Счастливая Россия - Акунин Борис 23 стр.

– Почему чашка?

– «Чинаяк» значит «чашка». Похоже, да?

Турболет завис над горой, которая издали выглядела тупоконечной, но вблизи оказалось, что вершина как бы немного вдавлена, с овальной впадиной на макушке.

– Скорее на блюдце.

– Должно быть, древние горцы не знали блюдец. Пристегнись. Сажусь.

От винта с камней взвилась пыль. Карл, перегнувшись, осматривался.

– Это же развалины.

Посередине «блюдца» стояла приземистая постройка без окон, с каким-то ржавым железным кругом наверху. Вероятно, когда-то там торчал метеозонд.

– Я снаружи не ремонтировала. Зачем? Но внутри удобно. Всё есть. Увидишь.

Спустились на землю, причем Каролина, проигнорировав предложенную руку, спрыгнула сама.

Остановились перед дверью. Она была новая, блестящая.

Что-то в стене звякнуло, стальная пластина отъехала в сторону.

– Автоматику поставила, – удивился Ветер. – Сама? Мастер золотые руки.

Внутри было темно, ничего не видно.

– Дура! – выругалась Каролина. – Сумку под сиденьем. Ты заходи, я сейчас. Выключатель справа от двери. Нащупаешь.

Он шагнул в дом, пошарил по стене, но кнопки не нашел, а тут еще дверь, должно быть, на самозакрывающемся механизме, с тихим щелканьем встала на место, и тьма сделалась кромешной.

Где чертов выключатель?

Через секунду свет зажегся сам собой.

Ветер зажмурился. Помассировал веки. Открыл глаза.

Он находился в совершенно голом помещении. Гладкие стены матово поблескивали.

– Пустовато у тебя здесь! – крикнул Карл, оборачиваясь. – Эй, Каролина! Ты что застряла?

Ответа не было.

Подождав еще немного, Ветер толкнул дверь. Не отворилась. Поискал вокруг – ни рычага, ни кнопки.

– Каролина, как эта штука открывается?

Тишина.

– Каролина!

Он огляделся еще раз, с удивлением. Вдруг подумал: как это она могла в одиночку так капитально тут обустроиться? Постучал по стене – ого, сплошной металл. И ничего вокруг. Вообще ничего. Металлические стены, металлический пол, металлический потолок. И металл какой-то непонятный. Нет, не сталь.

– Каролина! Да где ты там?

Прошло много времени.

Он звал. Колотил в дверь. Долго отказывался верить.

Но поверить все-таки пришлось.

Ветер умолк. Прислонился спиной к стене. Тряхнул головой. Несколько раз повторил: «Нет. Нет. Нет. Не может быть. Этого. Не может. Быть».

Потом опустился на пол и закрыл лицо руками.

Мир Карла Ветра стал совсем пуст. Как эта комната.

Нашел у д. Ф.!!! Holy shit…

Не дочитал чуть-чуть, потому что мочи не было. Брюхо подвело до урчания и голодной тошноты. Еще бы! Считай, сутки не жрамши, только чай пил. Надо подкрепить организм, а то неизвестно, будет ли потом время.

Короче, пошел в буфет. Отстоял сорок минут в длинной очереди, время было уже обеденное, зато покушал плотно, с запасом: суп харчо, битки с гречей, два бутерброда с краковской, компот. Думал колбаски еще взять – она была хорошая, жирная, но заглянул Шванц, пошарил взглядом по столикам, поманил пальцем. Черт знает, откуда он всегда знал, где Филиппа найти.

Капитан был в хорошем настроении, весь лоснился от довольности.

– Уже взяли, – сообщил он, хлопнув Бляхина по плечу. – Даже выезжать не пришлось. У меня сегодня Клобуков поставлен под наружное – я же хотел его брать. А он на вокзал отправился, как раз с супругой. В Кострому она собралась, операцию какую-то делать. Живо звоню в шестой, транспортный: так, мол, и так, помогайте, смежники. Поднимайте ваших, железнодорожных. У них опыт, сработали чисто. Муж с перрона ручкой помахал, поезд тронулся, а через десять минут на Сортировочной – техническая остановка. Сняли голубу под белы ручки и в машину. С минуты на минуту доставят. Пойдем потихоньку в приемный блок. Поглядишь, как я буду принимать мадам Носик-Клобукову по своей методе. Тебе понравится.

Про то, как Шванц принимает арестованных баб, если интеллигентка, или шибко заслуженная, или какая-нибудь фифа, Филипп слышал, но видеть не доводилось. Принцип тот же, что с мужиками: сразу сбить форс, на карачки поставить. Говорят, на женщин, которые много о себе понимают, это еще лучше действует.

Там ведь по правилам как положено, в приемном? Сначала задержанного помещают в «конверт» – узенький темный боксик, где не повернешься. Пока конвой оформит сдачу, пока то-сё. А человек сидит, трясется. Он еще тепленький, только с воли, ни хрена не соображает. В темноте-тесноте не очухаешься, с мыслями не соберешься.

Потом ведут на личный досмотр. Если баба – через женотделение. Приказывают догола раздеться и далее по инструкции: откройте широко рот – и пальцем в резиновой перчатке под язык, по деснам; встаньте на локти и колени – и тоже лезут, щупают. Мужику в одно место, бабе в два. Культурной дамочке оно страшно и стыдно, даже когда обыск проводит сотрудница, а тут в самый пикантный момент открывается дверь и заходит Шванц. Дамочка пищит, хочет прикрыться, а ей: ни с места! И стоит она в характерной позе, на четвереньках, гузном и всем прочим кверху перед следователем, вся как есть, беззащитная и срамная. А Шванц не торопится, похаживает, задает ей разные вежливые вопросы. Налаживает отношения, выстраивает правильный контакт. Большинство, говорят, от стыда реветь начинают. И после этого можно уже не бить. Максимум – пару раз по щекам, для встряски. Оно и следователю приятней, чем в «Кафельной» говно нюхать.

Поэтому Филипп пошел за капитаном с большой охотой. Любопытно было поглядеть. И какая у Антохи жена, тоже интересно.

В кабинете у начальницы женотделения пришлось обождать. Она, старший лейтенант госбезопасности товарищ Баландян, вообще-то была женщина веселая, компанейская. Филипп ее раньше только в столовой видел – обязательно в окружении мужиков, всегда регочет, всегда папироса в зубах, но сейчас, при исполнении, встретила их строго.

– Не бойся, не опоздал, – сказала она Шванцу. – Оформляют еще.

К Бляхину обратилась официально:

– Садитесь, товарищ. Вы здесь первый раз, обязана взять с вас подписку.

Шванц подмигнул – непонятно, к чему.

Надо так надо. Филипп сел, обмакнул ручку.

– Пишите: «Я такой-то такой-то обязуюсь перед начальником женотделения Приемного блока ст. лейт. ГБ Баландян З.А. во время наблюдения за процедурой досмотра, под угрозой дисциплинарной и партийной ответственности…» Поспеваете?

– Щас… «партийной ответственности». Дальше что?

– «…слюней не ронять и не дрочить».

И заржали оба.

А, это у них хохма такая. Что ж, можно и похохмить за компанию. Почему нет?

Он спокойно дописал. И серьезно так:

– Каким местом подписывать, товарищ старший лейтенант?

Баландян загоготала, с размаху впечатала Филиппу ладонью по спине (ничего так, крепко) – и Шванцу:

– Наш человек!

– Наш-наш. Ты, Зоя, его часто видеть будешь. Как говорили в дореволюционную эпоху, люби и жалуй.

Филипп, опять шутейно, вскочил, щелкнул каблуками, поклонился что твой кадет.

Баландян неуклюже изобразила дамскую присядку – как в кино про бар: ноги раскорякой, руки врастопыр – будто оттягивают юбку.

– Тогда я ему свою визитную карточку дам. Ту, которая для своих.

– Ага, дай. Ему понравится. – Шванц рассеянно поглядел на часы. – Посмотрю, скоро ли.

Но пошел не к двери, а к стене. Там стоял фотоаппарат на штативе, зачем-то направленный объективом в зеркало.

А товарищ Баландян вынула из стола фотку – размером с почтовую открытку.

– На, Бляхин. Чужим не показывай. Только своим.

Это и была открытка, только самодельная. Но сделана хорошо, почти как типографская. Посередине в овальчике сама Баландян, а вокруг голые женские туловища, без голов – три передом, одно задом. И надпись: «От Зои Б. с товарищеским приветом!»

И не боится, что стукнут. Хотя кому она нужна, с ее женотделением, на нее стучать? И потом, «свои» – это, наверно, всё начальство. Ушлая баба, сделал себе заметку Филипп, надо будет к ней присмотреться.

– Это я отсюда фоткаю тех, кто пофигуристей, – показала Баландян на аппарат.

Зеркало-то, оказывается, было не просто зеркало, а окошко из посеребренного стекла. Близко подойти – насквозь видно. Туда-то Шванц и смотрел.

– Завели. Раздевается, – сказал он. – Ну, я пошел. Любуйтесь отсюда. Не шумите только.

Старший лейтенант встала у стены, поманила Филиппа. Чего там, за окошком, он пока не видел – Баландян была дама в теле, загораживала. Но вот она нажала какой-то рычажок и отодвинулась. Стекло теперь стало совсем прозрачным.

Бляхин увидел комнату, почти пустую, если не считать стола, за которым сидела грузная тетка-сержант, что-то писала. Посередине еще стол, а перед ним – невысокая женщина с короткой стрижкой. Она была в лифчике, трусах, поясе.

– Чулки-то зачем? – спросила. – Что под ними спрячешь?

Голос был так хорошо слышен, что Филипп вздрогнул. Баландян приложила палец к губам, показала куда-то вверх. А, это она рычажком еще и какую-то заслонку открыла, ясно.

– Снимаем, снимаем, – буркнула сотрудница, не поднимая головы. – Всё как есть.

Филипп оглядел фигуру клобуковской супруги – ничего баба, подходящая. Молодая, лет тридцать. Плотненькая, но не жирная. Где надо широкая, где надо – тонкая. Наверно, спортсменка. Ноги только малость коротковаты. И мордашка не сказать чтоб особой красоты, однако ничего, с огоньком.

Ждал, что арестованная станет препираться. Ошибся. Пробормотав что-то сердитое, Мирра Носик быстро сняла всё, что оставалось.

Появилась возможность оглядеть ее женские места. Ну что сказать? Грудки подходящие. Не подумаешь, что дважды рожала. Снизу тоже такое аккуратненькое всё, ладное. Повезло Антохе.

– Разделась, и что? – подбоченилась задержанная.

Ого, сказал себе Бляхин, переводя взгляд на лицо. Свежедоставленные всегда бывают ошарашенные, бестолковые, перепуганные. Даже те, которые хорохорятся. Эта тоже была взъерошенная, но не напуганная, а злющая. Глазами сверкает, зубы щерит.

С характером бабенка. Поди, вертела рохлей Клобуковым, как хотела. Ничего, Шванц тебя сейчас обломает.

Тетка-сержант лениво поднялась.

– Буду производить внутренний осмотр. Повернуться кругом. Встать на колени, опереться локтями на пол… Нет, головой туда.

Сотрудница мельком оглянулась на окошко, по каменной физии скользнула улыбка. Нарочно ставит так, чтоб развернуть всем хозяйством к фотоаппарату, сообразил Бляхин.

Арестованная встала, как велено.

– На, любуйся, проктолог-гинеколог.

От такого зрелища Филипп аж засопел, а Баландян пихнула его локтем в бок, тихонько хихикнула:

– Ширинка не треснет?

Тут и Шванц вошел. Деловой такой, энергичный.

– А-а, кандидат медицинских наук гражданка Носик! Извините, что вторгаюсь во время досмотра. Это для экономии времени. Я веду ваше дело, а оно у нас проходит как внеочередное по срочности. Позвольте представиться: капитан госбезопасности Шванц Соломон Акимович. Да вы не конфузьтесь. Мы с вами будем очень близко, даже интимно знакомы. Никаких секретов у вас от меня не будет.

В первую секунду Носик хотела подняться, но сержант с неожиданным проворством схватила ее за голову и пригнула обратно.

– Без приказа не вставать!

– Кыш отсюда, волдырь гнойный! – крикнула задержанная. – Кыш, я сказала!

Да как отпихнет сотрудницу! Вскочила на ноги, пошла на Шванца. Руки в боки, не прикрывается, рожа от ярости вся перекошенная.

– Вам чего от меня надо? Зачем с поезда сняли? В Костромской больнице девушка, ожоги третьей степени. Завтра не прооперирую, без лица останется. А ты, что ты сюда приперся, онанист слюнявый! Пялится, пузырь!

И на волдырь, и на пузырь Шванц был действительно похож. Опять же про слюнявость верно – губы у него всегда мокрые, потому что облизывает.

– Ни фига себе, – шепнула в ухо Баландян. – Таких я еще не видела. Сейчас будет цирк с дрессировкой.

Сзади подскочила сотрудница, профессионально завернула Мирре Носик правую руку, но чертова баба двинула сержанта локтем левой поддых и высвободилась, а тетка согнулась пополам.

– Прекратить истерику! – Капитан влепил арестантке звонкую, сочную пощечину.

У той мотнулась голова, но полоумная докторша не сжалась, не попятилась. Наоборот, завизжав от бешенства, ринулась на Шванца. Тоже ударила – очки полетели в сторону, да и впилась ногтями прямо в лицо, в глаза.

– Гадина! – кричит. – Убью!

Заорал и Шванц, от боли.

Баландян побежала к двери, вопя:

– Конвой! В смотровую!

В комнату, толкаясь плечами, ворвались двое здоровенных бойцов. Еле оторвали докторшу от капитана, швырнули на пол, стали колошматить сапогами.

Шванц закрывал лицо ладонями, между пальцев стекала кровь.

– Глаз! Не вижу ничего! Сука!

Оттолкнул одного охранника.

– Пусти! Дай я!

И с разбегу лежащей носком по голове. А потом еще, еще, еще.

Филипп как прирос к окошку – ни отодвинуться, ни зажмуриться.

К ним туда вбежала Баландян:

– Соломон, убьешь! По башке не бей!

Схватила Шванца за ремень, кое-как оттащила.

Посмотрел Филипп на голое неподвижное тело и сразу понял: хана. Откинутая рука вывернута, как у живого человека не бывает. Пальцы не шевелятся. Лицо черное и красное, и лужа растекается все шире. Вправду убил. Как быстро-то… Минуту назад был человек, говорил что-то, кричал, дрался – и всё, нету.

ЧП вышло. Настоящее ЧП.

Хорошо это для него, Филиппа Бляхина, или плохо – вот в чем вопрос.

Потом, в медпункте, когда врач зашивал Шванцу порванное веко, стало ясно, что ничего хорошего.

– Сука, сука, – все повторял Шванц, ойкая и матерясь. – Где твое обезболивание, коновал! Айй!

– Сейчас, сейчас. – Доктор работал иголкой. – Постарайтесь не трястись, товарищ капитан. Это же глаз – не дай бог ткну. У вас травмирована роговица. Потом к окулисту сходите, обязательно. Нельзя запускать, может образоваться бельмо.

– Нет, ты видал вражину, Бляхин? – скрипел зубами начальник. – Ты свидетель. Напишешь в рапорте, как она меня пыталась убить.

– Напишу. Что вы ее толкнули в порядке самообороны, а она упала, стукнулась головой.

А ведь это у Шванца прокол, серьезный, внутренне ликовал Филипп, еще не догадываясь, чем всё закончится.

Перебинтованный капитан сделался малость спокойней – наверно, укол подействовал. Но оставшийся глаз сверкал лютой яростью, какой Бляхин у вечно балагурящего начальника никогда не видывал.

– Короче, так, – сказал Шванц, когда они вышли. – План психологической обработки Клобукова через жену отменяется. Придется его все-таки брать, ничего не попишешь.

И бляхинское ликование сникло. Внутри всё сжалось, холодно вспотели ладони.

Пропадал Филипп, бесповоротно пропадал. Шванц не дурак, отлично понимает, что с арестованной Носик он крепко запопал и что Бляхин, несмотря на обещания, это ЧП против начальника обязательно использует. Теперь уж капитан точно вышибет из Антохи показания на старого знакомого. Железно.

– Погодьте чуток, – как бы с задумчивостью в голосе проговорил Филипп. – Успеется. Хочу нажать на писателя. Есть у меня одна идейка. Прикажите его доставить на допрос.

Единственный глаз, не прикрытый стеклом (очки-то расколотились), впился, казалось, прямо в душу.

– Лады. Через полчаса Свободин будет у меня в кабинете. Попробуй свою идейку.

Никакой идейки у Филиппа не было, один только ужас. Отсрочить бы клобуковский арест, а там, может, что придумается.

Расставшись с начальником, Бляхин понесся к себе рысцой.

Полчаса… Дочитывать надо, скорей. Вдруг на последних страницах что полезное?

Неизвестно, сколько времени Ветер так просидел. Может быть, очень долго. А может быть, меньше минуты. Невозможно измерить течение времени, когда ни о чем не думаешь. А о чем думать в совершенно пустом мире?

И был ему голос, и голос сказал:

– Брось, Карл. Я же тебе говорил. Люди сами придумывают себе любовь. Чаще всего она человеку ничего не объясняет, а только еще больше запутывает. Нужно на все сущностные вопросы находить ответ самому, без чужой помощи. Ты только что получил ответ на очень важный вопрос. Хорошо ли человеку зависеть от другого человека? Плохо. Человек приходит в мир один, один же и уходит. На то он и крссст.

Голос был хорошо знакомый, Максима Львовича. Сначала Карл внимал тихим словам, не отнимая ладоней от лица. Он нисколько не удивился, что заговорил мертвец. В пустом мире могло прислышаться что угодно. В том числе окончание оборванного разговора из прошлого с человеком, которого больше нет. Но свистящее слово «крссст» заставило Ветра вздрогнуть.

Он вскинулся.

И увидел лицо Старицкого.

Оно было большим, почти во всю противоположную стену. Вернее, это было не все лицо, а только его часть от бровей до скул. Судя по морщинкам в углах глаз, Максим Львович улыбался. Грустно и сочувственно, но в то же время и радостно.

– На то он и кто? – переспросил Ветер, уверенный, что незаметно для себя уснул и видит сон.

– Крссст, – вновь прозвучало странное слово. – Так они называют все разумные существа, обитающие во Вселенной. Крсссты могут быть какими угодно, но от других форм жизни их отличают два качества: способность к рациональному мышлению и к выбору. Первое без второго умеют и машины. Второе без первого – животные.

– Кто «они»?

Какой странный сон, подумал Карл. Но неплохой, совсем неплохой. Слышать Максима Львовича и смотреть ему в глаза было отрадно.

– Те, кто меня эвакуировал с Земли. Они тоже крсссты, но трудно объяснить, как они выглядят. Я и сам еще не привык. Они, собственно, не выглядят в нашем значении слова, потому что здесь несколько иная система рецепций… – Старицкий сбился, дернул бровью. – Неважно. Потом. Важно, что их цивилизация гораздо более древняя и развитая, чем наша. И обитают они в другом… пространстве. Назову их условно «Иные». Иных невозможно увидеть и услышать – в нашем понимании. Нет, не объясню… Видишь ли, Вселенная устроена наподобие луковицы, в которой много слоев. То, что называют «вселенной» люди, – только один из этих слоев. Наши космические корабли могут забираться по этой плоскости очень далеко, а в то же время совсем рядом, близко, расположен соседний слой. Но мы не умеем в него попадать. И он совсем не похож на наше измерение… Я и сам пока не очень разобрался. Но у меня для этого теперь много времени. Вечность.