Они-то и изменили мою судьбу.
В конце зимнего сезона, на Масленой неделе, устраивался благотворительный концерт, где мы играли отрывки из старых пьес (в том числе и из «Чародейки», конечно!), а я должен был декламировать. Мне всегда удавались стихи пафосные, патетические гораздо лучше, чем романтические. Поэтому для декламации я выбрал стихотворение ныне уже забытого поэта Пушкарева «Арестанты».
Театр был так же переполнен, как на незабываемой премьере «Чародейки». С большим чувством и темпераментом я читал горькие, эффектные строки:
Театр дрожал от бешеных аплодисментов и покачивался от восторженного топанья. Это была овация, настоящая овация, которая не так часто выпадает на долю актера. Однако я вдруг заметил, что в первых рядах и ложах не больно-то аплодируют, скорей наоборот, а весь этот гром и грохот производят последние ряды партера и особенно – галерка. Добродушное лицо губернатора излучало недовольство, а Эльвира Михайловна казалась испуганной. Это показалось мне странным и насторожило.
Я ушел за кулисы. Мое восторженное настроение несколько увяло, однако в зале кричали «бис!», и я приготовился выйти на сцену вновь, как вдруг рядом возник полицмейстер и придержал меня за лацкан фрака:
– Не откажите в любезности предъявить цензурованный экземпляр сего стихотворения.
– Какой экземпляр? – пролепетал я.
– Цензурованный-с! Скрепленный визою Главного управления по делам печати. Не имеете-с? Значит, вы читаете запрещенные стихи-с?! Вы что же это изволили произносить здесь публично, милостивый государь? Вы провозгласили, что все присутствующие здесь лица – арестанты?! Завтра же вы получите распоряжения губернатора касательно своей особы.
Читать на «бис», понятное дело, я уже не выходил.
Ночью меня мучила бессонница. Теперь я и сам дивился своей неосторожности и благоглупости. Что я натворил?! Как же мог забыть, что среди ссыльных есть и политические преступники, «ненадежные элементы». Наверное, это именно они устроили мне овацию. И меня приняли за одного из них… Что же теперь ждет меня?
Наутро матушка Виртанен… ах да, я в то время уже переменил квартиру, потому что матушка Паисилинна открыто выражала недовольство тем, что ее превосходительство оказала помощь «греховоднице Синикки и ее ублюдку», ворчала день и ночь, весьма непочтительно поминая Эльвиру Михайловну, ну а я, разумеется, не мог этого стерпеть, вот и съехал от нее. У матушки Виртанен было менее просторное жилье и не столь роскошный стол, зато она не ворчала с утра до вечера, а когда зашла речь об истории Синикки и Раймо Туркилла, безоговорочно осудила пьяницу и распутника Раймо. Между прочим, я и сам считал его гораздо более виноватым, чем Синикки! Женщина всегда жертва мужской любви или похоти…
Итак, матушка Виртанен утром сообщила, что ко мне явился городовой. В ее глазах были печаль и жалость.
Я вышел в горницу. Городовой принес мне из полиции бумагу, которая меня оповещала, что по распоряжению губернатора я должен покинуть город в двадцать четыре часа.
Первая мысль была: губернатор отдал распоряжение относительно театрального режиссера… прежде он не вмешивался в дела театра… значит, и Эльвира Михайловна против меня!
Дурак, что я навоображал себе, о чем мечтал?!
Уверенность в ее безразличии и равнодушии была едва ли не страшней, чем потеря прекрасной работы, предстоящая разлука с театром… В первый момент я вовсе ошалел и растерялся, затем взял себя в руки и отправился наносить визиты тем членам театрального Общества, которые были ко мне расположены. Я просил, чтобы мне позволили не покидать Петрозаводск в течение двадцати четырех часов, а отложили бы высылку до весны: было так страшно повторить долгий зимний путь на лошадях!
К вечеру стало известно, что ходатайство мое увенчалось успехом. Мне разрешено было подождать месяц. Но о работе в театре не было и речи.
Тяжко прошел этот месяц. Я скучал без театра, а он – без меня. Постановки были приостановлены – ходили слухи, что ее превосходительство больна, а без ее распоряжения никто здесь и пальцем не смел шевельнуть. С Васильевым и Лизой мы почти не расставались, да и Карнович, который раньше меня недолюбливал, теперь, когда я должен был уехать, смягчился ко мне и показал себя весьма приятным человеком. Ему и принадлежала мысль, что как режиссер я лучше, чем как актер, что у меня много интересных постановочных идей, поэтому именно по этому пути я должен буду идти впредь. Его поддержали Васильев и Лиза. Васильев просил впредь считать его актером моей будущей труппы и клялся, что после окончания срока его ссылки он почтет за счастье к ней присоединиться. Договорились, что, собрав труппу и найдя место для работы, я сообщу об этом ему и он приедет сразу, как получит право вольного перемещения по России.
С Лизой же дела обстояли так: я сделал предложение, она его приняла, но ехать со мной не могла, не пускали родители. Мне предстояло уехать первым пароходом, а она должна была тайно бежать со вторым. Васильев обещал помочь.
До моего отъезда оставалось два дня, все вещи были собраны, как вдруг поздно вечером в окошко горницы постучали. Матушка Виртанен вышла на крыльцо и вскоре воротилась с изумленным выражением лица. Я тоже изумился, потому что не считал, что невозмутимые финны и карелы способны на такую мимическую игру. Она подала мне свернутый и запечатанный лист, на котором было написано мое имя.
Я разглядывал письмо. Оно было подписано печатными буквами, почерк показался мне изменен. Бумага простая, на такой бумаге мы перебеливали свои роли.
– Отчего вы так удивлены, матушка Виртанен? – спросил я. – Вы знаете, кто это написал?
– Я неграмотна, poju, сынок, – степенно ответила она. – Но я знаю, кто принес это письмо!
– Кто же? – спросил я, и сердце мое почему-то замерло.
Матушка Виртанен покраснела так, как не может покраснеть семидесятилетняя старушка, если не взволнована до последней степени.
– Его принесла Синикки! – прошептала она срывающимся голосом.
Синикки?! Вот это действительно удивительно! Какое отношение ко мне имеет эта несчастная красавица? И разве она умеет так хорошо и правильно писать по-русски?
Матушка Виртунен, которой изменила национальная сдержанность и которая была вне себя от любопытства, смотрела на меня во все глаза, явно ожидая, что я немедля распечатаю письмо и ознакомлю ее с его содержимым.
Не тут-то было! Синикки своим приходом и так уже сделала меня персонажем местных сплетен, пожар которых вспыхнет завтра же с самого раннего утра. Поэтому я ушел к себе, заперся и только там развернул письмо. И меня как молнией ударило, когда я увидел знакомый – сколько раз видел роли, этой рукою переписанные! – почерк Эльвиры Михайловны…
«Как получите письмо, приходите в театр, мне нужно с Вами поговорить».
Наши дни
Алёна довольно долго бродила по залу, высматривая Константина, но его что-то нигде не было видно. Она даже рискнула сунуть нос в ту дверь с надписью «Служебный вход», возле которой она однажды подслушала некий интересный разговор, однако была остановлена строгим окликом:
– Вам чего, женщина?!
Алёна испуганно отпрянула от двери. Тоненькая и очень строгая девочка в форменной красной рубахе смотрела на нее, придерживая пальцем на переносице очки с толстенными стеклами. Судя по бейджику, девочку звали Ира.
– Я ищу Константина.
– Константина? – Ира подняла тоненькие бровки. – Да вот же он.
Алёна покачала головой, глядя на высоченного горбоносого брюнета:
– Это Константин? Да ну? Нет, мне нужен другой Константин, он… не столь высокий и… не столь заметный, скажем так.
– А, – усмехнулась Ира, – значит, вам нужен Константин Марков. Его нет. И не будет. Он уволился вчера.
– Как уволился?!
– Ну как увольняются? – пожала Ира плечами. – Написал заявление, сдал форму, бейджик, забрал из своего шкафчика кружку, полотенце и сандалеты – и ушел.
– Понятно, – растерянно протянула Алёна.
– А вам он зачем? Может, я могу помочь? – предложила Ира.
– Да ничего особенного, мне нужны были пылесборники для «Самсунга», а Константин…
– При чем тут Константин? – возмутилась Ира. – Любой продаст вам пылесборники, хоть бы и я. У вас какой номер модели? А впрочем, у нас есть универсальные, для всех проходят.
Алёна усмехнулась. Это было похоже за пароль и отзыв в какой-то игре. Но теперь игра закончена, потому что Константин исчез. След оборвался. К чему? И был ли он вообще?
Она вспомнила отпечатки огромных ног человека с белыми глазами. Вот это след, это да! А след Константина – такой же невыразительный и блеклый, как он сам, и куда он вел, неведомо, но оборвала его, очень может быть, сама Алёна, когда жестом фокусника, вернее, карточного шулера, выбросила из рукава козырную карту – злосчастный браслет.
Она вспомнила отпечатки огромных ног человека с белыми глазами. Вот это след, это да! А след Константина – такой же невыразительный и блеклый, как он сам, и куда он вел, неведомо, но оборвала его, очень может быть, сама Алёна, когда жестом фокусника, вернее, карточного шулера, выбросила из рукава козырную карту – злосчастный браслет.
– Спасибо, Ира, – сказала она. – Я, кажется, кошелек забыла. В другой раз. Извините…
Алёна невесело побрела к выходу, не обращая ни малейшего внимания на хиты продаж, как вдруг ее негромко окликнули:
– Подождите! Вы Костю спрашивали?
Алёна обернулась и увидела невысокого широкоплечего парня, очень напоминавшего оживший гриб-боровик, таким крепеньким и коротеньким он был. «Гриб-боровик», судя по бейджику, носил имя Виталий.
– Да, я. Здравствуйте.
– Здрасьте, – кивнул Виталий. – Костя уволился.
– Мне уже сообщили. А вы не знаете, где он те…
– Он вам просил вот это передать, – перебил Виталий и протянул Алёне фирменный конверт с отпечатанным названием «Видео» и написанной от руки большой буквой А.
Алёна изумленно уставилась на конверт. Просто непостижимо – чтобы Константин знал ее имя и оставил ей записку!
– Спасибо, – ошарашенно пробормотала она, беря конверт. – А вы не знаете, он просто уволился, ну, в свободное плавание, или на другую работу уже перешел?
– Сказал, что уезжает куда-то.
– Уезжает? Когда?
– Да фиг его знает. Может, уже уехал.
– А вы не знаете…
– Да он, наверное, все в письме написал, – нетерпеливо сказал Виталий. – Или это… а может, это вовсе не вам письмо?!
И он сделал движение забрать конверт.
Алёна проворно убрала руку за спину.
– Вас как зовут? – подозрительно спросил Виталий.
– Алёна, – честно призналась наша героиня, и недобрая морщинка, возникшая между бровями Виталия, тотчас разгладилась.
– Ну да, тогда все в порядке, на букву А, – кивнул он.
– Слушайте, Виталий, а вы не знаете адрес Константина?
– А может, он его в письме написал?
Алёна кивнула и надорвала конверт. Вытащила листок, развернула…
«ПРОПАДИТЕ ВЫ ВСЕ ПРОПАДОМ, СУКИ ГРЕБАНЫЕ…» – крупными буквами было написано посреди листка. А потом что-то помельче и не вполне разборчиво, но Алёна ничего больше прочесть не успела, потому что Виталий с любопытством вытянул шею, и она быстро опустила листок.
– Нет, там адреса нет, – сказала она растерянно, мучительно соображая, что вообще имеется в виду в этой фразочке, и если даже Константин Марков так возненавидел ее, чтобы крыть без всякой артподготовки матом, почему называет ее во множественном числе?! Ладно, об этом потом, сейчас надо каким-то образом опять стать на след… Впрочем, умение лихо врать Алёну никогда не подводило. – А он… понимаете, Костя брал у меня книжки – очень ценные, очень редкие, очень дорогие, да так и не вернул. И в записке о них ни слова.
– По язычеству по какому-нибудь книжки небось? – сказал Виталий.
– Конечно, конечно, по язычеству, – мгновенно подыграла Алёна. – А откуда вы знаете?
– Да он свихнулся на язычестве и всяком таком, – хохотнул Виталий. – Они всей этой своей кодлой на Куйбышевской водокачке оргии разные устраивали, на Масленицу соломенные чучела жгли, на что-то там еще через костры прыгали… летом ездили на Купалу на Светлояр венки по воде пускать… ну, короче, все ритуалы соблюдали изо всех сил. Да он за такие книжки мать родную продал бы!
– Мать его, родная или нет, мне без надобности, – покачала головой Алёна. – Мне мои книжки нужны.
– А что за книжки? – спросил Виталий.
Эх, давненько не брал я в руки пистолета, как выразился бы некто Пушкин… Лет десять-пятнадцать назад Алёна Дмитриева, тогда еще звавшаяся Еленой Ярушкиной и бывшая замужем за Михаилом Ярушкиным, очень серьезно занималась славянской мифологией и даже писала фантастику. С тех пор ее приоритеты, как принято выражаться, несколько изменились, но прогрессирующий склероз к ней с тех пор еще не подступил, а потому она легко вспомнила самые любимые и, можно сказать, родные имена и названия и отчеканила без запинки:
– Афанасьев «Поэтические воззрения славян на природу», Максимов «Нечистая, неведомая и крестная сила», Коринфский «Народная Русь», Забылин «Русский народ, его обычаи, обряды», Чулков «Абевега русских суеверий»…
Эти незабываемые, прекрасные, чудесные, магические слова она выговорила с тем же почти молитвенным выражением, с каким древний славянин обращался к своему божеству, и почудилось, даже воздух вдруг задрожал, и все поплыло, высокий серый потолок магазина сделался прозрачно-голубым, выглянуло огромное солнце…
Но немедленно все сделалось по-прежнему: люминесцентный мертвенный свет, никакого солнца, никакого неба, сплошная унылая цивилизация. И еще Ира прошла мимо, глядя ревниво, подозрительно то на Алёну, то на Виталия. А у нее, интересно, есть законное право на ревность?
– Ух ты! – восхищенно выдохнул Виталий. – Краси-и-иво! Никогда таких названий не слышал. Конечно, жаль будет, если пропадут. Ну ладно, слушайте, я адреса точно не знаю, я там один раз был… Костька снимал комнату у одной бабульки на Ковалихе, угол Трудовой, хрущевка такая облезлая, там еще продовольственный магазин. Второй подъезд со стороны Трудовой, второй этаж, дверь налево. Металлическая такая серая дверь.
– Спасибо, – улыбнулась Алёна. – Спасибо большое!
– Слушайте, а вы не знаете, эти книжки в Интернете есть? – с загоревшимися глазами спросил Виталий. – Я б скачал! Так-то читать, страницы мусолить, я терпеть не могу, но скачал бы и прочитал бы в наладоннике, ну, в кэпэкашнике, в смысле.
Алёна только вздохнула. Что за комиссия, создатель! Знали бы певец русской демонологии Сергей Васильевич Максимов, или великий сказочник Александр Николаевич Афанасьев, или вдохновенный их толкователь Аполлон Коринфский, или великий выдумщик Михаил Чулков, что об их чертях, ведьмах, леших, водяных, домовых, знахарях, колдунах, печниках и плотниках современная мо́лодежь будет читать не в книгах, а в наладонниках, кэпэкашниках!
Да ладно, нет разницы как, лишь бы читали!
– Конечно, эти книги есть в Интернете, и читать их – просто феерическое удовольствие.
– Афанасьев, – повторил Георгий с мечтательным выражением, – Максимов, Забылин, Чулков, Коринф… как вы сказали?
– Коринфский, – подсказала Алёна с улыбкой. – Аполлон.
– Виталий! – Ира не выдержала и подала-таки возмущенный голос. – Сколько ты там болтать будешь! Покупатели ждут!
Виталий извиняющее улыбнулся и умчался, а Алёна вышла из зала «Видео» и задумчиво остановилась на лестничной площадке.
Ей не терпелось прочесть загадочное письмо Константина до конца, но не хотелось делать это среди толпы народу. Вдруг кто-нибудь заглянет через плечо и увидит круто сваренную фразу, написанную, как нарочно, очень крупно и разборчиво:
«ПРОПАДИТЕ ВЫ ВСЕ ПРОПАДОМ, СУКИ ГРЕБАНЫЕ…»
Она зашла в обувной магазин, потом попыталась скрыться за ларьком с расческами и заколками, однако кругом бродили какие-то люди, все, как один, имеющие на лицах выражения сомнамбул: невооруженным взглядом было видно, что ничегошеньки им во всех этих магазинах и даром не нужно, так просто, слоняют слонов, лишь бы время провести и деньги потратить.
Какая-то девушка выскочила в эту минуту точно бы из стены и торопливо прошла в «Видео». Алёна посмотрела на стену, из которой девушка материализовалась, и чуть не хлопнула себя ладонью по лбу.
Да ведь там не просто стена – там дверь и переход из «Видео» в магазин «Этажи»!
Алёна пробежала через застекленную трубу перехода и оказалась в практически пустом, благоухающем всеми ароматами французской парфюмерии пространстве одного из главнейших и дорогущих городских магазинов. Именно этой дороговизной и объяснялась безлюдность в «Этажах».
Она поднялась еще выше, где было уж вовсе пустынно, присела на первую попавшуюся банкетку и снова открыла конверт.
В эту самую минуту некая запыхавшаяся девушка остановила первого попавшегося продавца в торговом зале «Видео» и спросила:
– Где я могу найти Виталия? Ах да, – тотчас воскликнула она, уставившись на его бейджик, – это вы! Я от Константина… он уехал, оказывается, но оставил вам письмо для меня.
– Письмо у меня уже забрали, – растерянно сказал Виталий.
– Как забрали! – У девушки перехватило дыхание. – Кто?! Как вы могли отдать письмо тому, кому оно не предназначено?!
– А почему я должен был знать, что оно предназначено вам?! – возмутился Виталий.
– Но там на конверте значилось мое имя! – чуть ли не взвизгнула девушка.
– Никакого имени там не было, – возразил Виталий.
– Но он мне сказал…
– Не знаю, что он вам сказала, но написал он только одну букву А.
– А! – воскликнула девушка. – Но это я! Меня зовут… меня зовут… – Она запнулась. Да, ее имя не начиналось на букву А, зато на эту букву начиналась ее фамилия, и она точно знала, что Константин имел в виду именно ее фамилию, ведь он ей сам об этом сказал… успел сказать… но ей совершенно не хотелось все разъяснять этому придурку Виталию, и поэтому она сейчас лихорадочно вспоминала какое-нибудь женское имя на букву А, но ничего не могла вспомнить от злости! – Меня зовут Александра! – наконец выпалила она. – Это на А!