Почувствовав, что задела сноху за живое, Зинаида Яковлевна тут же поменяла интонацию и смиренно спросила:
– Разве только жабо. Хоронят сейчас в жабо или нет?
– Что наденут, в том и хоронят, – резко ответила Катерина и собралась было уже повесить трубку, как свекровь ласково защебетала:
– Ну так давай жабо. Нормально ведь – жабо. Не как у всех. Придут люди прощаться, а я нарядная лежу. В жабо – писаная красавица. Можешь жабо-то? Их ведь, наверное, уже не выпускают. Галантерею-то всю раздербанили: Ларуся говорит, купить нечего.
– Купить и правда нечего. Но заказать можно… – помягчела сноха.
– Вот и закажи мне, Катюша, жабо. Закажи старухе по старой памяти. Мы ведь с тобой душа в душу жили: ни разу не поругались. А за Мишку-то на меня зла не держи. Я и на коленях перед ним стояла, и кричала, и плакала. Дурной ведь, сама знаешь. И мы ж тебя с Ваней-то не бросили, помогать старались.
– Я помню, – печально прошелестела сноха.
– А раз помнишь, тогда и помоги. Найди бабке жабо. Никаких, Кать, денег не пожалею.
– Не надо мне никаких денег, Зинаида Яковлевна, – пресекла ее пламенную речь сноха и со скрипом пообещала: – Придумаю чего-нибудь, позвоню. До свиданья.
– До свидания! – выкрикнула в трубку напуганная Зинаида Яковлевна и почувствовала, как в ушах застучали маленькие молоточки: быстро-быстро! А потом большие. Так: бум-бум, бум-бум. Давление, видно, догадалась она и поспешила принять горизонтальное положение, забыв выпить обязательную по такому случаю таблетку.
– Лара, – взывала к дочери Катерина, – чудит Зинаида Яковлевна, спасу нет. То ей платье подавай, то не подавай, то вырез под горлышко, то не надо. Сама не знает, чего хочет: загоняла меня совсем. И ведь что интересно: звонит, чуть не плачет – «сшей, Катя, платье», а придешь – не подступишься.
– Какое платье? – не поняла сразу Ларуся, давно привыкшая к тому, что кто-то в чем-то, кроме нее самой, нуждается. Вот она – это понятно. А чтоб бабка восьмидесятишестилетняя – так это перебор.
– Ну как какое платье?! – начала раздражаться мать, за три дня уверившаяся, что если и существуют дела государственной важности, то исключительно в области кройки и шитья. Не поставив сразу дочь в известность, Катерина натолкнулась на полное непонимание и умудрилась обидеться на Ларочку за то, в чем та была ну нисколечко не виновата. – Лара! Ты как маленькая! Зинаида Яковлевна попросила меня сшить ей платье на смерть. А то боится, не дай бог, удар хватит, а у нее ничего не собрано. Ни платья, ни туфель…
– Так сшей тогда, раз просила.
– Я сшила!
– И что? – недоумевает Ларуся.
– И то! Сначала вырез не тот, потом ришелье ей, видите ли, не подходит, а теперь еще и жабо потребовала!
– Жабо?! – не поверила своим ушам Ларочка, привыкшая воспринимать бабку простой и недалекой. Правда, в тяготении ко всему яркому, броскому, нарядному ей было не отказать, но на такие изыски, как жабо, Зинаида Яковлевна, по твердому Ларусиному разумению, была абсолютно не способна. Самое большее – бусы повесить.
– А где ты его возьмешь-то?
– Вот и не знаю. Всю голову сломала. В старой энциклопедии домашнего хозяйства нашла выкройку, но там написано – гофре нужно. Гофре сейчас можно купить?
– Не знаю… – задумчиво тянет Ларочка. – Может, кружево? Кружево можно.
– В любом случае Зинаиде Яковлевне звонить надо. А то купишь кружево, скажет: не то. Опять же, цвет узнать: белый или черный. А то заартачится и заставит переделывать.
– А платье какого цвета? – активно включается в обсуждение Ларуся.
– Черное…
– А материал? Шерсть?
– Нет. Панбархат.
– Панба-а-архат? – вырывается у Лары. – Тот самый, который дед Ваня из Самарканда привез? Который она мне на выпускной не дала?! Ничего себе! Ма-а-ам, ну ты мне объясни, зачем этой старой вешалке платье из панбархата? Кто ее в этом панбархате увидит? Она из дома уже три года не выходит!
– Все увидят, – спокойно поясняет Катерина.
– Кто «все»? Ты да я да мы с тобой?
– Ну почему это «ты да я да мы с тобой»? – недоумевает Катерина. – Соседи увидят, родственники, из тех, что остались, может, с работы придут…
– Зачем, мама? Ей что, Звезду Героя Советского Союза на днях вручать будут? С какой это стати к ней все притащатся?
– Ты не понимаешь, Ларочка, – догадывается мать и начинает терпеливо объяснять в трубку: – Твоя бабушка позвонила мне и попросила сшить платье. Я пришла, она дала мне ткань – тот самый панбархат, который ты давно хотела. Я платье раскроила, прострочила, оказалось – не то…
– Ты мне уже говорила! – взвизгнула Ларуся, пытающаяся прийти в себя после бабкиного предательства. И ведь главное что: окна у нее на той неделе мыла, специально не взяла, расстраивать ее не хотела, думала, рано или поздно ее панбархат и так мой будет. А тут платье бабке понадобилось…
– Вот я и объясняю, – Катерина словно не слышит дочернего взвизгивания и спокойно продолжает рассказ: – Платье ей надо на смерть. Говорит, Маруня лежала красавица, и она так же хочет.
– На какую на смерть?
– Ну господи ты боже мой, Лара! Почему ты такая бестолковая?! Я же тебе сто раз сказала: Зинаида Яковлевна попросила меня сшить платье на смерть, а то случись что, а у нее ничего не приготовлено.
– А зачем из панбархата-то? – взмолилась Ларочка. – У нее что, другого материала не было?! Обязательно этот?
– Ну, знаешь! – возмутилась мать. – Последняя воля человека – пусть что хочет, то и делает. Удивляешь ты меня прямо! Сколько можно на старуху обижаться?! Хочет платье из панбархата – пусть будет из панбархата. Ее право. А ты, Лара, как-то помягче все-таки будь. Мне ведь тоже не двадцать, попросишь так тебя о чем-нибудь и услышишь: это тебе зачем? А то тебе зачем? И так жить страшно, еще и ты тут…
– Чем это я тебя так напугала? – разозлилась Ларуся.
– Не хочу я в таком тоне с родной дочерью разговаривать, – оборвала ее мать и повесила трубку. Обиженных стало больше.
Ночью Зинаида Яковлевна ругала себя и сноху за спешку («Могла бы и еще подождать!»), за то, что нарушила естественный ход событий, а думала, что схитрила…
Этой же ночью Катерина вспоминала о своей, ныне покойной, матери и честно признавалась себе в том, что для Зинаиды Яковлевны все ритуальные хлопоты осуществлять приятнее и не так страшно. А еще она думала о том, что с уходом свекрови из жизни окончательно обнажится передовой рубеж, на который выйдет она, Катя, и будет своей большой и унылой грудью закрывать от опасности своих дочерей. Но на передовой рубеж ей не хотелось, поэтому она с благодарностью перебирала в памяти разные эпизоды, связанные с неугомонной Зинаидой Яковлевной, и просила у Бога отсрочки для своей на первый взгляд бестолковой свекрови. О том, что бестолковость ее носила мнимый характер, Катерина догадалась недавно, когда схоронила собственную мать и поняла простую истину: для чего-то они живут, эти старики. Для детей, пусть и взрослых, например, живут, прикрывая их с того самого передового рубежа. А не будет их, и все – ты первый. Значит, в любой момент – за ними.
И этой же ночью на другом конце города плакала злыми слезами Ларуся, распростившись с заветной мечтой о бархатном жакете. Но это только так казалось, что из-за мечты. На самом деле плакала она из-за невыносимости жизни, невыносимости ее железного неумолимого хода, грохот которого доносился уже и около ее двери. Сначала бабушка, потом мать… Ларочка не хотела признавать этой ужасной преемственности, точнее – не могла противостоять ей. Она обещала себе быть спокойной и ко всему относиться философски, не дергаться по пустякам, не решать неразрешимое, не преодолевать непреодолимое. Но, как бы она ни убеждала себя в собственной стрессоустойчивости, при мысли о зловредной бабке и злосчастном куске панбархата ее накрывала такая волна рыданий, услышав которые люди обычно говорят: «Кто-то умер».
С утра Зинаида Яковлевна не почувствовала своего тела. «Парализовало, наверное? – пронеслось в голове и тут же исчезло. – Нет, не парализовало, говорю же. Пусть про себя, но слышно». Она попробовала поднять руки – рук не было. Пошевелить ногами – тоже безрезультатно. Наверное, умерла, предположила Зинаида Яковлевна и почувствовала себя как-то странно: то ли грустно, то ли радостно. Ангелы над ней не пели, бесы не прыгали, играло радио, транслировали какой-то хорошо известный романс. «Надо же… и у них радио. Не только у нас». Радио щелкнуло, замолчало, а через минуту возобновило свою работу словами: «Болят ноги? Скрипят суставы? Скажите «нет» болезням. Скажите «нет» вместе с нами, поклонниками здорового образа жизни. Газета ЗОЖ и журнал «Сто лучших товаров России» представляют…»
Упоминание о России всколыхнуло душу Зинаиды Яковлевны, и она проснулась – к своему огромному удовольствию. День обещал быть радостным. В полночь началась Пасха. В честь праздника она съела два яйца и с чувством выполненного долга заснула. Теперь стало ясно: многовато употребила, оттого такие сны и снятся – руки-ноги отказывают.
Сегодня Зинаида Яковлевна ждала в гости Ларочку, Катю. Может, кто из соседей зайдет, кто вспомнит, конечно. Ну, Мишка с этой своей Татьяной. Рыжая, глазастая, хохочет, бесстыдница, и к нему все время прижимается. Но сегодня – пусть. Сегодня Пасха, все можно.
Первой заявилась Катя и, похристосовавшись с бывшей свекровью, вытащила увесистый пакет с роковым платьем.
– Готово уже? – чуть ли не простонала Зинаида Яковлевна и заглянула вовнутрь: блестящим веером поверх платья лежало кружевное гипюровое жабо черного цвета. – Сшила? – охнула она и подняла глаза на сноху.
– Сшила, – весело и уверенно произнесла Катерина. – К празднику торопилась. Думаю, дай вас порадую – все сделаю, и пусть лежит.
– Ну, пусть лежит, – согласилась Зинаида Яковлевна и вручила пакет снохе обратно.
Та в ее жесте не увидела ничего особенного, посчитав это за невнятную просьбу старой женщины убрать платье на место. Не сумев определить куда, Катерина вынула платье из пакета и повесила на стул блестящим жабо вверх.
– Любуешься? – не преминула съязвить Зинаида Яковлевна, но тут же осеклась, вспомнив о празднике.
– А чего ж не любоваться? – простодушно ответила Катерина. – Красиво ж получилось!
– Красиво, – признала Зинаида Яковлевна и брезгливо потрогала одним пальцем глянец гипюрового кружева.
О красоте жабо сразу заговорила и приехавшая Ларуся, молниеносно прикинувшая, не сгодятся ли материнские выкройка и умение и в ее гардеробе.
– Отлично получилось, – повторяла она раз за разом, думая, что делает этим бабушке приятно.
– Ну что ты заладила? – не выдержала Зинаида Яковлевна. – Отлично! Прекрасно! Ты не на красоту смотри, а на то, как надевать ее на меня будешь. Обряжать-то сами будете, никаких мне мужиков чтоб не было! А то пригласят по телефону, мужичье приедет, им все равно – мужчина, женщина, водой опрыскают, одежонку натянут – принимайте, родственники. Чтоб меня так ни-ни! Даже не думайте!
– Бабушка! – воспротивилась Ларуся. – Сколько можно! Праздник же: Христос воскрес, а ты опять свою шарманку завела. Хватит уже умирать!
– Посмотрю я на тебя, внученька, – обиделась Зинаида Яковлевна, – когда ты в мои-то года войдешь. Посмотрю, о какой красоте думать станешь. Посмотрю, как от зеркала шарахаться будешь и на тот свет заторопишься.
Ларуся поджала губы: в праздник ссориться не хотелось, поэтому она быстро согласилась на мировую:
– Ну ладно, бабуль, хочешь, и об этом поговорим. Сами все сделаем, не волнуйся. Можем даже примерить. Хочешь?
Зинаида Яковлевна отшатнулась от внучки и с опаской встала за спинку стула, на котором, довольная, восседала Катерина.
– Кать, слышишь, не узко ли? – забеспокоилась она. – Ты посмотри-ка. Ларуся-то развернула. А платье узкое. Я ж его как надену-то на себя?
– Так не ты же на себя его надевать будешь, а мы! – успокоила ее Ларочка.
– Так как же?! – не унималась Зинаида Яковлевна. – Ноги-руки гнуться перестанут, вы ж его на меня натянуть не сможете. Покойники же застывают, поэтому быстро все делают.
– Да ты не волнуйся, – обратилась к ней Ларуся. – Мы тоже все быстро сделаем. Если что – сзади платье разрежем.
– Чего? – не поверила своим ушам Зинаида Яковлевна. – Платье разрежем? Это что же, я в гробу в разрезанном платье лежать буду?! И не стыдно тебе, Лара?!
– А что такого-то? – цинично усмехнулась внучка. – Ты ж, извиняюсь, сама себя не увидишь, а мы никому не скажем! Правда, мама?!
Маме в этот момент было не до шуток: она быстро почувствовала надвигающуюся бурю в лице Зинаиды Яковлевны, а потому на всякий случай втянула голову в плечи и с блаженным выражением лица пропела:
– Да не волнуйтесь вы, Зинаида Яковлевна. Ничего мы резать не будем. Все сделаем как положено.
– Ага! Знаю я вас, – топнула ногой свекровь. – Как положено. Сделаете не как положено, а как вам удобно будет. Молнию надо вшить! До подола! – взвизгнула Зинаида Яковлевна и, вырвав платье из рук внучки, швырнула его на колени снохе. – На!
Катерина покорно собрала платье в бесформенную кучу и привстала со стула:
– Сразу предупреждаю: молний такой длины нет. Бесполезно!
– Знаю я тебя: жабо вот тоже не было, а взялось. И молния возьмется.
Катя залилась краской при мысли о том, что самое первое желание, которое она сильнее других ощутила в день Великого Праздника Пасхи, – это было желание залепить этим треклятым платьем свекрови по физиономии и уйти наконец-то к себе, в тишину и покой. Это желание было греховным, вместо него положено было троекратно целоваться и обмениваться яйцами. Повесив платье на спинку стула в который уже по счету раз, Катерина достала разукрашенные яйца и протянула одно дочери, другое – свекрови.
– Совсем забыла! – извинилась она и отошла к окну.
Сели пить чай с принесенными казенными куличами: все равно было вкусно. За столом сидели четверо: Зинаида Яковлевна, Катерина, Ларочка и черное платье из панбархата. За последние несколько дней оно превратилось в полноценного участника жизни нескольких женщин, а потому имело право находиться рядом с ними, в том числе и за праздничным столом.
– Красивое какое! – вдруг миролюбиво отметила Зинаида Яковлевна.
– Отличное! – поддержала ее внучка.
– Платье как платье, – подвела итог Катерина. – Надеть не стыдно ни в гости, ни в мир иной.
На том и порешили, довольные друг другом и платьем заодно. Но затишье длилось ровно пять минут, ровно пять, не больше, до рокового визита соседки, к которой Зинаида Яковлевна относилась с невероятным пиететом, назначив ее на роль главной наперсницы. Людка была связующим звеном между ней и внешним миром. Как Зинаида Яковлевна любила говоривать: «Люда, дай ей Бог здоровья, хорошо обеспечивает мои сношения с миром». Что правда, то правда: Люде эта роль нравилась, играла она ее с удовольствием, которое приумножалось в зависимости от щедрот, расточаемых Зинаидой Яковлевной. Сначала она вручила Людмиле ключ от своей квартиры, на всякий случай, и произошло это к всеобщему неодобрению. Потом – паспорт, чтоб та за нее пенсию получала. Теперь – собиралась вручить три крашеных яйца и привезенный Ларочкой кулич.
– Присаживайся, Люда! – пригласила ее к столу бывшая сноха Зинаиды Яковлевны.
– Да уж точно стоять не буду! – по-хозяйски ответила соседка и уселась на платье.
– Эй! Аккуратнее! – метнулась к ней Ларочка, пытаясь вытянуть из-под тяжелого зада Людмилы драгоценное платье.
– А это чего? – поинтересовалась соседка и потрогала материю на ощупь. – Мягкое какое! Чисто шелк.
– Не шелк, а панбархат, – поправила ее внучка Зинаиды Яковлевны и потянула платье к себе.
– Это чье ж?
«Не твое дело!» – хотелось сказать Катерине и Ларе, но они тактично промолчали.
– Мое, – тихо проскрипела Зинаида Яковлевна.
– Ваше? – Людкины глаза сверкнули завистью.
– Мое, – еще раз подтвердила Зинаида Яковлевна.
– Ну, модница! – лицемерно расплылась в улыбке Людмила. – Восемьдесят шесть лет, а она себе вон какие наряды справляет. Царские прям наряды-то!
– Смертное это, – лениво сообщила Зинаида Яковлевна, и лицо ее потемнело.
– Смертное?! – подняла брови соседка. – Да разве ж можно? Да кто ж это в черном-то хоронит? Нельзя черное платье. Нельзя! Точно вам говорю. Женщине особенно нельзя.
– А мужчине? – не удержалась и съязвила Ларуся.
– Мужчине – можно, – не чувствуя подвоха, начала объяснять соседка. – Мужчине, можно сказать, все равно, в чем лежать. Главное – кальсоны пододеть. А вот женщина должна быть в светлом. Она ж как невеста. Молодых-то девчонок в подвенечных платьях кладут… Вроде невесты они на том свете будут.
– Да я уж вроде и не молодая совсем? – разулыбалась Зинаида Яковлевна.
– Все равно нельзя! – отрезала соседка и обвела всех строгим взглядом.
– А куда ж я его дену? – притворно жалобно спросила Зинаида Яковлевна.
– А вон ей отдайте! – кивнула в сторону Катерины соседка. – Пусть носит.
– У меня есть что носить, – воспротивилась бывшая сноха, боясь любых параллелей с покойниками. И хотя Зинаида Яковлевна была жива и невредима, видеть себя в ее платье, сшитом на случай непредвиденной смерти, Кате никак не хотелось.
– Ну так ей тогда. – Наступила Ларусина очередь.
– Мне? – подскочила внучка Зинаиды Яковлевны. – Я что, подписывалась за покойниками донашивать?
– За какими-то это такими покойниками? – ехидно поинтересовалась Людка-соседка. – Ты чего это, Лара, бабушку раньше смерти хоронишь? Не совестно?!
– Никого я не хороню! – огрызнулась Ларочка и задала вполне резонный вопрос: – И куда вообще я его надену?
– На работу! – хором подсказали Зинаида Яковлевна с соседкой.
– Еще не хватало! – хором ответили мать с дочерью.
– Я не в крематории, между прочим, работаю, – отшутилась Ларуся и предложила закрыть тему.
Так и сделали: платье осталось висеть, целое и невредимое, потом его перевесили в шкаф, а потом – в Людин шкаф. Вдруг понадобится? «Все-таки хорошая ткань – Ваня еще из Самарканда привозил», – гордо поясняла истинную ценность подарка Зинаида Яковлевна.