Зинаида Яковлевна открыла не сразу: пока услышала, пока поднялась, пока до двери дошаркала! Это молодые-то все бегом торопятся, а ей-то все, Бог отмерил: отбегала свое бабушка.
– Зинаида Яковлевна! – завопила Катерина, как будто дверь ей открыла не бывшая свекровь, а привидение в байковом халате оптимистичной расцветки. – Я уж думала, что случилось!
– Чего это с тобой, Катя?! – удивилась Зинаида Яковлевна. – Ты вроде как чумная. Поди, опять свои картонки раскладывала? – догадалась она на раз-два.
Катерина молчала.
– И не говори мне, – махнуло рукой привидение. – Скоро, наверное, умру?
– Да с чего вы взяли, Зинаида Яковлевна?! – залепетала Катя, чем выдала себя с головой.
– Проходи-проходи, – торопила ее свекровь. – Кто о таких делах в дверях-то разговаривает.
Увидев сгорбленную спину Зинаиды Яковлевны, Катерина вконец расстроилась и в ожидании неминуемого конца пообещала себе ни в чем свекрови не отказывать. Просьба обозначилась ровно через минуту. Зинаида Яковлевна выложила перед снохой отрез панбархата и многозначительно изрекла:
– Вот.
– Что это? – напугалась Катерина, и глаза ее наполнились слезами.
– Возьми, – торжественно приказала Зинаида Яковлевна, недоумевая, что же все-таки так взволновало сноху.
– Мне? – не поверила Катерина.
– Тебе, – подтвердила свекровь.
Вспомнив об обещании, сноха затрясла головой и со слезами в голосе поблагодарила Зинаиду Яковлевну:
– Спасибо вам, мама.
– За что? – удивилась свекровь. – Тебе работа.
– Какая работа? – опешила Катерина.
– Такая, Катя. Девятый ведь десяток мне, помнишь? Хочешь не хочешь, а помирать пора. Время, Катя, такое. Сшей, Катя, платье мне на смерть. Уж больно ты хорошо шьешь! Не в ателье же отдавать. Там только испоганят, а отрез-то он ведь, помнишь, еще Ваней из Самарканда привезен. Как знал Ваня. Не зря, значит, долежалась материя. До самой моей до смерти.
– Да вы вроде живы-здоровы, Зинаида Яковлевна.
– Это я сейчас, Катя, жива-здорова. А завтра придешь – и нет Зинаиды Яковлевны. И ведь хоронить не в чем. Что делать будете? По квартирам пойдете меня, старуху, позорить? Нет уж, Катя, ты сшей. Пусть будет. Чтоб на вас люди пальцем не показывали. Мол, старуху в казенном хороните.
Обещание уважить последнюю просьбу намертво связало Катерине руки – отказываться было нельзя. Попросила сантиметр, обмерила Зинаиду Яковлевну, про себя отметив, как усохла она за последний год: и ростом ниже, и в плечах уже, а уж ноги-то! Смотреть страшно – отекшие, негнущиеся. Какие-то отдельные ноги, словно не от Зинаиды Яковлевны.
– Какой фасон делать будем? – всхлипнула Катя и приготовилась рисовать.
– Ну какой для старухи фасон? – развела руками свекровь. – Два шва, больше не надо.
– Ну что вы говорите, Зинаида Яковлевна! Вы ж платье просили, а не саван. А раз платье, то и говорите.
– Не знаю я, Катя. Как хочешь. Но вот только вырез если…
– Вот так? – поинтересовалась сноха и ткнула Зинаиде Яковлевне в грудь, указав нижнюю точку выката.
– Да что ты! – рассмеялась свекровь. – Чай, не на бал. Повыше подними.
Подняла – снова не понравилось. Пока судились-рядились, полдня прошло незаметно. Проводив сноху, довольная Зинаида Яковлевна уселась перед телевизором и просидела перед ним до вечера, крутя в руках пульт. Что показывали – она не поняла, но, лежа в кровати, почувствовала, что устала. Свернувшись калачиком, Зинаида Яковлевна уснула.
Утром ее разбудил звонок телефона. Быстро встать не было никакой возможности: Зинаида Яковлевна с хрустом вытянула руки, потом ноги, потрясла своими отекшими конечностями, а потом медленно начала подниматься. Телефон зазвонил снова. И снова она не взяла трубку, потому что долго сидела на краю кровати, пытаясь усмирить изматывающее головокружение и шум в ушах. Немного придя в себя, Зинаида Яковлевна опустила ноги, нащупала тапочки и попыталась встать. Не тут-то было. Злосчастная кровать обладала какой-то непреодолимой силой притяжения: Зинаида Яковлевна не удержалась на ногах и снова рухнула обратно. Встать на ноги удалось с третьей попытки, но сразу отойти от кровати она не рискнула и еще какое-то время стояла в измятой ночной рубашке. Зинаиде Яковлевне стало грустно от собственной немощи, навалилась тоска и прижала когтистыми лапами к стене, подталкивая жертву вперед, к заветному краю.
Зинаида Яковлевна вспомнила события вчерашнего дня, и тоска стала еще сильнее. Так и есть: нельзя было отдавать отрез, лежал себе и лежал, как игла Кощеева: «утка – в сундуке, яйцо – в утке, в яйце – игла». И вот, пожалуйста, тронули – и понеслось! И вынесли-то всего кусок ткани, а чувство, как будто тебя из собственного дома вытащили вперед ногами. Не надо было никакое платье шить. Не готова – и не готова. Чай, схоронили бы, на улице б не оставили, а то какая-то разница есть, в чем в гробу валяться!
И все-таки разница была. Не хотела Зинаида Яковлевна перед людьми лицом в грязь ударить, не хотела быть хуже Маруни-красавицы, царство ей небесное, не хотела Ваню позорить. И опять же, дважды Ларуся тот отрез просила – не отдала. А не отдала – значит, не отдала. Себе оставила. А куда ей уже ходить? Замуж не пойдешь, в гости не поедешь. Одна дорога осталась.
В пути может случиться всякое. Верила же Зинаида Яковлевна в закон подлости. Вот и доверилась. Срабатывать начал при каждом удобном и неудобном случае. Вот, например, сегодня: звонит Катя и радостно сообщает:
– Раскроила, мама.
«Ну-у-у, – думает Зинаида Яковлевна, – раз мамой называет, значит, плохи мои дела. Между прочим, могла и не торопиться: смертное все-таки готовит не покойнику, живому человеку. И попросили-то ее всего на копейку, а она рада стараться – наработала на рубль».
– Мама? – насторожилась Катерина, не услышав встречной радости в голосе свекрови. – Вы что там? Живы?
– Жива, – нехотя отвечает Зинаида Яковлевна и снова погружается в молчание.
– Мерить будем? – теребит ее на расстоянии сноха.
– А чего мерить-то? Давай без примерки.
– Без примерки, – голос Катерины снова становится достаточно официальным, – может не подойти. Смотреть надо.
– А чего там смотреть-то? – сопротивляется свекровь, ей уже не терпится повесить трубку. – Давай как есть.
– Отшиваю, значит?
– Ну, – только и говорит Зинаида Яковлевна и аккуратно кладет трубку на рычаг. Делает она это с выражением лица человека, который только и мечтает о том, чтобы его не заметили, – тихо-тихо, медленно-медленно. На самом деле Зинаида Яковлевна расстроилась не на шутку. Пока ткань в отрезе лежала, в ней не было никакой угрозы ее существованию. Зато теперь не скажи! Возникало чувство, что еще пару дней – и ее открыто попросят здесь не задерживаться. Благо и платье почти готово.
«Дура она все-таки, Катя. Ну что за человек, ей-богу! А я еще Мишку ругала, мол, какое такое веселье в семье. А вот теперь видно: скажут жизнь за Родину отдать, она и отдаст. Это подумать только! Взять платье шить на смерть – и на другой день раскроить! Это как же так можно-то, господи?» – недоумевала Зинаида Яковлевна, напрочь запамятовав, что именно она сама собственной персоной вчера сдернула Катерину с места, напугала до полусмерти, нагрузила отрезом и отправила шить это злосчастное платье.
В воображении Зинаиды Яковлевны пазлы вчерашнего дня складывались в иную картинку, противоположную реальной. «Ворвалась, выхватила отрез из рук, можно сказать, сантиметром чуть не удушила, пока мерки снимала, и вымелась из дома верхом на швейной машинке».
Позвонить было некому – Маруня померла, а Ларочке на ее мать жаловаться?! Да упаси бог, только этого нам и не хватало. Вечер снова коротала с телевизором, единственным своим задушевным другом, преданным и всегда в глаза смотрящим.
К утру платье было готово: сноха постаралась на совесть и, подобно Василисе Прекрасной, раскинула бархатное великолепие перед Зинаидой Яковлевной.
– Нравится? – воспарила к потолку мастерица.
Свекровь посмотрела на нее как на полную дуру и лицемерно кивнула:
– Нравится.
– Померим?
– Зачем? – напугалась Зинаида Яковлевна.
– Ну, чтоб ясно было, все ли так, как надо.
– А я тебе и так скажу, что не так, как надо.
– Что? – охнула Катя и растерянно посмотрела в колючие глазки надменной царицы.
– То, Катя, – строго проговорила Зинаида Яковлевна, – ровно на бал платье сшила, выкат-то какой!
– Како-о-ой? – простонала сноха.
– Глубокий, Катя, выкат. Не по годам. Люди осудят. Старуха, а в таком платье в гроб улеглась.
– Так под горлышко же, Зинаида Яковлевна, как вы сказали.
– Ну, милая, ты с больной-то головы на здоровую не вали. Не вали! Под какое такое «горлышко»? Что же у меня горлышко-то – из расщелины растет?
– Какой расщелины? – не поняла Катерина.
– Из такой! Промеж грудями.
– Ну что вы, Зинаида Яковлевна, – начала оправдываться сноха. – От яремной ямки – три пальца, не больше.
– Из такой! Промеж грудями.
– Ну что вы, Зинаида Яковлевна, – начала оправдываться сноха. – От яремной ямки – три пальца, не больше.
– А я, Катя, тебе говорю, что больше! И мерить нечего, – отвела от себя беду свекровь и уселась на диван, чтобы насладиться произведенным эффектом.
– И что же делать? – растерялась Катерина, не замечающая того, как посветлел взгляд свекрови.
– Что делать? Что делать?! Переделывать.
– Да что тут переделаешь? Обрезки на подкрайную пускала, ничего почти не осталось.
– Так странно, – пошла ва-банк Зинаида Яковлевна, – я думала там метра три, не меньше. Думала, мне хватит и вам сгодится.
– Да там всего метра два было, не больше.
– Ну, два так два, – уступила Зинаида Яковлевна. – Чего ты расстроилась? Ну… Подумаешь, вырез великоват. Ну с кем не бывает, Катюша? Придумаем чего-нибудь!
– Чего тут придумаешь-то, Зинаида Яковлевна, – вконец опечалилась Катерина и скомкала былое великолепие в черноземную кучу.
– Подумать надо, – очень серьезно отчеканила свекровь и прикрыла уже довольно веселые глаза сморщенными веками.
– Пойду я тогда, Зинаида Яковлевна? – осторожно тронула ее за плечо Катерина и начала собираться. – Платье пусть у вас лежит…
– Вот еще! – вздрогнула свекровь. – Зачем это? Забирай давай его. Не доделала же. А я думать буду.
Покорная Катя встряхнула отяжелевший от неудач панбархат, соединила плечики, разгладила сгибы и аккуратно упаковала в целлофановый пакет с надписью «Всероссийская перепись населения: на старт!», туда же бросила портновские ножницы, неизвестно зачем принесенные с собой, и подушку с булавками.
– Может, чаю? – ненавязчиво предложила Зинаида Яковлевна. Причем так ненавязчиво, что Катерина легко догадалась: «Не вздумай чаю просить. Не до тебя, неумеха». Поэтому вежливо отклонила предложение свекрови и отправилась восвояси раскладывать не предсказавшие сегодняшнюю неудачу карты Таро. Кстати, перед тем как выйти из дома, вспомнила сноха Зинаиды Яковлевны, карты дали ей знать. Просто она не распознала, а точнее – распознала неправильно. Замыкал сегодняшний гадальный каскад перевернутый Жрец. А перевернутый Жрец, припомнила Катерина, это не символ доверия друг к другу, это другое! Это символ вышедшей из-под контроля ситуации, какой-то случайности. Так и вышло: чертово платье не подошло! А ведь она так старалась, думала, доверяет ей Зинаида Яковлевна, значит, никак нельзя не оправдать ее доверия. А свекровь вот что придумала: выкат ей, видишь ли, большой. Не тот ей выкат. И главное – «думай, Катя». А что тут придумаешь? Что тут придумаешь, спрашивается! Шарфик если только завязать, цветной какой-нибудь, неброский…
Правильность найденного решения подтвердилась сразу же, как только Катерина добралась до дома и раскинула Таро на полированном столе. Так и есть – первой выпала Восьмая карта Старшей Арканы – Справедливость. Женщина полезла в справочник по Таро и прочитала вслух: «Отражает идею справедливости… ясности суждения… объективности, разумного решения». Значение карты снохе Зинаиды Яковлевны понравилось, она еще немного поразглядывала изображенную на ней Фемиду, а потом быстро захлопнула шпаргалку, так и не добравшись до перевернутого значения. У Фемиды в руках красовались привычные атрибуты – весы и меч. На глазах – повязка. «Ну чем не шарфик?»
Пока Катерина собиралась с мыслями, чтобы сообщить свекрови о возможном выходе из сложившейся ситуации, Зинаида Яковлевна наслаждалась предоставленной отсрочкой и жарила котлеты. Есть их было некому, желудок давно не принимал мяса и просил что-нибудь легкое: творожка, кефира. К молочной продукции Зинаида Яковлевна испытывала стойкое отвращение, поэтому с каждой пенсии просила соседку купить ей что-нибудь посущественнее. По привычке готовила, а потом ломала голову над тем, куда это пристроить. Сегодняшние котлеты, похоже, ждала та же участь.
– Приедешь? – позвонила она внучке.
– Не сегодня, – отказалась Ларуся, сославшись на занятость.
– А я котлет нажарила, целую макитру. А есть некому, – пожаловалась Зинаида Яковлевна. – Думала, может, хоть ты…
– Ну бабушка, – разволновалась Ларочка. – Ну какие котлеты, всю неделю как колбаса мотаюсь: работа – дом, дом – работа. Хочется отдохнуть. А ты – котлеты. Завтра приеду, – скрепя сердце пообещала внучка и для проформы поинтересовалась: – Ты сама-то как?
– Да как я, господи. Старуха старухой: ноги не держат. Вот, думаю, дай хоть тебя вкусненьким побалую.
Представив это вкусненькое, Ларочка с трудом подавила ощущение подкатившей к горлу тошноты и быстро защебетала:
– Завтра, бабуля. Завтра…
– Ну, завтра так завтра… – протянула разочарованная Зинаида Яковлевна и повесила трубку. До завтра целая жизнь. То ли будет, то ли нет. Разве они понимают, молодые-то? Им все кажется, вечно жить будут. Ей вот тоже так казалось, а сейчас каждое утро думаешь: «Хоть бы уж не сегодня. Завтра лучше. А то и послезавтра. Одним словом – как получится».
Не дождавшись от Ларуси понимания, Зинаида Яковлевна пообещала себе быть осмотрительнее и отрезала сыру, но есть не стала и выкинула синицам за окно. Пусть жрут: зима как-никак.
Зимы после семидесяти пяти тянутся медленнее. Пока молодая была, так жизнь отмеряла: «Новый год – Новый год, Восьмое марта – Восьмое марта». А сейчас: «Едем, едем – не доедем». Ничего ведь не происходит: проснулся, поднялся и сиди как сыч, смотри телевизор. А ведь когда-то мечтала: на пенсию выйду, целыми днями ничего делать не буду, только есть и спать, есть и спать. Спрашивается, чего еще надо? Ешь, спи! А еда в горло не лезет, и сон все не приходит. Лежишь, ворочаешься, думку думаешь. А в голове-то и мыслей не осталось, только и считаешь: этот помер, тот помер. Когда ж моя очередь?
В размышлениях о приближающейся очереди ее и застал телефонный звонок. «Не буду брать, – решила Зинаида Яковлевна, пытаясь не реагировать на подпрыгивающий от треска телефон. – Катька звонит».
«Не берет, – думала Катерина и упорно не вешала трубку. – Может, случилось что?»
Ничего не случилось, не хотела Зинаида Яковлевна общаться с внешним миром, скоропалительно отозвавшимся на просьбу о помощи. Не хотела, потому что боялась услышать: «Ну все, мама. Пора и честь знать, платье готово, дверь открыта, поминки заказаны».
Когда телефон начал издавать восьмую по счету нескончаемую трель. Зинаида Яковлевна не выдержала и подняла трубку.
– А? – произнесла она сонным голосом.
– Зинаида Яковлевна! – прокричала в трубку сноха. – Спите вы? Разбудила?
– Вздремнула, – с легкостью наврала коварная свекровь и для пущего эффекта смачно зевнула в трубку.
– Придумала я…
– Уже? – как бы удивилась Зинаида Яковлевна.
– Ну да. Уже. Пока шла от вас, думала, что делать.
– И придумала? – съязвила свекровь.
– Придумала, – не чувствуя подвоха, ответила Катерина.
– И что придумала?
– Шарфик можно завязать. Небольшой. Неброский.
– И где это его мне, интересно, повяжут? В морге? – рассердилась Зинаида Яковлевна на бестолковую сноху.
– Зачем в морге? – радостно прокричала та. – Дома.
– И кто это мне его на шею вязать будет?
– Я или Ларочка.
– Ну… это, конечно, другое дело – с удавкой в гробу лежать. Молодец. Хорошо придумала! – с сарказмом похвалила Катерину Зинаида Яковлевна и грозно притаилась у трубки.
– А что же делать? – растерялась сноха.
– Откуда я знаю что! Но в шарфе нельзя, не принято. Никого еще с шарфом не хоронили, и меня не надо.
– А тогда что? Может, воротничок? У меня есть, еще мамин, настоящее ришелье. Сейчас такое уже не делают.
– У меня этого ришелье целая коробка! – остудила пыл снохи Зинаида Яковлевна. – А то я бы без тебя не догадалась! Нельзя ришелье!
– Почему? – наивно уточнила Катя.
– Потому! Нельзя, и все тут. На тот свет, между прочим, собираюсь, а не в школу.
– Можно подумать, ришелье только в школу надеть можно.
– Не знаю, кто куда, а мы в школе его на воротники пускали. Этого-то ришелье у всех хренова туча была. Копейка в базарный день!
– Не знаю, – засомневалась Катерина. – Сейчас это очень модно. Рушники скупают, скатерти. Я сама на барахолке видела.
– Скажи еще – скатерти! – возмутилась Зинаида Яковлевна. – Я ведь тебе не стол, чтоб меня скатертями покрывать. Может, еще и гроб лакированный закажете?
– Ну, зачем вы так, Зинаида Яковлевна, – вдруг решила обидеться Катя. – Я же как лучше хотела, чтоб у вас все чин по чину было. Сами же сказали: случись что, а надеть нечего.
– А чего ты обижаешься? – «включила дуру» Зинаида Яковлевна. – Разве на таких стариков, как я, обижаются? О вас, между прочим, беспокоюсь, чтоб ноги не сбивали, когда умру.
– Что-то я не пойму вас, мама, – вкрадчиво заговорила сноха. – Платье вам не нравится – выкат большой, шарфик вы надевать не будете, воротничок – школьницы носят. Может, вам еще жабо на платье настрочить? – Катерина впала в совершенно справедливую ярость.