Под конец я сорвался на крик, сам не понимая, на кого и зачем я ору.
Эта вспышка гнева совершенно меня обессилила. Перед глазами насмешливо запрыгали дурацкие цветные точки, а потом их сменила густая, грязно-бурая темнота, наглая и неуместная, как душевнобольной полицейский. Мне пришлось осторожно усесться на землю — просто для того, чтобы не шмякнуться на нее со всего размаху мгновением позже.
— Какой ты, оказывается, грозный! Спасибо, хоть драться не стал.
Голос Лонли-Локли больше не шелестел на ветру, как крылья мертвой бабочки. Это был нормальный человеческий голос. Довольно ироничный, следует заметить.
— Ну, вот видишь, все получилось, стоило только как следует рассердиться, — слабо улыбнулся я. — А ты уже куда-то исчезать собрался, зачем-то… Помоги мне встать, ладно?
— Запросто.
Лонли-Локли поднял меня с земли легко, как новорожденного котенка. Если он и прилагал какие-то усилия, то лишь для того, чтобы случайно меня не раздавить.
Я с удовольствием уставился на него. Никакой он был не прозрачный. Самый настоящий сэр Шурф, периодически сводящий меня с ума почти полным сходством с Чарли Уотсом!
— Хорошо, что ты не исчез, — улыбнулся я. — А то как бы, интересно, я волок эти дурацкие тюки?..
— Действительно хорошо, что я не исчез, — совершенно серьезно согласился Лонли-Локли. — Стою тут с тобой, на изнанке Темной Стороны, и никуда не исчезаю. Кто бы мог подумать, что такое возможно?
— А почему ты так уверен, что мы действительно попали на эту самую «изнанку»?
— Хвала магистрам, что с практикой у тебя обстоит гораздо лучше, чем с теорией! — усмехнулся он. — В противном случае я бы уже совершенно точно знал, что случается с безумцами, которых заносит в это мифическое место… Сам подумай, Макс, если бы мы все еще оставались на Темной Стороне, со мною все было бы в полном порядке, тебе так не кажется? И вообще, посмотри по сторонам. Видишь, как все изменилось?
— Это правда, — признал я и уставился под ноги.
Я стоял на самом обыкновенном мокром асфальте. Честно говоря, я был готов к чему угодно, только не к этому. Какая-нибудь живая трава, хищно цепляющаяся за мои сапоги, говорящие камни, изрыгающие нецензурные ругательства, когда на них наступает неосторожный путник, любая иная галлюцинация в таком духе — это было бы в порядке вещей. Все что угодно, только не потрескавшийся асфальт, мокрый и потемневший, словно здесь только что прошел дождь.
— У тебя такое лицо, словно ты попал на собственные похороны, — удивленно заметил Шурф.
— Ага. Что-то в этом роде. Знаешь, эта дорога подозрительно похожа на дороги того Мира, где я родился. Да и все остальное…
Я огляделся. Темное серое небо, мокрые деревья, с листьев которых капала вода, несколько фонарных столбов, окруженных ореолом бледного салатного света, почти незаметного в едва сгустившихся сумерках, бархатистая поверхность живой изгороди в отдалении. Я не ошибся: все это здорово напоминало пейзаж, аккуратно вырезанный из картины моего Мира. Не какое-то конкретное, знакомое мне место, а все понемножку.
— Какая разница, на что это похоже, — рассудительно заметил Шурф. — Может быть, это место выглядит так, чтобы доставить тебе удовольствие. Впрочем, может быть, оно выглядит так всегда… Ты уверен, что это действительно так уж важно? Скажи лучше: ты еще видишь следы мыши?
Я снова опустил глаза. На темной поверхности тротуара действительно имелись отпечатки маленьких лапок, столь глубокие и отчетливые, словно их обладатель пробежался по еще мягкому, теплому асфальту сразу после того, как его уложили, оставив память о себе почти навечно — по крайней мере, до следующего ремонта дороги.
— Вижу, — сказал я. — Пошли, дружище.
И мы торопливо зашагали в синеву пасмурных сумерек, туда, где прятался от нас «неуловимый мститель» Дорот. Дорога уходила вверх довольно круто, вскоре мне даже пришлось притормозить, чтобы перевести дыхание.
— Ты все еще пыхтишь и сопишь на подъеме, сэр Вершитель, как толстый фермерский сынок в ночь после свадьбы, — насмешливо сказал Лонли-Локли. — Выходит, я совершенно напрасно старался, когда пробовал научить тебя нормально дышать. Неужели все-таки есть вещи, которым ты никогда не научишься?
— Ты сам как-то говорил, что у меня уйдет лет сорок на освоение твоих знаменитых дыхательных упражнений… — буркнул я. Но потом оценил непревзойденную красоту сравнения и рассмеялся. Толстый фермерский сынок после свадьбы — это очень сильно. Какие уж тут обиды…
Передохнув, мы пошли дальше, вдоль ароматной стены живой изгороди. Наконец подъем закончился и мы остановились перед самой обыкновенной деревянной калиткой. Она была открыта нараспашку и тихо поскрипывала, качаясь на холодном ветру. Маленькие следы вели в сад, в глубине которого скрывался старый трехэтажный дом с башенкой наверху.
— Получается, нам сюда, — объявил я. — Хотел бы я знать, куда мы с тобой все-таки попали…
— В миф, — лаконично отозвался Шурф. — В почти забытый миф, если быть точным… Идем, Макс.
— У тебя глаза горят, как у моих кошек перед наполненной миской!
— Куда им, твоим кошкам! — рассмеялся он. — Ты сам не понимаешь, что ты для меня сделал! Мне и во сне не могло присниться такое приключение…
— «Приключение»? — насмешливо переспросил я. — Тоже мне приключение! Пока мы бродили по Темной Стороне, все было вполне необыкновенным, как и положено, а здесь — ничего особенного… На мой вкус, пешая прогулка через Старый город — куда более впечатляющее событие.
— Иногда мне кажется, что у тебя слишком бурное воображение. А иногда я понимаю, что у тебя его вовсе нет, — вздохнул Лонли-Локли. — Наверное, мы просто очень разные люди.
— Еще какие разные! — улыбнулся я. — Ладно, пошли уж… И кстати, о приключениях: держись у меня за спиной. Так, словно это я и есть грозный сэр Лонли-Локли, а ты — какой-нибудь смешной парень вроде меня самого.
— Ладно.
* * *Мы вошли в сад и направились к дому. Я как раз закончил подниматься по стертым ступенькам массивного каменного крыльца, когда безжалостный поток невесть откуда взявшихся воспоминаний нахлынул на меня, разнося в клочья последний бастион моего здравого смысла.
— Что с тобой, Макс? — встревоженно спросил Лонли-Локли.
Вид у меня, наверное, был тот еще: я как раз пытался вспомнить, кто такой этот странный длинный парень и что он делает на крыльце МОЕГО ДОМА?! Просто новый жилец или?..
Грудь заныла от знакомой острой боли, словно бы спрятанный там невидимый меч короля Мёнина поворачивался с боку на бок, устраиваясь поудобнее, — как нельзя более вовремя! Боль каким-то образом возвращала мне память, вынуждала меня, ломая ногти, цепляться за обрывки прежних представлений о себе — хотя бы для того, чтобы снова почувствовать себя вполне всемогущим сэром Максом из Ехо, способным справиться еще и не с такими неприятностями. Все что угодно, лишь бы не превратиться в перепуганный комочек мяса и нервов, жалобно повизгивающий от страха и беспомощности…
А потом все внезапно встало на свои места: хлоп — и готово, словно какой-нибудь невидимый диспетчер моей жизни решил ликвидировать аварию и повернул соответствующий выключатель. Ну наконец-то!
— Уже все в порядке, — улыбнулся я. — Ты — Шурф Лонли-Локли, я вспомнил. А меня зовут Макс. В последнее время я живу в Ехо, пугаю прохожих своей Мантией Смерти и занимаюсь магистры знают чем в Доме у Моста. А раньше… Впрочем, неважно, что было раньше, но это я уже тоже помню. Просто замечательно! Знаешь, Шурф, я только что был совершенно уверен, что наконец-то вернулся домой… Впрочем, какая-то часть меня все еще считает этот дом своим. Он мне столько раз снился, только я все время забывал эти сны — напрочь! Я здесь… ну, работаю, что ли. Я стерегу этот дом по ночам: прихожу сюда в сумерках и усаживаюсь в кресло, обитое истертым красным бархатом, в холле первого этажа. Обитатели этого дома всегда казались мне призраками, но, наверное, все обстоит наоборот: призраком был я, а все остальные — самые обыкновенные живые люди. Они никогда не могли меня увидеть, но догадывались о моем присутствии. По крайней мере, никто никогда не пытался сесть в мое кресло… Нет, стоп, теперь-то я понимаю, что все это мне просто снилось. Наверное, просто снилось.
— Иногда память преподносит странные сюрпризы, — кивнул Лонли-Локли. — К тому же наваждения бывают очень похожи на воспоминания… и наоборот.
— Твоя правда.
Я с трудом открыл тяжеленную дверь, навалившись на нее всем телом. Тяжесть тоже была знакомой, я даже вспомнил, что мое правое плечо постоянно ныло оттого, что мне приходилось каждый вечер сражаться с этой дверью. Но я победил дверь, и нашему взору открылись мраморный пол вестибюля, корзинка для зонтиков справа от лестницы и два зонтика: белый и серый, со старомодными деревянными ручками. Они торчали из этой корзинки, сколько я себя помнил… Нет, стоп!
Я с трудом открыл тяжеленную дверь, навалившись на нее всем телом. Тяжесть тоже была знакомой, я даже вспомнил, что мое правое плечо постоянно ныло оттого, что мне приходилось каждый вечер сражаться с этой дверью. Но я победил дверь, и нашему взору открылись мраморный пол вестибюля, корзинка для зонтиков справа от лестницы и два зонтика: белый и серый, со старомодными деревянными ручками. Они торчали из этой корзинки, сколько я себя помнил… Нет, стоп!
— Ты совершенно прав, Шурф: наваждения бывают так похожи на воспоминания, что голова кругом идет! — вздохнул я. — Сейчас мы пройдем в холл. Слева будет дверь, ведущая на застекленную террасу, в глубине холла — черный кожаный диван, такое же кресло и журнальный стол, а справа — деревянная лестница, ведущая наверх. А за ней — мое красное кресло и зеркало на стене — я, к слову сказать, никогда не отражаюсь в этом зеркале. И маленький мраморный столик, а на нем настольная лампа с зеленым абажуром. Иногда лампу кто-то включает, но я никогда не делал этого сам… В общем, идем. И дай мне руку, ладно? У меня коленки дрожат, если честно.
— У меня тоже, — признался Лонли-Локли. — В этом месте есть что-то, что заставляет меня содрогаться от холода и одиночества. А я-то, дурак, был уверен, что и холод, и одиночество уже давно не имеют для меня никакого значения…
Он протянул мне руку в огромной кожаной рукавице, я вцепился в нее, как цепляются утопающие за шеи своих горемычных спасателей, и мы вошли в холл. Я убедился, что он полностью соответствует моему описанию — впрочем, я ни на мгновение в этом не сомневался!
— Садись на диван, Шурф, — сказал я, неохотно отпуская его руку. — Хорошее место в первом ряду, для единственного зрителя… И наверное, тебе не стоит вмешиваться в происходящее. Я и сам еще не знаю, что будет, но…
— Я понял, Макс, — мягко ответил он. — Ты здесь каким-то образом дома, а я — нет. Поэтому я буду просто сидеть и смотреть.
— Хорошо, — улыбнулся я.
А потом подошел к своему креслу, обитому потертым красным бархатом, сел и вздохнул с непередаваемым облегчением: я бродил черт знает где, неизвестно сколько времени, но теперь я вернулся домой, так что можно немного отдохнуть. Мне так этого хотелось!..
Я закрыл глаза и почти позволил ласковым волнам дремоты унести меня — я до сих пор не решаюсь даже подумать, куда они могли меня унести! — но знакомая боль в груди заставила меня открыть глаза и отчаянно помотать головой. «Нечего расслабляться, дорогуша! — сердито сказал я сам себе. — Вот вернешься домой — если еще вернешься! — устроишь свою задницу в каком-нибудь кресле помягче и тогда можешь расползаться, как подтаявшее желе. Все что угодно, но только не здесь и не сейчас…»
Боль в груди не проходила. Я опустил глаза и с ужасом обнаружил, что меч короля Мёнина снова стал видимым и осязаемым: его резная рукоять торчала из моей груди. Зрелище было то еще, в обморок грохнуться не стыдно! Но никуда я, конечно, не грохнулся. Только растерянно кашлянул, чтобы прочистить горло и заодно убедиться, что все еще жив…
А потом поднял голову к уходящим в темноту ступенькам лестницы и позвал, негромко, но требовательно:
— Дорот, иди сюда. Хватит прятаться.
Я не сомневался, что приказ будет исполнен немедленно, поскольку приказывал не только (и не столько) я — ставший частью меня меч короля Мёнина был полномочным представителем своего грозного владельца, так что у перепуганного мышонка Дорота просто выхода другого не было: его звал хозяин.
Он торопливо спускался по лестнице. Я в жизни не видел более нелепого зрелища: маленькое, коротколапое, серое существо с огромной, раза в два больше туловища, головой. Мне бы и в голову не пришло назвать его мышью. Скорее уж Дорот был похож на неумело сшитого плюшевого медвежонка. Разве что хвост вполне мышиный, даже скорее крысиный: длинный, тонкий шнурок розовой чуткой плоти.
Существо кубарем скатилось к моим сапогам и несколько раз жалобно пискнуло. Судя по всему, Дорот оправдывался и просил пощады.
— Нет, — вздохнул я. — Так дело не пойдет. Мне нужно, чтобы заколдованные тобой люди снова стали людьми, а ты тут пищишь… Пищать я и сам умею.
Дорот засуетился и запищал еще пронзительнее. Я протянул руку и, повинуясь внезапному порыву, поднял с пола это существо. Несколько секунд я тупо на него пялился, поскольку понятия не имел, что мне следует делать с этим зверьком. А потом случилось то, чего я уж никак от себя не ожидал: я аккуратно приложил основание его хвоста к призрачному лезвию меча, засевшего у меня в груди. Отрезанный хвост упал мне на колени, зверек отчаянно взвизгнул, задергался у меня в руке, а потом обмяк. Я положил его на пол и взял в руки отрезанный хвост. Несколько капель синеватой жидкости образовали новый замысловатый узор на моей левой ладони, причудливыми ручейками перечеркнув значки, изображающие мое Истинное имя.
Я машинально лизнул испачканную руку, повинуясь какому-то дремучему инстинкту, приказывающему детям тянуть в рот всякую незнакомую гадость, и только потом понял, что это была кровь Дорота — горькая и ароматная, как абрикосовая косточка. Несколько секунд моя бедная голова пыталась обработать эту информацию. Потом я решительно пресек сумбурную умственную деятельность и сосредоточился на ощущениях. Тяжелая горячая волна поднималась откуда-то из самой глубины моего тела. Она мягко, но безапелляционно заявляла свои права на меня, и мне оставалось только одно: позволить этой безжалостной силе унести меня туда, куда она сочтет нужным…
Наконец закружившей меня стихии надоела эта странная игра и она милосердно выбросила свою новую игрушку на берег действительности — того, что могло, по крайней мере, хоть как-то сойти за действительность!
Я открыл глаза и огляделся по сторонам. В первую очередь убедился, что рукоять засевшего в моей груди меча снова стала невидимой и неосязаемой. Вот и славно: все это слишком напоминало любительский спектакль о приключениях живых мертвецов, со мной, любимым, в главной роли…
Но теперь все было в порядке. Я сидел в красном кресле и крепко сжимал в левом кулаке хвост Дорота — гладкий розовый шнурок плоти, все еще живой и почти всемогущий. Волшебный хвост большеголовой мыши, последнего мышиного короля этого Мира. Теперь я откуда-то все знал о Дороте и о служивших ему манухах, о Красной пустыне Хмиро и о древней магии Уандука, грубой и зловещей одновременно. Все выглядело так, будто я знал эти причудливые факты всегда — во всяком случае с детства, как алфавит или таблицу умножения. Просто забыл ненадолго, а теперь опять вспомнил, так что все в порядке…
В частности, я знал, что Дорот родился в самом сердце Красной пустыни Хмиро много тысячелетий назад и покинул ее, так и не оставив потомства, не по собственной воле, а по приказу молодого, взбалмошного Вершителя по имени Мёнин, решившего вдруг приняться за суматошное коллекционирование всех чудес Вселенной… Манухи же были потомками маххов, малочисленного древнего племени заклинателей грызунов, проклятого всеми мышиными королями Уандука поочередно. Согласно проклятиям, земли, окружающие поселения маххов, всегда оставались бесплодными, дети наследовали лишь худшие качества родителей, а добрые поступки никогда не вознаграждались по достоинству. Даже король Мёнин, охотно принявший помощь этих несчастных, не осыпал их милостями; все же они охотно последовали за ним, посчитав, что удача Вершителя может оказаться сильнее проклятий. Так оно и было — до поры до времени…
Но, кроме этих малоинтересных исторических подробностей, я знал все, что требовалось, чтобы спасти своих тряпичных девочек и всех остальных. Сейчас только это и имело значение.
Безжизненное тельце Дорота по-прежнему неподвижно лежало на полу. Я не стал его поднимать: мне не хотелось к нему прикасаться.
Я обернулся к Лонли-Локли.
— Давай, Шурф, распаковывай наши сокровища.
Все-таки парень был самым совершенным существом во Вселенной! Все это время он тихо просидел на черном кожаном диванчике в глубине холла, не напоминая о своем присутствии ни звуком, ни движением, кажется, даже не дышал. А стоило дать ему задание, тут же принялся деловито разворачивать свертки.
— Теперь ты знаешь, как их спасти? — наконец спросил он.
Я кивнул и достал из кармана Мантии Смерти игрушечную белую собачку.
— Ты будешь первым, милый, — сообщил я своему любимцу. — Извини, но я родился и вырос в ужасном месте, где принято ставить эксперименты на собаках и только потом браться за людей. Зато ты станешь живым раньше всех — тоже преимущество, если задуматься!
Я положил игрушку на мраморный столик под зеркалом, пошарил в карманах и с радостью обнаружил, что крошечный кинжал, выданный мне в первый день службы, все еще при мне. Очень кстати! Я осторожно отрезал крошечный кусочек крысиного хвоста, потом сделал аккуратный надрез на плюшевом животике собачки. В этот надрез я вложил все еще живую розовую крошку плоти, стараясь засунуть ее поглубже.