина
Петровна не любила счастливых людей. Это свойство ее души нельзя до конца понять, не сделавшись на день–другой такой женщиной, как Нина Петровна.
— Посмотрите, — сказала Ирочка, — сколько паутины после нас останется.
— Не бары, приедут, уберут, — отозвался Иван Егорович.
Ирочка стояла на табуретке, снимая со стены тяжелый, задеревеневший ковер, на котором желтые с поднятыми хвостами львы неподвижно скакали по синей пустыне. Впрочем, и львы и пустыня, как и вся эта комната, давно побурели.
— Тетя Нина, — весело сказала Ирочка, — оставим этот ковер будущим жильцам. Очень уж эти львы постарели!
Занятая мелкими узелками, тетка медленно подняла голову. Ее черно–зеленые, всегда пронзительные глаза гневно блеснули за очками. Иван Егорович испугался. «Сейчас пойдет…» Но Нина Петровна заговорила неожиданно мягко и певуче:
— Не торопись, милая! Скоро сама сделаешься хозяйкой. Тогда раздаривай.
— Какой хозяйкой? — не поняла Ирочка.
— Новой квартиры, — уже совсем другим тоном, с открытой неприязнью пояснила Нина Петровна. — Мы с Иваном не задержим.
— Как ты можешь? — с горечью воскликнул Иван Егорович.
Ему стало так стыдно, что он не мог взглянуть на Ирочку. Казалось, она сейчас заплачет. Но она не заплакала.
— Сегодня у нас такой праздник, — смело ответила Ирочка тетке, — а вы…
— Что я? — перебила тетка.
— Ничего.
— Нет, скажи.
— Не скажу.
Ирочка с силой дернула ковер, и он упал. Поднялась целая туча пыли. Иван Егорович чихнул. Спор прекратился сам собой.
Ирочка спрыгнула с табуретки. Из открытого окна донесся голос Володьки Левадова. Ирочке было приятно, что этот бойкий парень работает где–то рядом. Ей хотелось представить себе, как он стал бы обходиться с Ниной Петровной.
Володька что–то требовал у своих помощников. Ирочке нравился его неестественно грубый, юношески ломкий голос. А комната, которую она так любила, вдруг показалась ей бесприютной, старой и пыльной. Еще час назад Ирочка думала, что ей будет горько уходить отсюда. Теперь никакой горечи она не ощущала, наоборот, ей хотелось поскорее отсюда уехать.
Наконец она очутилась на грузовике. Свернутый вдвое ковер со львами покрывал все их пожитки. Ирочка сидела на нем, радостно возвышаясь над шоферской кабиной и в то же время немножко побаиваясь: при первом толчке отсюда можно было слететь.
— Ничего. Поедем тихо, — успокоил ее водитель.
Нина Петровна умчалась одна в такси. Иван Егорович сидел в кабине, а Ирочка — на своем ковровом престоле.
Как на широком экране, увидела она их двор, со всех четырех сторон замкнутый красными стенами. И вот свершилось: они поехали. Стены пошли назад. Отстал от грузовика дворник, недовольный тем, что тетка «не подбросила» ему по случаю выезда.
Ирочка пригнулась. Грузовик колыхался в тоннеле арки двора. Когда он наконец выбрался на улицу, до Ирочки откуда–то сверху — из–под самой крыши дома — донесся знакомый грубовато–ломкий голос:
— Счастливо! Встретимся! Найду!
Последнее слово Ирочка уже не расслышала. Водитель, по его понятиям, ехал тихо, но Ирочке, сидевшей на ее колеблющемся троне, даже и эта скорость казалась опасной. К тому же грузовик как–то уж слишком резко скрипел, грохотал, ухал.
Но все–таки ехать наверху было очень интересно. С той высокой точки, на которой находилась Ирочка, улицы казались ей совсем не такими, какими она видела их с тротуара. Она удивлялась Москве, которая наплывала со всех сторон, переполненная стремительной жизнью. Со своей высокой точки Ирочка наблюдала живой мир города, как наблюдают его городские воробьи и голуби. Наверное, поэтому им живется куда веселее, чем нам, грешным… Ирочка с удивлением открыла, что людские потоки текут, в сущности, правильно. Сверху толпа вовсе не производила впечатления толчеи. В движении этой людской стихии наблюдательная со школьных лет Ирочка подметила явный смысл.
Володька явился, на первый взгляд, тоже стихийно, точно с неба свалился. Но его появление обязательно должно было иметь смысл. Какой? Ирочка этого не знала. А смысл был в том, что ей пришла поэтически–весенняя пора встретить Володьку. И если он стихийно свалился с неба, тем лучше.
Она не хотела думать о нем. Но почему он крикнул «встретимся»? Слово «найду» она не разобрала. Она не дала ему адреса. Кроме имени, он ничего не знает. Болтовня! Она отогнала от себя мысли о пескоструйщике, но ей стало немного грустно.
Грузовик, как самолет на посадке, взлетел в тот новый город, какие теперь строятся у нас повсюду. С тех пор, как тетка точно узнала, в каком корпусе нового города они получат квартиру, Ирочка уже не раз побывала здесь. Но сейчас, со своего места, она особенно хорошо разглядела строящийся огромный город.
Выросшей во дворе–колодце Ирочке должен был нравиться этот широкий пейзаж, не знающий узких кривых улиц с громыхающим по ним трамваем. Но Ирочка привыкла к узким, кривым улицам, и солнечный этот пейзаж показался ей неуютным и холодным. Для ума он был прекрасен, для сердца нет. Сердце еще должно было сжиться со светом непривычного для него мира. Ирочка огорчилась, что новый город не понравился ей сейчас так, как нравился в мыслях.
Грузовик остановился. Оказывается, Иван Егорович запутался в корпусах, которые были очень похожи друг на друга, главным образом своими необъятными размерами. Он вылез из кабины и спрашивал Ирочку, как она думает, где может находиться их новый дом. Она не понимала, куда они приехали, и смеялась тому, что они, как деревенские, заблудились в большом городе.