У стен недвижного Китая - Дмитрий Янчевецкий 25 стр.

Радостно бросились офицеры 12-го полка обнимать своего товарища – первого Георгиевского кавалера, благополучно вышедшего из огня и с честью поддержавшего имя полка. Солдаты набросились на своих однополчан. Стали качать прибывших, обнимать, целовать, кидать шапки и кричать «ура». Восторг был такой искренний и неподдельный, что сестра Люси не выдержала, заплакала, кинулась к Станкевичу и поцеловала его от имени друзей – французов.

Но китайцы не дремали. Заметив приближение поезда и необычное движение около лагеря, они направили в ту сторону орудие. Грянул выстрел, другой. В поле закрутился песок и взвилась пыль: но гранаты упали далеко от нас.

– Не достанут! Мало каши ели, голомазые! – говорили ободрительно солдаты.

И, не обращая никакого внимания на китайцев, офицеры и солдаты продолжали чествовать своих товарищей, приехавших целыми и живыми из Таку.

Я поселился в Восточном арсенале, у моего доброго приятеля капитана А. В. Полторацкого. Когда брали Восточный арсенал, он с 7-й ротой растерял все свои сапоги, но не потерял присутствия духа и первый взобрался на вал.

Мы уже несколько дней жили в китайской Военно-инженерной академии, помещавшейся в восточном углу арсенала, и поселились в тех самых домиках, в которых жили немцы и англичане – профессора академии. Если бы не назойливые мухи, комары и гранаты, которые не давали нам никакого покою, то в этой академии можно было бы очень приятно зажить и, усевшись в тени акации и закутавшись в газ от москитов, предаваться размышлению и созерцанию величия и бренности миллионного арсенала, построенного немцами и англичанами для китайцев против русских.

Домики, в которых жили профессора, были внутри обставлены всем необходимым уютно и просто. Здесь была богатая библиотека важнейших сочинений, английских и германских авторов, по математике, физике, химии и прочим точным наукам. Все академические здания были выстроены в китайском вкусе и, по китайскому, обычаю следовали одно позади другого, симметрично и параллельно. В первых зданиях помещались иностранные профессора, аудитории, лаборатории и ученые кабинеты, в следующих – директора-китайцы, инспектора, профессора-китайцы и общежитие для китайских студентов, которые жили по два в комнатке. Позади – службы и кухня.

Во всех жилых комнатах царил полный беспорядок. Видно, все жившие здесь бежали в последнюю минуту, когда арсенал уже был захвачен боксерами. В комнатах и во двориках валялись кучи форменного платья студентов, китайские, английские и немецкие книги, студенческие тетради, старательно исписанные чертежами и различными упражнениями и записками на английском языке. Попадались книги по иностранным наукам, составленные для студентов на китайском языке. На столах брошены чайники, недопитые чашки, перья, чернила, кисти для туши, фотографические карточки, безделушки из яшмы и пр. В кухне застыл недоваренный обед. Валяются студенческие сабли, шапки, китайские картины, изречения на длинных листах, разрытые сундуки и ларчики, в которых студенты бережно хранили подаренные родителями платье и белье. Все брошено, порвано, побито и истоптано.

Посреди первого двора выстроена деревянная наблюдательная вышка. Вооружившись подзорной трубой, я взобрался на самый верхний ярус, откуда открывался бы восхитительный вид, если бы не гранаты, которые носились над арсеналом и вместе с москитами доводили меня до отчаяния. От москитов еще была некоторая защита под газом, но от гранат не было, кажется, никакого спасения, кроме одного сна, который помогал забыть не только эти гранаты, но и всю боксерскую эпопею и полевые прогонные и ордена с мечами.

Прямо на север от арсенала был виден Лутайский канал, по обоим берегам которого китайцы выстроили батареи. На западе был расположен китайский Тяньцзин и европейские концессии. Возле ямыня вице-короля стояла высокая 4-ярусная каменная башня, с которой китайцы наблюдали за падением снарядов. Уже много дней «Дядя Том» и другие орудия союзников, в свою очередь, наблюдали за этой башней и имели искреннее желание поджечь ее своим снарядом. Ее долго обстреливали.

Все союзники заликовали, когда, наконец, после одного удачного выстрела, сделанного «Дядей Томом», на башне загорелась крыша и два верхних яруса рухнуло. Это был добрый знак для союзников и дурной для китайцев.

На юго-запад от арсенала лежал наш лагерь. На юго-восток уходила в Тонку железная дорога. На восток тянулась необозримая желтая равнина, то степная унылая, то поросшая гаоляном и черневшая китайскими деревеньками и рощами. Где-то далеко на севере и востоке было видно движение китайских войск, по-видимому, подходивших из Лутая и Шанхай-Гуаня к Тяньцзину.

На три версты кругом все было безлюдно и пустынно. Ни белолицый, ни желтолицый не решался ходить по этому мертвому полю между двумя противниками. Даже птицы здесь не реяли и зверь не бегал.

Я бродил по арсеналу и поражался его богатствами. Тут были всевозможные мастерские, фабрики, заводы, склады, лаборатории. Здесь еще недавно вертелись и двигались разнообразные машины для изготовления оружия и огнестрельных припасов, a также для чеканки китайской медной и серебряной монеты. Здесь были заводы для изготовления пороха, ружейных патронов для винтовок Маузера и Манлихера и унитарных патронов для орудий последней системы 1899 года. В складах были неистощимые запасы гранат разного сорта, обыкновенных сегментных гранат для разбивания построек, фугасных гранат для зажигания зданий, шрапнели и картечи.

Над всеми заводами были вывешены китайские надписи, из которых некоторые были очень интересны. Так, «Склад подземного грома» обозначал «Склад мин», а «Склад водяного дракона» представлял «Депо пожарных инструментов».

Во всех мастерских были свежие следы недавней горячей работы. Всюду валялось платье и была брошена пища. Видно, все рабочие были застигнуты врасплох. Машины и приборы были налажены для действия и остановлены в последнюю минуту. Возле горнов, очагов и больших котлов и машин благочестивые рабочие, китайцы ставили изображения божеств, покровительствующих труду, и зажигали возле них курильные палочки. На машинах и котлах были наклеены красные новогодние надписи с пожеланием счастья, либо один иероглиф Фу «Счастье», либо изречения вроде: «Завести машину – большое счастье», «Открыть котел – великое благополучие».

В западной части арсенала на открытом поле были выстроены пороховые погреба. Жутко было проходить возле этих рискованных мест и чувствовать, что, в случае удачного китайского выстрела, можно взлететь до облаков вместе с погребом.

Все части арсенала были между собою соединены телефоном, телеграфом и Декавильской железной дорогой.

«Бах! бах!» – грянул отрывистый, резкий выстрел с китайской батареи и, подхваченный эхом, несколько раз откликнулся в застывшем тяньцзинском воздухе.

«Бом! бом!» – ответил долговязый англичанин «Дядя Том» – огромное орудие, только что приехавшее из Трансвааля, где оно стреляло в буров. Ядро с воем вылетело из длинного узкого жерла, искусно скрытого в насыпи дороги, и тяжкий гул прокатился по желтой выжженной равнине, лежавшей между врагами. На этом орудии была надпись: «От Ледисмита до Пекина». Впрочем, до Пекина оно не доехало.

Китайские артиллеристы расставили свои батареи всюду, где им благоприятствовала местность. На берегу Лутайского канала они поставили две батареи, в каждой по 4 дальнобойных орудия, скорострельных, с унитарными патронами, в 57 и 87 миллиметров. Первая батарея была поставлена на железнодорожной насыпи, у моста, в пункте пересечения железной дороги и канала, где получался широкий обстрел для бомбардирования всех иностранных концессий Тяньцзина. Вторая батарея из таких же орудий находилась в 1 версте дальше, у деревушки, прикрытая деревьями и фанзами. Кроме того, по всему фронту китайских позиций были расставлены около 10 орудий. На южном берегу канала, в роще у Шанхай-Гуаньских ворот, находившихся в городском валу, было укрыто еще 6 дальнобойных скорострельных орудий.

Китайские стрелки рассыпались всюду, где могли устроить для себя надежное прикрытие. Они гнездились в пехотных окопах по обоим берегам канала, где были воздвигнуты из песку и мешков стенки и валики. Стрелки сидели за насыпной дорогой, в которой были вырыты удобные ложементы. Насыпь железной дороги, на протяжении 1 версты, от моста к городу, была обращена в надежные стрелковые окопы, которые шли полукругом и с которых китайцы в часы ожесточения засыпали концессии и вокзал, охранявшийся разными нациями, тучами двухлинейных и трехлинейных пуль Маузера, Манлихера и Винчестера.

Вдоль железнодорожной насыпи были навалены траверсы и блиндажи из земляных мешков. Под полотном железной дороги были вырыты ходы – потерны, для того чтобы китайские солдаты могли удобно сообщаться по обе стороны насыпи, незаметно от неприятеля.

На этих батареях и за этими окопами сидели Лутайские и Шанхай-Гуаньские войска, бывшие в количестве около 6000 человек, под начальством храброго генерала Ма, который пять лет назад дрался с японцами в японо-китайской войне и два года спустя после этой войны передавал Талиенван адмиралу Дубасову. Порт-Артур был передан генералом Сун; войска его и генерала Не Ши Чена, в количестве около 10 000, были расположены лагерем и в фортах Тяньцзина. Эти форты-импани были вооружены орудиями (около 40) последних типов, скорострельными, с унитарной системой патронов.

По словам миссионеров и знатоков Тяньцзина, самым опасным фортом был тот, который стоял у выхода канала из реки Пэйхо и с двух сторон омывался водою. Возле него был расположен ямынь вице-короля Чжилийской провинции. Каждый выстрел с этого форта был особенно меток и тяжело чувствовался осажденными: то здание побито снарядом, то солдаты ранены на улице. Этот форт звали Черным.

Кроме войск Не, Ма и Суна, были также войска вице-короля Юй Лу, Ли, Хана и Дун Фу Сяна, который выслал часть своего отряда из Пекина. Войска ежедневно подходили к Тяньцзину. Общая их численность была не более 20 000, не считая боксеров и вооруженных жителей.

В ночь с 27 июня на 28-е была назначена решительная атака союзных сил на китайские войска.

Когда закатилось солнце и стемнело, вокруг арсенала началось незаметное передвижение наших рот. Я сел на лошадь и поехал искать передовой отряд, который должен был обойти арсенал с востока.

Уже было совсем темно, когда я с казаком, данным мне для охраны, проехал несколько безмолвных и полуразрушенных деревушек и наткнулся на капитана Турова, который со своей ротой 9-го полка стал на привал у речки, в ожидании приказаний и подхода других рот. Ждали, ждали…

Наконец, приезжает офицер и сообщает, что так как не готов мост, через который должны быть переправлены наши войска, то атака откладывается на два дня. Туров и его рота повернули и пошли обратно. Я не торопясь поехал сзади и отстал от роты.

– Кто идет? – раздался голос из темноты.

Я вздрогнул и ответил:

– Свой! а ты кто?

– Секрет!

Около дороги из травы вылезло три солдатика, оставленные секретом для наблюдения за местностью. Они побежали догонять роту.

Кровавый бой отложен на два дня. Еще два лишних дня дано жить тем, кому суждено погибнуть в грядущем бою. Если обреченные не могут насладиться жизнью за эти два оставшиеся им дня, то пусть они хоть насладятся дивным светом полуденного солнца, которое так благодетельствует одним своими золотыми лучами и теми же лучами так безжалостно губит других, немилосердно сжигая их нивы – последние плоды их последних усилий. Быть может, это солнце своим немилосердным всесильным огнем зажгло пожар жестокой бессмысленной войны. Завтра для войск еще будет отдых и мир, но послезавтра – смертный бой.

Китайцы – точно предчувствовали, что иностранцы готовятся к штурму, и рано утром 28 июня они открыли у себя по всей линии адский огонь раньше, чем они это делали каждый день. Союзники сперва молчали, а затем и они открыли огонь залпами. Китайцы ответили огнем со всех своих батарей и даже бросились на русские аванпосты у деревни Гаочен. У нас ранен поручик 10-го полка Соколов, убито 4 ниж. чина, ранено 17. Союзники потеряли около 100 человек. Китайцы были отбиты и молчали весь этот день и следующий.

Серебряный полумесяц тихо пробирался между реявшими куда-то облаками, трепетавшими отблеском тяньцзинских пожаров, и остановился высоко над китайским лагерем. Робкие лучи заходящего полумесяца пронизывали дрожавшую и тревожно шептавшую о чем-то прозрачную листву ракит и тополей, под которыми укрылся лагерь, и яркими пятнами освещали белые палатки солдат и темно-синие офицеров.

По всему лагерю горели костры. Дымили и трещали походные печки, наскоро сделанные из глины и песку. В котлах кипятили чай и варили рисовую кашу для позднего ужина.

Ночь была горячая, душная, и поэтому солдаты, скинув с себя всю одежду, сидели в одних шароварах, на циновках, вокруг костров, покуривали длинные трубки, пили чай или разбавленное теплое ячменное вино из маленьких чашек, кричали, шумели, бранились, пели гнусавым голосом заунывные песни, издевались над ихэтуанцами, из которых до сих пор ни один еще не воскрес, и проклинали забравшееся в Тяньцзин иностранное войско, которое не было никакой возможности оттуда выбить.

Другие солдаты молча слушали, поддакивали и чистили свои ружья. Третьи солдаты полураздетые, подложив под себя циновки, вповалку спали под открытым небом между палатками и, разбитые от усталости после дневной пальбы и наевшись вволю рису, потрясали застывший воздух своим могучим храпом.

Более азартные солдаты сидели кружком в своих палатках, на циновках и на одеялах и, при свете бумажного фонаря или масляной коптевшей светильни, пытали свое счастье в кости или карты. Играли шумно, с криком, с остервенением; крепко ругались при проигрыше, ободрительно хлопали друг друга по голым, бронзовым, лоснящимся спинам, а при выигрыше, хохоча во все горло, жадно хватали чашку, наполненную медными чохами, и с удовольствием звенели монетами.

Они были так увлечены игрой, что не обращали никакого внимания на стоны и подавленные крики, которые доносились из соседних палаток, в которых китайские доктора лечили раненых солдат. К свежей ране они прикладывали раскаленное железо, чтобы остановить кровь, протыкали рану раскаленными иголками, вправляли вывихнутые ноги и руки и раздробленные кости, накладывали пластырь и перевязывали. Промучив своего пациента, который был ни жив ни мертв от такой хирургической операции и, стиснув зубы, обливаясь холодным потом, удерживаясь от крика, с китайским мужеством выносил эти терзания, врачи ободряли раненого и давали ему выпить ведро какой-то темной и пахучей жидкости. Одним для очищения крови давали отвар из полевых кузнечиков, а других для приобретения храбрости поили прекрасно действующим средством – желчью тигра. Через несколько дней раненый либо умирал, либо поправлялся, и тогда все солдаты дивились искусству врачей.

Посредине лагеря большие бумажные промасленные фонари, повешенные на треноге, и пестрые треугольные знамена, украшенные лентами и бахромой, с нашитым иероглифом «Не», указывали, что здесь находится палатка начальника китайских войск генерала Не Ши Чэна.

Эта палатка ничем не отличалась от прочих офицерских палаток. Повешенный внутри бумажный фонарик тускло освещал разложенные на земле гаоляновые циновки, стеганые одеяла, маленькую, очень жесткую, обшитую узорами подушку для головы, кованый ларец с бумагами, шашку и револьверы генерала, брошенные на циновки.

В соседней палатке, при свете фонаря, севши на корточки, развернув кожаные расписные портфели, разведя тушь водою, на длинных листах, кистью, адъютанты спешно строчили донесения генерала в Пекин о положении дел.

Генерал Не Ши Чэн был взбешен. Мрачно сдвинув брови, решительными шагами он быстро ходил перед своей палаткой. До сих пор он был сторонником порядка и спокойствия в Китае, и поэтому он отчасти был на стороне иностранцев. Он старался всеми силами не допустить боксеров до столкновения с иностранцами и хотел в корне уничтожить движение боксеров вокруг Тяньцзина, насколько это было в его средствах. Но когда он увидел, что уже значительные иностранные отряды вторглись в Чжилийскую провинцию, угрожают Тяньцзину и Пекину и взяли штурмом форты Таку, он почувствовал, что его родина и столица в опасности. Когда он узнал, что много воспитанников Тяньцзинской военной школы перебито иностранцами; когда он увидел, сколько раненых солдат каждый день приносят в его лагерь, в нем закипело негодование патриота и чувство беспощадной мести.

«Цивилизованные варвары! – думал генерал Не в ярости. – Цивилизованные лгуны, обманщики и ханжи, которые хвастаются своим миролюбием и какими-то прекрасными законами. Молодых учеников, которых они сами же обучали их наукам, они передавили как улиток! А еще они хвастаются соблюдением каких-то законов войны и просили нас подписать какой-то договор! Хорошо, что мы не подписали! Теперь мы имеем полное право не выдавать им раненых и пленных. Я прикажу перебивать их всех как черепах. Как я ненавижу этих назойливых бродяг! Не объявив даже нам войны, они ворвались к нам со своими войсками без нашего разрешения и хозяйничают в нашей земле, как дома.

Какой бы шум подняли иностранцы, если бы мы своими войсками стали помогать нашим китайцам за границей. А мы должны молчать, радоваться и благодарить, что они устраивают у нас порядок пушками. Вот за те пушки, которые нам продали немцы, я их действительно благодарю. Хорошие пушки! и гораздо скорее выпускают снаряды, чем русские пушки. Кажется, я у русских перебил много народу. Благодарю моего друга Воронова: хорошо обучил стрелять моих наездников! Друг! Теперь, вероятно, он так же командует русским войском против меня, как я против него, если он вовремя не уехал из Тяньцзина, как я его предупреждал. Друг!» – подумал он и месяц осветил на его смуглом, суровом, обыкновенно самом благодушном лице презрительную улыбку. Ему вспомнились веселые русско-китайские обеды с французским шампанским, на которых он столько раз встречался с Вороновым и другими русскими.